Взглянув на часы, Децкий заторопился в машину. По выезде со двора ему следовало свернуть налево — на ближайший маршрут к магазину Данилы Григорьевича; машина же, будто собственной волей, повернула направо, и скоро Децкий проезжал по улице, где располагался в четырехэтажном строении горотдел и где лежал сейчас в столе следователя Сенькевича грозящий тюремным заключением и полной конфискацией имущества документик. Тут воображение Децкого разыграло несколько желанных, но совершенно невозможных происшествий, направленных на уничтожение документика: представился буйный пожар, охвативший здание и не оставивший никаких бумаг; представилось сильное землетрясение, провал земли под горотделом и падение стола с документиком в расщелину, где его смололи и погребли движущиеся пласты гранитных пород; представилось, что следователь неизлечимо заболел или, это еще лучше, попал в автомобильную катастрофу и потерял память. Хотелось, очень хотелось таких чудес, но едва ли такие чудеса могли случиться, надеяться на них, плыть по воле волн, понимал с горечью Децкий, не годилось.
Зарулив во двор огромного, на квартал, дома, весь первый этаж которого занимали «Хозтовары» Данилы Григорьевича, Децкий через служебный вход вошел в магазин, прошел глухими коридорами и оказался в директорском кабинете. Данила Григорьевич сидел над кипой накладных; мощный вентилятор, поворачиваясь из стороны в сторону, гнал на него ветер, шевелил бумагами на столе. В кабинетике было сумрачно; свет лился сквозь тесненькое под самым потолком окно, забранное от воров решеткой, что вкупе с убогой мебелью и грязной побелкой придавало кабинетику вид камеры-одиночки. Децкий поздоровался и присел к столу, испытывая нечто вроде злой радости. Под стук костяшек и шелестение накладных он думал, что Даниле Григорьевичу через минуту станет очень невесело и что вот так спокойно, без страха в душе, вести бухгалтерию он сможет вновь очень нескоро.
Кипа накладных таяла медленно, Децкому ждать надоело, дело его не позволяло тратить время зря, и он грубовато остановил приятеля:
— Потом сосчитаешь, Данила Григорьевич. Послушай лучше меня.
Тот неохотно оторвался от своих бумаг:
— Ну что такое срочное?
— Держись, брат, за стул, — сказал Децкий и последовательно изложил события вчерашнего вечера. Про нелепый скандал в сберкассе Данила Григорьевич слушал с улыбкой недоверия, но когда Децкий перешел к событиям текущего дня и объявил о визите в милицию, и осмотре следователем места происшествия, и начатом следствии по хищению двенадцати тысяч, Данила Григорьевич осел на стуле, посерел, одубел, исказился предельным страхом.
— Как ты мог? — наконец туго выговорил он пересохшим ртом. — Если пришлют к тебе бригаду ревизоров — решетка.
Взгляд Децкого тотчас пополз вверх по стене — к окошечку, Данила Григорьевич машинально присоединился и, наткнувшись на решетку, осел на стуле еще ниже.
— Решетка не решетка — бог решит, — сказал Децкий. — Ревизоры сей миг не примчатся. Знаешь, улита едет… Сегодня, завтра они не начнут, скорее всего, они вообще здесь не появятся. Но всякое возможно, вдруг взбредет в голову. Так что, приведи в порядок дела.
— Что же мне с товарами прикажешь делать? — спросил Данила Григорьевич раздраженно.
— Выбрось! — ответил Децкий.
— Легко сказать!
— Ну не выбрасывай!
Данила Григорьевич прожег Децкого взглядом проклятья.
— Заварил же ты кашу, Юра, дай тебе бог здоровья, — сказал он. — На кой хрен ты сберкнижку завел? Процентами соблазнился? Мало тысяч — копейки нужны…
— Чтобы милиция без работы не оставалась, — ответил Децкий. — Пусть ищет. Ну, будь здоров.
За Данилу Григорьевича Децкий был спокоен. Через пять минут он возьмет себя в руки, соберет Виктора Петровича и других, не известных Децкому заинтересованных лиц, и уже сегодня, в крайнем случае завтра, все уязвимые места отчетности будут застрахованы, все излишки товара, не проходящего по накладным, вывезены на свалку или сожжены, и следы их пребывания в отделах и на складе будут стерты, и сам запах их будет выветрен вентилятором, словно и не было их вовсе. Потому что никто не хочет менять благоустроенную квартиру на барак, жену на соседей-уголовничков, сытные обеды — на постный суп, личную машину на тюремный вагон, а десять лет благостной, вольной жизни на десять лет муки, да хоть бы и на год и на три месяца — все равно страшно. А если бы этого не боялись, думал Децкий, то и жизнь бы расстроилась на белом свете, пошла кувырком, потеряв и конец, и начало, и главный смысл. Все держится, думал Децкий, животным страхом, страхом за свою собственную, единственную, самую важную и дорогую из всех жизней на земле жизнь. Страх этот всем языки свяжет, даст трусливому Виктору Петровичу силу, туповатому Петру Петровичу ум, простаку Павлу — хитрость. И встанет перед следствием, перед майором Сенькевичем невидимая, непреодолимая стена.
Кафетерий, в котором назначено было свидание с Катькой, располагался в кондитерском магазине. Катька по своему обыкновению опаздывала, и Децкий, чтобы скрасить ожидание, спросил себе кофе. Ему ответили, что нет горячей воды; тогда он попросил молочный коктейль, и коктейля не дали тоже кончилось мороженое. Децкий вышел на улицу, присел на подоконник и закурил. Закурил и задумался о воре, даже не столько о нем, сколько о скверной, как там ни храбрись, ситуации. Пока не отыщется вор, до тех пор не остановится следствие — это ясно. Обворован не только он, Децкий, частное лицо, но обворовано государственное учреждение, поставлена под сомнение способность государства соблюсти закон, обеспечить полную сохранность вклада. И уж тут дело не прекратят даже в том случае, если станет известно, как этот вклад создавался. И по сумме, и по дерзости хищение — вовсе не рядовое. Влом в квартиру, кража облигаций, подделка подписи, хищение двенадцати тысяч — уже четыре преступления; за любое из них меньше трех-пяти годиков не дают, а в совокупности что? — по мягкому счету, двенадцать. Новое поколение школу окончит и из армии придет, лишь тогда перед вором откроются ворота. И выходит, что заработал он по тысчонке на год; проще в шабашке подколымить, чем воровать. Но раз решился, крал, то не боялся. И значит — свой. Но если свой, если он знает его, Децкого, и считал заявление в угро невероятным, то он не все выполнил чисто, где-нибудь, в чем-нибудь не берегся, не принимал в расчет возможностей милицейского следствия, например, графологическую экспертизу почерка на расходном ордере. Децкий мало знал о такой экспертизе, но помнилось ему из давно читанной статьи в журнале "Человек и закон" — экспертиза такая определяет руку с поразительной точностью, никакие ухищрения, уловки, старания не могут создать надежной защиты, написал хоть бы и левой ногой — и уж ты, голубчик, известен. Так что, по сути дела, вор, думал Децкий, оказался в незавидном, скверном, опасном положении, куда более худшем, чем сам Децкий, ибо путь к нему сотрудников уголовного розыска предопределен силою современной техники…
Ход этих мыслей прервало появление вдали, на перекрестке, Катьки. Ярко-фиолетовая блуза, юбка с боковым разрезом, сквозь который высоко открывались загорелые ноги, привлекали к ней внимание всех встречных мужчин, и она принимала нескромные их взоры, как кинозвезды принимают цветы — не глядя, кто их подносит, главное, чтобы подносили. Эх, милая, усмехнулся Децкий, а ведь и твоя высокая грудь сейчас опадет, и тебе станет не до жиру. Он поднялся ей навстречу, поцеловал руку и сказал комплимент. "Полно, полно, обворованный, не лги, — улыбнулась Катька, — у тебя иное на уме, свои тысячи". Они зашли в кафетерий. Тут Катьке как заведующей комиссионкой было выказано почтительное уважение; для нее нашелся в кофеварке кипяток и был подан — именно принесен продавщицей — густо заваренный кофе, а когда начался обед, никто не возразил, что в магазине, в торговом зале, остались посторонние люди. Две молоденькие продавщицы в другом конце зала слушали магнитофон. Лучшей обстановки для серьезного разговора и быть не могло.
— Значит, обокрали тебя, как дурака, — сказала Катька.
— Обокрали, Катя, это полбеды, — улыбаясь, ответил Децкий. — Сам голову на плаху, можно сказать, положил. Скоро топор достанут. В милицию меня угораздило жаловаться. Уже следователь приходил, замки проверяли…
— Ты что, спятил? — поразилась Катька и взглянула ему в глаза — не шутит ли?
— Тебе-то чего бояться, Катюша? — понаивничал Децкий, хоть и знал хорошо, чем опасно для нее следствие. Стоило майору Сенькевичу покатить клубочек от Децкого через Павлика и Петра Петровича на Данилу Григорьевича, на магазин «Хозтовары», как тут же с железною логикой втягивалась в сферу подозрений и она, бывшая завсекцией этого магазина. И переход ее с хозтоваров на комиссионное барахло, состоявшийся два года назад, для розыска не препона — преступления против социалистической собственности срока давности не имеют. Да и в комиссионной торговле Катька, полагал Децкий, тоже, верно, допускала какие-то отклонения, бог знает какие, его не касается, но ясно, что без левого дохода Катька жить не умеет и не будет никогда. Есть отчего заволноваться, о чем подумать и к чему приготовиться. Децкий и назначил эту встречу с тою целью, чтобы Катька вошла в курс опасности, чтобы не застиг ее врасплох негаданный, нечаянный вызов в милицию или появление с каким-нибудь вопросом энергичного майора.
