Плавучий ресторан, из которого вышел Артур, был ярко освещен, гремел музыкой. По набережной двигался народ, возле Медного всадника, перебивая друг друга, галдели японские туристы. Как всегда вечером Петербург веселел, становился оживленнее. Чувствовалось, как он постепенно становился летним.
Грудью так приятно ощущались лежащие во внутреннем кармане деньги. Много денег, почти пачка. Сегодня везло. Удалось даже получить долг за грибы в этом плавучем ресторане, здесь, на Адмиралтейской набережной. Грибы в нем взяли еще осенью, но так и расплатились, а ближе к зиме закрылись. Теперь вот ожили, возникли вновь.
Сюда Артур шел пешком, от заведения Аркадия Натановича. К счастью — и еще к какому счастью! — тот не обманул, рассчитался. Вчера в его "Гранд Кокете" взяли грибы необыкновенно легко, без обычного ворчания. Натаныч грибы брать не передумал, что делал часто и с удовольствием.
Высоко в небе был виден рекламный воздушный шар. Сейчас, в сумерках, рисунки и надписи на нем исчезли, остался только серый массивный с виду мешок, почему-то висящий в воздухе. Жутко хотелось котлету по-киевски, горячую, с кипящим маслом.
" И что теперь, в другой ресторан идти, чтобы здесь никого не удивить?" — Вспомнил, что сегодня он ничего не ел, только выпил чаю утром. Голод. Физиологическая паника внутри организма.
Но котлета означала по-ресторанному крупные траты. Хоть деньги сейчас и появились, но казалось невыносимым потратить так много. За эту зиму Артур обмельчал в потребностях.
Он остановился у белеющего в сумерках льва, даже положил ладонь на мускулистый каменный бок.
"Тогда, на площади Петровой,
Где дом в углу вознесся новый,
Где над возвышенным крыльцом
С подъятой лапой, как живые,
Стоят два льва сторожевые…"
Он теперь тоже как-то внезапно стал маленьким человеком, вроде Евгения, который сидел на этом льве. Наверное, Пушкину было бы интересно оказаться в этом времени — сейчас, когда стало так много маленьких людей. Самое благоприятное время, чтобы написать какую-нибудь очередную "Шинель" или "Медного всадника". Не хватает всего-навсего Пушкиных и Гоголей.
"Эпоха маленького человека".
Домой, к остаткам своего жилья возвращаться совсем не хотелось. Артур решил идти к Среднему театру. Посмотреть место, где он уже завтра будет служить.
Шел, на ходу жадно затягиваясь сигаретой. Такого давно делать не приходилось, дым показался горьким, и закружилась голова. Этой зимой он курить не то, чтобы бросил, просто перестал покупать сигареты из-за тотального безденежья. Теперь, наконец, дорвался, курил и курил, прикуривая одну сигарету от другой.
Невский проспект все больше заполнялся людьми.
"Ну да, воскресенье. Завтра мне на службу. Первый день на новом месте".
Свернул на полутемную Оффшорную улицу. Здесь, на разбитой обледенелой мостовой шел с трудом, переступая через самую накатанную наледь, семеня и иногда скользя в своих английских туфлях, будто на коньках. В стороне от центральных улиц сразу стало ясно, что совсем стемнело, уже почти ночь. Только недалеко от нового здания Валютной биржи ярко светили прожекторы вокруг закрытого деревянными лесами памятника. Ходили слухи, что Чубайсу. Там возились рабочие в телогрейках. Доносился шум, стук отбойных молотков и вой компрессора.
Когда-то где-то здесь была пирожковая. Кажется, вот она — есть и вывеска возле двери. Вблизи обнаружилось, что теперь это пивная "Пиво будешь?"
Хотя вывеску сменили и назвались так красиво, с пирожкового периода внутри почти ничего не изменилось. Те же высокие и круглые каменные столы советского периода. И народ был прежний, а может, прежнего типа.
Замена еде — пиво и здешняя закуска. Ну что ж, пойдет… Посетители здесь оказались замкнутыми, еще зимними, молчали. Артур заметил, что русский пьяница отчетливо делится на зимнего и летнего. Летом народ тут, еще в бытность пирожковой, был более открытым. Артур немало наслушался здесь летом.
"Голод — лучшая приправа… Где я это слышал?"
Он взял вино получше — решился и что-то мясное, с дешевым крахмальным кетчупом. Глядя на жующих, подумал, как распознается сущность человека по тому, кто как ест. Вспомнился спектакль, который он видел в детстве. Как хорошо актер Медведев играл там одиночество — при этом всего лишь, молча, ел суп в деревенской столовой. Как же она называлась, эта пьеса? "Прошлым летом в Чулимске", да…
Итальянское вино пахло серой, будто спичечным коробком. Одно окно пивной выходило на оживленный проспект. За стеклом с железным шумом проезжали трамваи, шли прохожие. Один стоял у края тротуара и смотрел на другую сторону улицы, почему-то долго никуда не переходил. Со спины он был удивительно похож на Илью. Такой же высоченный и широкоплечий гигант. Казалось, что вот сейчас он повернется и окажется Ильей. Живым.
Повернулся, и таким неожиданным показалось то, что это не он. И внезапно, еще неожиданнее, что это Грибоедов. Невероятное происшествие в этом огромном городе.
Меняющийся свет светофора освещал его лицо. Темнолицый, с седыми бакенбардами и усами он был похож на собственный негатив. Рассеянно и хмуро глядел куда-то и грыз семечки.
Артур постучал по стеклу, приблизившись к нему, наконец, встретился с Грибоедовым глазами. Тот махнул рукой, вопросительно показывая за угол. Кивнул.
Хорошо, что появился кто-то, с кем можно поговорить о своем, о грибном. Несколько лет назад этот Грибоедов там, в своей Германии сообразил, как несопоставимо дорого стоят грибы у него в Европе и дешево в глухой российской глубинке. С тех пор каждый год, ближе к лету, появлялся на берегах Ладоги с караваном мощных авторефрижераторов. Там его называли "заготовителем" и дали эту кличку.
Увозил к себе, в Германию, сотни и сотни тонн грибов. Так считали на Ладоге, строили насчет количества самые разные предположения. Артур тоже несколько раз встречался с ним по грибным делам.
— Как тесен мир, — банально высказался вошедший Грибоедов. — Как тебя? Артур, ну да… Похудел ты, но узнать можно.
Сам он, непонятно где, сильно загорел. Сквозь загар проступала нездоровая краснота, от этого лицо его теперь стало темно-бурым.
— Вот, семечки грызу, — как будто оправдываясь, почему-то добавил Грибоедов. — Ни сигарет, ни конфет сейчас нельзя, так я семечки… Тоже вредно, вообще-то.
Артур никогда не знал, как того зовут. На Ладоге к Грибоедову все без смущения так и обращались, по данной ему кличке. Здесь в городе такое было невозможно.
Грибоедов снял свою поролоновую ушанку, оглянулся, не зная, куда ее положить, бросил на каменный подоконник.
— Из-за этой пидорки все во мне сразу иностранца признают. И удивляются потом, что я по-русски говорю. Вот, торчу в Питере, рефрижераторы свои жду. Они на таможне стоят, пустые — все по вашему обычаю. А я брожу по городу. Вместо чтоб гулять, как пристало русскому купцу. В джакузи с шампанским вместе с блядями купаться, или где-нибудь в "Астории" пальмы топором рубить.
— А я сегодня во многих точках общепита побывал, набрал заказов. Назаказывали грибы везде, даже в гей-клубе "Сверчок".
— Что здесь подают хоть? — Грибоедов оглядел столы вокруг себя. — Как люблю подобные наливайки. Чтоб чад из кухни, пьяные морды…
Некоторые из посетителей перестали жевать и с подозрением уставились на него.
— В Германии так надоели эти дорогие рестораны, пафос этот дурацкий, — продолжал Грибоедов. — Восемь месяцев и одиннадцать дней не пил вообще. Там не с кем. — Замолчал, с сомнением пробуя краснодарское вино, которое взял. — Дрянь какая. Ношеными носками пахнет. Как винодел, даже знаю, какие бактерии причина этого запаха, и названия этих бактерий знаю. Даже по латыни.
Из служебной двери высовывалась какая-то рожа, с непонятной озабоченностью оглядывая зал.
— Эй, человек! — крикнул роже Грибоедов, даже щелкнул в воздухе пальцами. — Давай нам коньяка. Армянский "Ной" давай. Лет пятнадцати-двадцати возрастом. На закуску самое лучшее, что здесь есть. Только не грибы!
— А коньяк — это тебе не вредно? — спросил Артур.
— Вредно. И вообще нельзя… Изменилось у вас многое, — помолчав, добавил Грибоедов. — Игральных автоматов не стало.
— Теперь и казино запретили. Хотели построить новые большие — две штуки на всю страну, да так и забыли.
Появился какой-то пузатый мужик, одетый по-домашнему, в подтяжках, наверное, хозяин. Нес из глубин своего заведения коробку с коньяком — торжественно, держа кончиками пальцев. И даже, явно с целью ошеломить, поставил на стол две массивные серебряные чарки.
— На Ладоге недавно был, — продолжал Грибоедов. — Веньку видел. Совсем Венька дикий стал. С возрастом характер тоже портится. Копятся обиды, люди несправедливы. И мне уже пятьдесят пять. С сегодняшнего дня. В пятьдесят пятом году родился и сейчас пятьдесят пять исполнилось. Знаменательный рубеж, можно сказать. Дожил… Да ладно! — Отмахнулся он от поздравления Артура. — Если бы я в этот день стал моложе на год, можно было радоваться. Мне этот возраст не идет. Жаль, что нет такой благоприятной болезни, чтобы от нее молодеть организмом. Я бы обязательно постарался заразиться. Что только в эту жизнь не уместилось. Ты не читал, конечно, такую книжку "Остров". Там и обо мне тоже…* (*См. М. Васильев "Остров") Когда я на тот остров попал? В семидесятом? В семьдесят первом? Напутал автор много. И то, что я из Петропавловска соврал. Из Южного я… Из Южно-Сахалинска, — Грибоедов помолчал. — Какие люди там, на нашем острове были. Какие люди!.. Осенью приобрел небольшую яхту, специально. Пошел туда. Далеко это, как раз на границе Японии и Филиппин. Посмотрел на прежние места, прикоснулся… Только уже нету никого из наших, пусто. Почему-то так странно это… Все время кажется, что вот-вот откуда-нибудь из джунглей выйдет кто-то из ребят. Точно такой же, как раньше. А я уже старый. Удивится. А однажды вечером иду по берегу и вижу, будто вдалеке Мамонт стоит. Только замер почему-то, будто задумался. А ближе подошел — нет. Черный он, чугунный. Памятник. Сделали так, будто в трусах спускается по наклоненной скале в море. С ними всеми случилась банальная история…
