- Вы чудесно выглядите, Генри, что будем пить? - Я тоже улыбнулся в ответ.
2 И не утешали даже собутыльники Шакеспеаре Бомонт и Флетчер: "Best while you have it use your breath: There is no drinking after death!" ("Лучше делай это, пока дышишь,- ведь после смерти не выпьешь!")
Он походил на старого костлявого мула, на котором много дней возили воду, но на сегодняшний вечер оставили в покое. Одет, как всегда, с иголочки, мешки под глазами, почтенная плешь, хитрые глаза.
- Я предпочел бы скотч, если вы не против. Мой домашний доктор советует покончить с пивом, которое я так люблю, и употреблять только скотч, причем не менее двенадцатилетней выдержки3.
Мы заказали скотч, и я придал своей физиономии то умиленно-внимательное выражение, которое сбивало с толку даже таких зубров, как Сам и Бритая Голова.
Вот кусочек из его занудного повествования, записанный мною на магнитофон:
"Должен вам сказать, Алекс, что в этот вечер Жаклин выглядела совершенно очаровательно, особенно в темно-синем платье со скромным, но достаточно впечатляющим вырезом, которое превосходно гармонировало с ее голубыми глазами и чуть припухлыми губками4. Возможно, Алекс, тут сказывается мое вечное предрасположение к блондинкам, помните засаленное: джентльмены любят блондинок, но женятся на брюнетках?
Начали мы издалека, от променадных концертов и от ее восторгов в адрес Шенберга и прочих модернистов, на что я возразил, что они малодоступны простому человеку и предназначены для тех, кто живет в замках из слоновой кости. Тут она хмыкнула и заметила, что простой человек, если ему не нравится Шенберг, может отогревать во рту червей перед рыбалкой... Это надо учесть на будущее... взгляды у нее консервативные.
На столе стояла бутылка бургундского, причем марочного. "Вам тут удобно? - вдруг спросила она.- Может, пройдем в другую комнату?" Вы будете смеяться, Алекс, но я покраснел, как мальчик,- такого не бывало даже в палате общин, когда меня пару раз обвиняли публично в фальсификациях, и вдруг мне почудился шум в соседней комнате...
"Так пройдем?" - продолжала она, и я похолодел, представив себя, падающего навзничь после удара по голове прямо у дверей. "А разве нам тут плохо?" - пролепетал я и решил, что рядом засада контрразведки, иначе как понять такую настойчивость? - явно засада, вспышки магниевых ламп, щелчки фотоаппаратов - в тот момент я позавидовал мужеству Томаса Мура, бросившего палачу перед казнью: "Помоги мне взойти на эшафот, парень, обратно я спущусь сам!" Но пути назад не было, и, как покорный агнец, я поплелся вслед за Жаклин.
"Значит, вот это и есть ваша спальня",- сказал я это или нечто не менее глупое и почувствовал, что сейчас упаду в обморок, так неудобно и некрасиво все выглядело. "Вы не забыли о нашем разговоре в прошлый раз?" - спросила Жаклин. "Что вы имеете в виду?" - Я поднял изумленные брови, хотя, разумеется, хорошо понимал, о чем идет речь. "Что с вами сегодня, Генри? Вы меня боитесь, да? - И она засмеялась, вогнав меня в холод.- Вот и сейчас вы думаете, зачем я завела вас сюда... А я ведь вас позвала по делу. Я хотела бы получить обратно расписку... Взамен этой книжицы". И она указала в угол, где на трельяже рядом с флакончиками, тюбиками, ножницами и разнообразными косметическими инструментами красовался фолиант в сафьяновом переплете, напоминающий своим удлиненным видом альбом, который хозяйка изредка извлекает из заветного ящичка на радость и умиление дорогих гостей. Как вы уже, несомненно, поняли, Алекс, передо мною лежала вожделенная кодовая книга. Я скрыл свою радость. "Спасибо, Жаклин. Но сначала я должен передать своему другу коды и получить его согласие на возвращение вам расписки. Это же не моя собственность".
Она вдруг всхлипнула, быстро достала из сумочки платочек и уткнулась в него, плечи ее беззвучно тряслись. "Если бы вы знали, как я ненавижу вас!" Я молчал - что бы вы сделали на моем месте, Алекс? - мне хотелось обнять и успокоить ее, это была ужасная сцена, Алекс.
"Сначала я хотела покончить жизнь самоубийством... несколько таблеток, я уже их купила, уже написала предсмертное письмо - о, не волнуйтесь, о вас и вашем дельце там ни слова! - уже все было готово... и вечный покой, и не думать о страшном позоре, нет, я и представить себя не могла в роли шпионки, ворующей документы и тайком бегающей на встречи! Что делать? Пойти к послу и покаяться? Ну, не арестовали бы, но тут же выгнали, а у меня на руках старая больная мать... а потом, где гарантии, что все это дело не проникнет в прессу? Я представляю лица своих знакомых... друзей! Шпионка! Позор! Что делать, что? Берите эту книгу, ради бога, отдайте расписку, и больше мы никогда не встретимся!" Слезы текли по ее лицу, Алекс, настоящие слезы!5 И знаете, что я тогда сделал, Алекс? Я достал из
3Мне бы такого домашнего доктора!
4Видимо, она приоделась по случаю вербовочной беседы.
кармана расписку, разорвал ее в клочья и аккуратно положил в пепельницу на трельяже. Жаклин ведь и не подозревала, что я разорвал копию! И знаете, что произошло дальше, Алекс? Я тоже вдруг заплакал, то ли от радости, то ли... не знаю! Так мы и сидели оба, обливаясь слезами, и знаете, Алекс, я никогда не испытывал раньше такого единения душ, такой близости, и если бы не дождь, дохнувший в лицо свежестью, это оцепенение продолжалось бы целую вечность".
Что ж, "Бемоль" разворачивалась неплохо, и я уже мысленно готовил триумфальную реляцию в Центр, Генри уже не интересовал меня, он отыграл свою роль и сделал это прекрасно,- честь ему и хвала!
Я допил виски, похлопал его по плечу и попросил положить сафьяновую книгу в тайник "Венеция", откуда я собирался ее извлечь. От виски и своего проникновенного рассказа старик даже взопрел и сидел, вытирая свою крупную плешь огромным платком6.
Мы простились, и я направился к Кэти, еще одной составной части "Бемоли", к милой Кэти, которой лишенный воображения Чижик присвоил постный псевдоним "Регина".
Кэти встретила меня с укором в карих глазах, я состроил усталую мину, поговорил с ней о том о сем и сел за газеты, которые не успевал читать.
Впервые Кэти появилась на моем небосклоне года три назад. Сначала Центр я о ней не информировал, но потом, страховки ради, написал вроде: "Кэти Ноттингем, дочь отставного полковника Ричарда (Дика) Ноттингема, образование - Питман-колледж, работает парикмахером на Бонд-стрит. Познакомился по своей инициативе7 с нею и отцом в клубе "Оксфорд и Кембридж", связь с семьей намерен поддерживать в целях расширения контактов и более глубокой легализации".
С Кэти действительно я познакомился в "Оксфорд и Кембридж", залетел туда, подыхая от безделья и одиночества,- имел я в клубе статус гостя, ибо, увы, заканчивал не Оксбридж, а сверхсекретную семинарию с путеводной звездой в виде светящейся желтой лысины преподавателя Философии, ценящего больше всего на свете ошметок ливерной колбасы по 64 цента за фунт и граненый стакан водки,- отдал свой котелок и зонт вылезшему из викторианской эпохи швейцару и двинулся в библиотеку, где среди энциклопедий, справочников и пахнущих сыростью подшивок "Таймс" можно было выпить чашку итальянского кофе и рюмку отменного порта.
В избе-читальне хлебал свое пиво замшелого вида джентльмен с кошачьими усами, словно отломившийся от монолита распавшейся Британской империи, по туповатой осанке - военный, изможденный расстрелами сипаев в Индии, хиной и застарелым геморроем. Его мутные глаза были нацелены на потолок, и он, видимо, купался в прошлом, когда в пробковом шлеме и с тростью в руке наводил порядок в колонии и высасывал оттуда золото, нагло одурачивая несчастных индусов.
Вдруг раздался скрежет знаменитых половиц (говорят, тут бывал сам адмирал Нельсон под ручку с леди Гамильтон), и в зал явилась молодая леди в высоких ботфортах и бриджах, как будто поднялась по ступеням почтенного клуба на дымящемся от пота мустанге прямо после разгрома на Ватерлоо ненавистного Наполеона.
Я никогда не держал в руках кисти и слаб на живописания, мне привычнее дело-формуляр: "рост 170, глаза карие, лицо овальное, губы тонкие, крашеная блондинка, особые приметы - родинка на левой щеке", и все же есть три вещи в мире (нет, не "роща, поросль, подросток", как у флибустьера, поэта лорда Уолтера Рэли 8, которому отрубили голову), ради которых стоит любить женщину: небольшая впалость щек от самых завитков, бархатные глаза и нежный переход от шеи к плечу,- хочется употребить слишком крылатое слово "лебединый", но в моей шпионской руке перо, касаясь прекрасного пола, неизвестно почему пишет пошловатым почерком - все это так не похоже на рыцаря Алекса, щедрого и дико справедливого, вовсе не Синюю Бороду и не Казакову, а одинокого и всеми обманутого добряка, брошенного судьбой во взбаламученные воды всемирной истории.
5И снова в голове кумир фальшивого папы: "Вам кажется, я плачу? Я не плачу. Я вправе плакать, но на сто частей порвется сердце, прежде чем посмею я плакать. Шут мой, я схожу с ума!"
