— Все уже улеглись, а я вот пишу судовой журнал. Закончу — прочту тебе, что я тут нацарапал.
— Ладно, — ответил я покорно, стараясь скрыть свои истинные чувства.
Страсть читать вслух собственные сочинения представляется мне едва ли не самой отталкивающей человеческой слабостью, но беда в том, что это явление очень распространённое и противостоять ему просто рискованно. В своё время я часто становился её жертвой. Но я всегда старался быть снисходительным слушателем. Если уж нести голову на плаху, так нести её гордо. А поскольку мне нравится доставлять людям радость, то я не только терпеливо выслушиваю романы, стихи и письма, написанные моими друзьями, но, случается, и сам прошу их читать мне. В минуты скверного настроения, когда все мне видится в чёрном свете, у меня появляется мысль, что репутацию человека с тонким вкусом я заслужил отчасти благодаря этой своей черте.
Итак, хотя я и не горел желанием внимать излияниям Роджера, я постарался сделать вид, что с интересом выслушаю все, что он сочтёт нужным прочитать мне из своего отчёта за день.
— Ты сумеешь оценить это, я знаю, — сказал Роджер и снова склонился над журналом. — Все любят слушать выдержки из судового журнала. — И он продолжал выводить свои неуклюжие каракули.
— Ну как же, как же, конечно, — ответил я и пошарил рукой над койкой, пытаясь отыскать какую-нибудь полочку, куда можно было бы положить воротничок. Нащупав полку, я разложил в привычном порядке часы, запонки и галстук. Это стало моей второй натурой: я бы, наверное, не смог заснуть, не совершив этого нехитрого ритуала — положить часы слева от запонок.
Роджер кашлянул, чтобы привлечь моё внимание, и начал громко читать:
— «1 сентября отчалили из Анкла. „Сирена“ подняла паруса около восьми часов утра в соответствии с распорядком дня капитана…» Капитан — это я, — пояснил Роджер.
— Ну разумеется, — откликнулся я.
— «Капитан, движимый чувством самопожертвования, проявляемым им на протяжении всего плавания, вёл её без посторонней помощи до самого завтрака. Завтрак был подан с большим опозданием, только в половине одиннадцатого, из-за нерасторопности женской половины экипажа, представительницы которой увлеклись своим туалетом до такой степени, что совсем позабыли о насущных потребностях своих владык и повелителей». — Он взглянул на меня. — Здорово сказано, ты не находишь? — сказал он и залился смехом.
При всем своём богатом в этой области опыте я иногда буквально встаю в тупик, слыша, какие цитаты выбирают мои друзья из своих опусов, желая вызвать восхищение слушателей. Но я полагаю, что все-таки были какие-то причины тому, что слова, которые на меня не произвели ни малейшего впечатления, показались Роджеру перлами остроумия. Он весь сотрясался от смеха, в то время как я едва мог выдавить подобие улыбки.
Время от времени прерывая чтение громким смехом, Роджер продолжал:
— «После завтрака, когда мы плыли по Бьюру, Кристофер и Филипп по очереди несли вахту у штурвала. Ветер был слабый, и капитана не мучили угрызения совести, что он доверил жизнь своих пассажиров дилетантам. Он с удовлетворением отметил, что Кристофер делает успехи в искусстве кораблевождения, чего никак нельзя сказать о Филиппе, который оказался самым нерадивым яхтсменом из всей компании. Несколько дней практики — и Кристофер станет таким же лихим моряком, как Уильям. Тони все утро провела на носу яхты. Она жарилась на солнцепёке, к неописуемому удовольствию всех представителей сильного пола, мимо которых мы проплывали». Вот сейчас будет хорошее место, — засмеялся Роджер; лицо его побагровело, а глаза превратились в щёлочки. В каюте было жарко, и на лбу у него выступили бисеринки пота. Он продолжал своё живописание: — «Филипп, бедняга, был этим так обеспокоен, что счёл своим долгом подсесть к ней и заслонить своим телом от нескромных взглядов. И поскольку Филипп, преодолев свою лень, впервые проявил признаки активности, все мы криками единодушно одобрили его поведение. А парни на реке кричали, что Филипп, видно, считает Тони своей собственностью и не желает, чтобы другие смотрели на неё.
Около часу дня мы перекусили на скорую руку, так как капитан решил, что ставить судно на якорь нет времени, если мы хотим добраться до Солхауза к вечеру. Недалеко от Солхауза была назначена встреча с нашим ветераном, и капитан боялся опоздать. Это был первый ленч наспех за всю неделю пребывания на борту яхты, и тем не менее Уильям ворчал и всячески проявлял недовольство». С Уильямом не так-то легко ладить, — прервав чтение, заметил Роджер. — Ему пойдёт на пользу, если он узнает, что его поведение мне не нравится. «Принимая во внимание, что Кристоферу, очевидно, хочется побыть в обществе Эвис, капитан всю вторую половину дня вёл яхту один, лишив тем самым Уильяма удовольствия — в наказание за строптивость, проявленную во время ленча. Кристофер и Эвис оставили Филиппа и Тони одних, и обе пары так и просидели, ничего не делая, почти до самого вечера. Капитан оказался единственным человеком на борту, способным наслаждаться природой в этот пасмурный ветреный вечер; остальные были поглощены либо друг другом, либо собственным я». — Роджер расплылся в улыбке. — Я сам получил истинное наслаждение, когда писал этот отрывок, — сказал он и стал читать дальше: — «В самом начале шестого „Сирена“ прибыла к назначенному для встречи с Иеном пункту, и сразу же разгорелся спор, где и как нам поужинать. Все были голодные как волки после жалкого подобия ленча. Решили доплыть до Роксема и заказать ранний ужин в местном трактирчике, с тем чтобы вовремя вернуться на место и устроить достойную встречу нашему ветерану. Так и сделали. Плотно поужинав в Роксеме, мы пошли назад и пришвартовались за полчаса до появления Иена в Солхаузе. Он, разумеется, опоздал, впрочем, он никогда не отличался аккуратностью. Но капитан простил его».
— Ну, это уже наглость, Роджер, — возмутился я.
— «…Капитан простил его, и мы скоротали вечер за беседой, потягивая коктейли. Пили за Кристофера — по прибытии в Роксем Кристофера ожидало письмо, в котором сообщалось, что ему предоставляется должность в Малайе, — и, после того как Филипп и Тони, как всегда, продемонстрировали свою преданность друг другу навеки, компания разошлась спать».
— Здорово, а?! — воскликнул он с видом победителя.
— Отлично, — ответил я и на сей раз не покривил душой, ибо никак не ожидал, что отчёт за истёкший день окажется таким кратким.
— А ты знаешь, вести судовой журнал — увлекательнейшая штука, — упивался Роджер. — Увлекательнейшая. Для меня это просто одно удовольствие.
— Не сомневаюсь, — подтвердил я.
— Пойду уберу журнал. Люблю, когда вещи лежат на своих местах, — объяснил Роджер, сбрасывая на ходу с ног резиновые тапочки. — А потом — спать.
— Замечательная мысль, — ответил я. — А кстати, где ты его держишь?
— В положенном месте — над кормовым люком. Там у меня специальная полочка для него, — И он на цыпочках вышел из каюты.
Я стал поспешно стягивать с себя все, что на мне было надето, и, когда он вошёл, я уже был в постели и воевал с одеялами.
— Привет. — Роджер оглушительно захохотал. — Быстро ты свернулся. Но не думай, что тебе предстоит сладкий сон. Эта койка, пока не привыкнешь, кажется немного жестковатой.
Я повернулся лицом к стене и буркнул!
— Спокойной ночи.
Несколько минут Роджер ворочался и кряхтел, потом я услышал, как он последний раз причмокнул губами и потушил лампу. Вскоре я обнаружил, что деревянная койка действительно весьма неудобное ложе. Сначала у меня заныло бедро. Я попытался изменить позу, но только испортил все дело, и чем больше я вертелся с боку на бок, тем сильнее давила на меня духота. Наконец, оставив надежду заснуть, я смирился со своим положением и погрузился в размышления.
До моего слуха доносилось тяжёлое, мерное дыхание Роджера, и это делало моё ночное бдение ещё более невыносимым. Я с горечью вспоминал, как он упорно заставлял меня выслушать его записи в судовом журнале, когда меня так клонило ко сну; сам-то лёг и заснул как убитый, а я вот теперь маюсь от бессонницы. Как это похоже на Роджера — вести судовой журнал. И вообще все это чисто по-роджеровски: называть себя капитаном, ядовито подсмеиваться над Тони и остальными и ополчиться на Уильяма только за то, что тот не хочет плясать под его дудку. Но в общем-то, мне всегда импонировала его шумливая экспансивность и даже его хвастливость. У меня в голове один за другим проносились эпизоды нашего совместного пребывания в Италии и других местах.
Утром, едва приоткрыв глаза, я несколько секунд сонно разглядывал красное пятно, маячившее в другом конце каюты, пока не сообразил, что это Роджер в пижаме. Он только что начал одеваться. Увидев, что я проявляю признаки жизни, он задал нелепый вопрос:
