как и тараканы. Клопов не было, Петровна сообщила мне, что клопы с тараканами не уживаются. Прусаки сидели в ванной и на кухне, Петровна сыпала по углам какой-то порошок, но ничего не помогало.
Мыши отчего-то выбрали коридор и нашу комнату. Они вили гнезда в залежах старых газет, которые копились у Петровны за шкафом, так что засыпала я под непрерывное шуршание и писк.
Петровна спала на высокой кровати с медными спинками. Блестящие шишечки по углам давно уже были скручены Поганцем, а может, и его папашей в детстве.
На кровати было два матраса, снизу шел подзор, как Петровна называла широкую полосу серых от пыли кружев (еще моя мать плела, говорила Петровна), затем простыни и самодельное лоскутное одеяло. Пододеяльников Петровна отчего-то не признавала.
Все это прикрыто было обычным турецким покрывалом, которое повидало лучшие времена. И завершалась вся конструкция тремя подушками, аккуратно выложенными пирамидой и накрытыми большой вышитой салфеткой.
Вот салфетки Петровна меняла регулярно, их у нее было множество, и все вышивки красивые и сложные. Остались от матери и от тетки, объясняла она, ух, в деревне раньше кружева плели да вышивали! Зимой делать нечего, а телевизора тогда не было.
Разумеется, все было уже старенькое, выцветшее, застиранное, и Петровна жутко разозлилась на Поганца, когда он порвал одну скатерть, которая вся была вышита сказочными птицами и цветами. Он-то пытался все свалить на меня, но, к чести Петровны, она не поверила, видно, хорошо знала своего внучка.
Он спал на относительно новом кресле-кровати, его купили, когда Поганец вырос из детской кроватки, мне вечером ставили раскладушку на оставшееся свободное место.
Поганец пытался меня пугать ночью, он подкрадывался неслышно и щипал меня сонную или же пытался класть мне на лицо подушку. Как уж говорила, тогда у меня были огромные проблемы с дыханием, я жутко храпела и однажды, задыхаясь, так двинула его ногой, что он заорал как резаный.
Все проснулись, прибежала мать, кинулась утешать Поганца, он наврал, что это я напала на него ночью, тогда мать надавала мне по щекам, причем нарочно била по шишкам, чтобы мне было больнее. От этого я стала задыхаться еще сильнее, и вмешалась Петровна.
Ты что, сказала она, хочешь, чтобы она тут померла? Привезла не понять кого, а теперь еще и забьешь ее до смерти? Мне неприятности не нужны.
Мать опомнилась, сообразив верно, что ей тоже неприятности не нужны, а нужна квартира. Она схватила Поганца на руки и объяснила ему, что нужно потерпеть, что как только отдадут им комнату умершего соседа, она тут же отправит меня обратно к бабке, а возможно, и сдаст в интернат для инвалидов. Потом она унесла его к себе в комнату, и он злорадно смотрел на меня из-за ее плеча и показывал язык.
Как только они ушли, я перестала задыхаться, а Петровна, ворча и проклиная эту семейку, принесла мне воды.
Оказалось, однако, что планам матери не суждено было осуществиться так быстро. Когда она на следующий день потащила меня в жилконтору, над ней там только посмеялись.
Как вы сказали, ребенок-инвалид имеет право на комнату? Оно-то, может, и так, но где этот инвалид? Вот эта девочка? Видим, что не все с ней в порядке, а документы у вас есть? Этак каждый найдет на вокзале урода какого-нибудь и потребует, чтобы ему под это дело квартиру дали? Кем она вам-то приходится? Ах, дочкой? А где же она раньше была?
В общем, начальница буквально размазала мать по стенке, мой внешний вид не произвел на нее никакого впечатления. При своей работе она всякого повидала.
Мать даже не пыталась орать, уразумев, что такое тут не прокатит, и вообще нашла коса на камень. Она дико разозлилась, схватила меня за руку и побежала домой, но по дороге встретила соседку, которая, будучи за что-то зла на начальницу жилконторы, дала матери телефон адвоката по жилищным вопросам.
Адвокат посмотрел на меня, взял денег не так чтобы много и велел матери немедленно собирать документы, а до этого помог составить бумагу, чтобы ушлая начальница не вселила пока никого в комнату. Потом, сказал, будет не выселить, никакие законы не помогут.
Комнату опечатали, а мать потащила меня в участковую поликлинику. Помню, как она долго ругалась в регистратуре, наконец там выдали дополнительный номер, и мы долго сидели в коридоре у кабинета. Мать пыталась прорваться без очереди, но озверелые мамаши заняли круговую оборону.
— А чего ж вы раньше думали? — увидев меня, заорала участковый врач, всплеснув руками. — Ребенку десять лет, она нигде на учете не стоит, а им инвалидность подавай!
Тут мать вспомнила наставления адвоката и упомянула закон. Врач понизила голос и выдала матери длиннющий список врачей и анализов, которые необходимо посетить и сделать. А без этого, сказала сухо, можете ни на что не рассчитывать, правила есть правила. Вопрос будет решать специальная комиссия.
Хорошо, что мать не узнала, что комиссия эта собирается раз в полгода, да и то вряд ли я попала бы на ближайшую, потому что там была длиннющая очередь. А так делать нечего, пришлось таскать меня по врачам, потому что начальница жилконторы никак не могла упустить комнату, иначе пришлось бы ей отдавать взятку назад. А кому такое понравится?
Я потому так хорошо все помню, что меня считали полной идиоткой и говорили при мне обо всем, нисколько не стесняясь. А я все внимательно слушала — и ругань, и телефонные разговоры — и потихоньку разобралась в ситуации.
Итак, мать потащила меня по врачам, и, когда мы пришли к отоларингологу, тут-то все и случилось. Доктор был относительно молодой, но ужасно крупный, мне он казался огромным. Но дети его почему-то нисколько не боялись, потому что обращение его было весьма специфическим.
Низким голосом, ласково гудя, как шмель на солнышке, он задавал мне вопросы, ощупывая при этом лицо на удивление мягкими, теплыми руками. Потом сказал, что, на его взгляд, эти шишки, что у меня на щеках, вполне можно удалить. Раньше нельзя было, а теперь, когда я выросла, то можно попробовать. Но, разумеется, нужно сделать еще кучу разных снимков и обследований.
Когда до меня дошла суть, я не поверила своим ушам. Неужели это возможно? Неужели из меня уберут то, что мешает мне жить? О внешнем виде я тогда не думала, мне просто хотелось дышать и чтобы глаза не вылезали из орбит.
Мать тут же сказала, что не хочет никакой операции, что ей нужно только его заключение, чтобы
