Оба полицейских, старательно вытаращив глаза, доложили, что исправно обошли подъезд, но в большинстве квартир им не открыли, а в оставшихся вразумительных ответов на вопросы они не получили. Никто ничего не слышал, не видел и погибшего не узнал. Да и кто бы сомневался? Шестнадцать этажей, восемь подъездов – еще та громадина. И квартир, естественно, сотен пять или чуть больше, что ровным счетом ничего не меняло. Дом к тому же лишь лет пять как был сдан в эксплуатацию, а в городских, даже более старых высотках жильцы частенько не имеют ни малейшего представления о том, кто живет с ними по соседству.
Кирилл приуныл, с тоской посмотрел на сборище зевак и без особой надежды спросил:
– Граждане, кто-нибудь опознал погибшего?
Он понимал, что если опознали бы, то охов и ахов было бы, несомненно, больше.
– Товарищ милиция! Товарищ милиция!
От соседнего подъезда подавала знаки та самая баба с кривошеим бульдогом, которого она теперь держала на руках. Бульдог пыхтел, вырывался и перебирал в воздухе кривыми ножками. Кирилл подошел к лавочке, на которой, оказывается, все это время сидела хозяйка пса. Просто ее не было видно за толпой любопытных. И опасливо покосился на собаку.
– Не укусит?
– Пусенька? Что вы! Он – смирный, напугался просто, когда Анатольича увидел. Я сама перепугалась, чуть не померла, когда поняла, что это он… там лежит. – Она махнула рукой за спину майора. – Даже давление подпрыгнуло!
И вытерла платком пот с покрасневшего лица.
Пусенька на ее руках ворочался и недовольно бурчал, пучил глаза и шевелил огромными ушами, смахивая на толстую летучую мышь без крыльев.
– Вы знаете потерпевшего? – строго спросил Миронов.
Женщина окинула его победным взглядом.
– Федор Анатольевич Ковалевский, из двести тридцатой… Конечно, его трудно сразу узнать. Но это его штаны, ей-богу! Бедный, бедный! – Она на секунду пригорюнилась, поглаживая бульдога, и тот затих, закатив глазки.
А хозяйка, брызгая слюной, зачастила с новой силой:
– Правду говорят, беда не ходит одна! Не перенес он горя, ох, не перенес!
На эти слова Кирилл невольно сделал стойку. Какая еще беда могла случиться со стариком?
– Вы о чем? Как, кстати, вас зовут?
– Меня, что ли? – Дама тупо уставилась на него.
– Вас, кого еще! – уточнил Миронов сердито.
– Татьяной Сергеевной. – Она переместила взвизгнувшего пса под мышку. – Я в том подъезде живу, на одиннадцатом этаже, а Федор Анатольевич, значится, на десятом… Жена его, Ирина Львовна, чуть больше недели назад под машину попала. Говорят, сразу умерла, но разве от этого легче? А ведь они больше сорока лет вместе. Душа в душу, чисто голуби. Не утерпел, видать, тоскливо стало одному.
– Из двести тридцатой? Точно Ковалевский?
– Я же вам говорю: штаны очень похожи. Он в них за почтой спускался, – с легким раздражением в голосе произнесла женщина. – По лицу, конечно, не узнать! Почитай, нет лица! Вон сколько кровищи! А вы не поленитесь, поднимитесь на десятый, тогда и узнаете… Хотя о чем я? Он ведь один жил в последнее время!
Кирилл поднял голову, защищая глаза от солнца, приставил ладонь ко лбу и принялся отсчитывать этажи: первый, второй… Татьяна Сергеевна тоже задрала голову вверх, махнула рукой, привлекая внимание майора, и почти возликовала:
– Гляньте, у него кухонное окно нараспашку! Видно, оттуда и упал! – И торопливо перекрестилась: – Упокой его душу, господи!
На высоте, под ослепительно синим небом, действительно пузырились оконные занавески. Кирилл посчитал: точно, десятый. Вот и нашлась квартирка. Участковый, к счастью, на месте, но надо бы старшего по дому вызвать, понятых организовать. И вскрывать, если двери заперты… Да заперты, конечно. Не может быть все так просто.
Он повернулся к женщине.
– А чем этот… Как вы сказали? Он вообще кто?
– Федор Анатольевич? Он, значится, профессором был, не то историком, не то еще кем-то. В нашем университете преподавал, книжки умные писал… Известный человек, к нему даже из газеты приходили. А Ирочка, царствие ей небесное, в музее работала, тут, недалеко. Вон, видите, маковка торчит…
Кирилл оглянулся.
В просвете между домами действительно виднелась зеленая крыша, полукруглая, с резными карнизами, увенчанная башенкой – причудливой, с куполом. Местный краеведческий музей – скукота смертная. Кирилл бывал там как-то раз с женой, забежали спрятаться от дождя. Побродили с полчаса по залам под бдительным взором смотрительниц – пожилых женщин в пуховых шалях и вязаных жилетках, поглазели на чучела животных, какие-то картины и фотографии, старинные вышивки и половики, а затем сбежали, решив, что лучше мокнуть под дождем, чем дышать атмосферой старости и уныния.
Миронов сдвинул фуражку на лоб, что выражало некую степень задумчивости. Получается, именно там, в музее, работала супруга покойного Ирина Ковалевская. Возможно, одна из тех строгих старух, что сидели у входов в музейные залы. И как же она оказалась под колесами? Идти от дома всего ничего, по сути, дворами, да и сама улочка возле музея – тихая, машины ездят редко. Лихач? Надо будет по сводкам проверить…
Или все-таки не стоит бежать поперед батьки в пекло? Майор хмыкнул и вернул фуражку на место.
Минут через пятнадцать-двадцать оперативно-следственная группа стояла перед добротной металлической дверью в злополучную квартиру. Естественно, она оказалась запертой.
В присутствии старшей по дому слесарь открыл замок. Кирилл первым переступил порог, следом – участковый, а уж за ними гуськом – Дмитрич, следователь Марина и понятые. Участковый подал голос еще из прихожей:
– Хозяева? Есть кто живой?
Как и следовало ожидать, никто не ответил. Живые непременно отреагировали бы на тарарам у порога. Споткнувшись о разбросанную обувь, Кирилл проследовал по темному коридору, прошел на кухню, где развевались белые занавески. Но тут за спиной возник Дмитрич, попросил посторониться и тотчас принялся осматривать подоконник и оконную створку, наносить кисточкой порошок магнезии для обнаружения следов пальцев. А участковый тем временем внимательно разглядывал пол и стены. Кирилл решил не вертеться у них под ногами и вошел в гостиную. Следователь устроилась за круглым столом в центре комнаты, разложила бумаги. Появление майора встретила неприязненным взглядом. Видно, чувствовала его пренебрежение.
Взгляд Кирилл проигнорировал. Он уже отметил, что диван подготовлен ко сну: простыня аккуратно расправлена, подушка взбита, а край одеяла отогнут. Миронов хмыкнул про себя. Нет, человек, с таким тщанием расстеливший постель, не мог внезапно впасть в безумие и выброситься из окна. Значит, Дмитрич прав: кто-то его вытолкнул. Но кому нужно убивать хозяина квартиры – старого и немощного? Зачем?
Кирилл огляделся и увидел большое фото в деревянной рамке, стоявшее на полке высокого, до потолка, стеллажа, забитого книгами. С фотографии смотрела пожилая чета: статная женщина с приятными чертами лица и почтенный усатый старец с едва заметной улыбкой на тонких губах. Женщина держала в руках букет сирени и тоже улыбалась, а супруг стоял рядом, вытянувшись в струнку, точно солдат на параде. Рядом – снимок поменьше, перечеркнутый черной лентой, той самой женщины, что и на первой фотографии, но сделанный явно позднее. А на спинке дивана валялась скомканная пижамная куртка в полоску…
Александра потопталась перед стеклянными дверями, вздохнула, а затем решительно потянула их на себя. Затея казалась глупой изначально, и семья отговаривала, мол, не суйся, все равно ничего не добьешься. Вот же оно – постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Самоубийство, мол, и все – взятки гладки! Но только отступать она не умела, хоть тресни.
– Ты точно одержимая, как дед, – безнадежно заявила мать. – Он с глузду сдвинулся, и ты туда же. Фанатики, что говорить?
Семья, кажется, тайно, но вздохнула с облегчением. Дед Федор и правда в последнее время вел себя странно: вылупив глаза, ярился, орал без повода, срывался на жене, которая и без того чувствовала себя неважно и не находила сил сопротивляться. Саша считала, что отличается завидными нервами, но даже ее терпению пришел конец…
В былые времена в старой, еще сталинской постройки, квартире, а затем и в новой она забиралась с ногами в широкое кресло, под занятные рассказы деда раскладывала пасьянс, читала или выискивала в богатой библиотеке нужные сведения для курсовых и диплома. Словом, отдыхала душой, но с недавних пор это стало невозможно. Истерики без повода учащались, как и нелепая подозрительность. Раньше двери в дедовой квартире держали если не нараспашку, то, во всяком случае, открывали без глупого вопроса «Кто там?», а цепочка и подавно болталась без дела. Но некоторое время назад все вдруг изменилось, и, хуже того, изменились и сам дед, и бабушка.
