— Расскажите, как вы его нашли.
Таисия Григорьевна тяжело вздохнула и опустила голову. После длительной паузы продолжала, уже не глядя ни на подполковника, ни в зеркало:
— Он долго не возвращался, и я забеспокоилась. Уже стемнело, ветер сорвался, стало накрапывать. Сперва подумала, что засиделся и пережидает дождь, но когда вспомнила, с каким настроением пошел к соседу, мне стало страшно. Будто чуяла беду… — Она начала ломать свои пальцы.
— Продолжайте, пожалуйста, — поторопил Коваль, не давая ей уйти в свое горе.
— Когда дождь перестал, он был недолгим, я набросила платок и побежала на улицу. Никогда не забуду этой ночи! Все было наполнено тревогой! Ветер срывал с низкого черного неба последние капли дождя, набросал в наш узкий переулок мокрых листьев. Я спотыкалась в темноте, хваталась за деревянные заборчики, шла, не зная, где искать мужа. Боялась, что он поскользнулся и упал, разбился. Завернула за угол к Крапивцевым: может, он еще у них. Сердце в страхе сжималось, в темноте рисовались всякие видения, столбики ворот казались человеческими фигурами, всякий кустик под забором — Боренькой… Шла, выставив вперед руки, боялась удариться…
Казалось, что она и сейчас еще шла в ночи, сопротивляясь порывам ветра. Не сидела с подполковником милиции в комнатке перед громадным зеркалом, а пробиралась по холодному мокрому переулку на Русановских дачах. Повсюду черный ветер, черные разметанные тучи и черный страх в сердце.
Ковалю представилось, что он идет рядом с ней и собственными глазами видит в темноте испуганную, дрожащую женщину.
— И вдруг я натолкнулась на него! — почти вскрикнула Таисия Григорьевна. — Нет, сперва увидела — и глазами, и сердцем. Бросилась к нему. Он лежал, бедненький, на земле, привалился к вросшему в землю заборчику… Заговорила с ним, расстегнула мокрую рубашку, целовала его, звала, но он молчал… — Таисия Григорьевна не выдержала, и обильные слезы потекли по щекам… — Животик у него еще был тепленький… Если бы кто довел домой, он бы жил. Я спасла бы его, дала бы травок попить… Один, брошенный, корчился на мокрой земле…
Коваль переждал, когда она выплачется, поднялся.
— Простите, что потревожил вас, Таисия Григорьевна. Этот разговор был нужен для установления истины.
— Это он отравил его, он!
— Кто?
— Крапивцев! Потом стал заботиться о похоронах… Я была не в себе… Ничего не видела, я не разрешила бы…
— Разве это похоже на то, что он отравил?..
— Я не знаю, я ничего не знаю… освободите меня от этого! — вдруг нервно вскрикнула Таисия Григорьевна.
— И еще одно: вы не запомнили время, когда нашли Бориса Сергеевича?
— Это было сразу после двенадцати… Когда шла, я слышала, как бьют куранты… Из уличного репродуктора…
С тяжелым сердцем оставлял Коваль комнатку бывшей актрисы.
Двери в пивнушку были настежь открыты, и Коваль переступил порог, не привлекая к себе ничьего внимания. В небольшой фанерной пристройке с высокими столиками, за которыми можно было стоя выпить кружку пива или стакан вина, пожевать сардельку с булочкой и запить чашечкой сомнительного кофе, толпились люди. В отдаленном углу примостились трое немолодых мужчин, одетых почти одинаково — в темных, давно не знавших утюга штанах и в рубашках; у двоих рубашки были невыразительно голубого, почти серого цвета, у третьего — темно-зеленая.
Обладатель темно-зеленой рубашки, военной выправки мужчина позвал к стойке буфетчицу, которая где-то задержалась, и по его тону Коваль понял, что это здешние завсегдатаи. Пышная чернявая молодица вернулась к стойке и быстро наполнила высокой белой пеной принесенные кружки.
Коваль тоже подошел к стойке. Очереди за пивом не было, несмотря на жаркий день. Подумал, что это из-за отдаленности пивнушки от станции метро и магистральных дорог. Вот и он заглянул сюда по пути на дачу Залищука. Посещали ее, очевидно, постоянные клиенты, жители ближайших одноэтажных домиков и дачники с Русановских садов. «Через год-два, когда на Левобережье развернется строительство, к этой пивнушке, если ее не снесут, не протолкнешься…»
Шаркая по неровному цементному полу разношенными сандалиями, мужчина в темно-зеленой рубашке отнес на столик сначала две кружки, потом вернулся за третьей.
— Кружку пива, — сказал Коваль, доставая деньги. Он ощущал только жажду. В пивной смешались затхлые запахи вина, пива, вареного мяса и еще чего-то неопределенного, присущего столовым и буфетам. Неожиданно для самого себя добавил: — И две сардельки.
Подумал, что мог мог бы съесть и третью — такими сочными, аппетитными они показались ему в кипящей кастрюле.
С кружкой и тарелочкой в руках он высмотрел себе место около двери, где за столиком лениво потягивал пиво пожилой человек в белом костюме старого покроя.
Дмитрий Иванович отпил прохладного приятного пива и кольнул сардельку вилкой. Толстая шкурка не прокалывалась, пришлось нажать сильнее; сарделька вдруг зашипела, потом брызнула жиром и, выпуская пар, сжалась, словно лопнувший шарик. Коваль только покачал головой, сдирая горячую шкурку с подозрительно разваренного мяса.
Сосед за столиком скептически улыбнулся. Его лицо, узкое и продолговатое, как на экране неисправного телевизора, немного расплылось, небольшой подбородок округлился, и весь он стал похожим на Мефистофеля.
— Наша Мотря специально их долго варит, чтобы больше воды набрали, — кивнул он в сторону стойки. — Да и сами сардельки не те, что прежде… Один крахмал.
— Дети редко пишут? — вдруг тихо спросил Коваль.
— Редко, — растерялся мужчина. — Особенно Оксана. А вы откуда знаете о моих детях, что они редко пишут? Разве мы где-то знакомились?
— Я вашего соседа знал. Залищука.
— Борис Сергеевич — не сосед. Он жил на третьей линии, а я живу на девятой.
— Почти рядом… — махнул рукой Коваль. — Я имею в виду не только дачи. Вы же встречались тут…
— В таком случае — конечно, — согласился мужчина. — Хороший был человек… Говорите, знали Бориса Сергеевича?
— Не очень чтобы…
— А говорите «знал»! — Мужчина свысока посмотрел на Коваля. — Несчастливый он был. Неудачник. Но человек честный и прямой. Ни на какие сделки не шел. Поэтому и в жизни не везло. Вот так… — И он допил свою кружку.
Коваль решил, что разговор стоит продолжить. Собственно, он хотел поговорить с продавщицей местного ларька о том вечере, когда погиб Залищук. Но ларек был закрыт на обеденный перерыв, и у Дмитрия Ивановича было достаточно времени, чтобы выслушать этого человека. Непринужденная беседа с теми, кто своими глазами наблюдал событие или хотя бы слышал о нем из первых уст, часто давала больше, чем самый усердный допрос или розыск. Во всяком случае, могла дать дополнительную информацию. Поэтому, поручив лейтенанту Струцю заняться Крапивцевым, сам Дмитрий Иванович, как он выразился, пошел «в народ».
— Меня зовут Дмитрий Иванович, — сказал Коваль. Предусмотрительно не назвал фамилию, ибо уже стал «жертвой» нескольких очерков в «Вечерке», которую читают все — от пенсионеров до милиционеров. — Вот беседуем, а…
— Петр Емельянович, — поспешил отрекомендоваться дачник. — Может, еще по одной? Жара какая!
— Именно это я и хотел предложить, — засмеялся Коваль, беря со столика кружки.
— Нет, нет, — возразил сосед. — Я предложил первый. Ваша в правой, свою — смотрите — держу в левой.
Коваль улыбнулся и разрешающе махнул рукой.
Возле буфетной стойки уже образовалась небольшая очередь, и пока Петр Емельянович стоял там, Коваль рассматривал новых посетителей. Это были строители, судя по их запачканной мелом, цементом и кирпичным крошевом одежде. На левом берегу Днепра начиналось большое строительство, и машины с цементом, арматурой, кирпичом, готовыми блоками, поднимая серую пыль, грохотали по короткой улочке, которая вела от станции метро к Русановским садам. Шаг за шагом белые многоэтажные великаны приближались к дачам. Уже были оставлены хозяевами обреченные на слом домики бывшей Никольской слободки. Наспех забитые досками, они мертво смотрели друг на друга пустыми окнами.
Петр Емельянович принес пиво, поставил перед Ковалем кружку и с таким заискивающим видом сказал при этом: «Ваша в правой руке», что подполковник заподозрил, уж не догадался ли тот, кто перед ним.
Постепенно Коваль снова перевел беседу на интересующую его тему.
— Вы ничего не знаете, — таинственным шепотом заговорил Петр Емельянович. — Борис не просто умер. Его отравили. — Он умолк и огляделся, словно боялся, что его подслушают. Потом придвинулся к Ковалю. — Вы мне симпатичны… Я вам скажу. О Борисе только я догадался…
— Да? — засомневался Коваль. Он понял, что про эксгумацию трупа Залищука здесь все уже знают.
