Ознакомительная версия.
В этот момент кто-то обернулся в мою сторону и указал рукой. Увидели!
Класс разом воззрился на меня. С победным воплем ватага рванула в мою сторону. Я смотрел на развевающуюся гриву Пса. Он приближался. Ужас окутал меня. Словно вернулся тот давний страх встречи у ручья. Я знал, что не смогу сопротивляться. Неосознанно стал нашептывать, умолять как в прошлый раз:
— Красный пёс, Красный пёс, не надо! Не делай мне ничего плохого! Не делай мне больно. Я прошу тебя…
В голове снова пронеслось: «Веди себя хорошо, иначе нас отправят в Союз, папа копит на машину…»
Они приближались неумолимо. Знали, что я не смогу пошевелить пальцем, чтобы дать отпор, защитить себя. Пацаны бежали впереди, девочки за ними. Я не выдержал. Вскочив, бросился изо всех сил. Петлял дворами. Огибая дома. Перепрыгивая клумбы и ограждения. Одноклассники растянулись в цепочку. Точно, идущая по следу жертвы, волчья стая. Та, что не смогла достать меня зимой. Когда мы замыкали бегущую группу обезумевших от страха рыбаков. Не догнала, не разорвала в клочья. Потому, что рядом был отец. Подталкивал меня в плечо, подбадривал взглядом. Если бы он был здесь. Но он копил на машину — у него была мечта, я не мог его подвести.
И теперь эта злобная свора снова пыталась не упустить свой шанс. На этот раз я был один.
— За что? За что? — кричал я про себя, устремляясь прочь. Бежал, не чувствуя ног. — Мамочка, папа, где вы? Почему вас нет рядом, когда вы так мне нужны, когда необходим хотя бы совет, всего лишь слово…
Погоня казалась чем-то нереальным. Быть может, стоило остановиться. И все встанет на свои места. Исчезнет страх. Всё успокоится. Преследование прекратиться и я окажусь в посёлке, с родителями.
Но жуткий, тягучий страх гнал меня вперед. Не давая оглянуться, заставляя по новой осознавать пережитое когда-то. Что осталось в памяти, не погребённое временем. Чувствовать себя раненой куропаткой, ищущей спасения, пытающейся скрыться за грязными сапогами мальчишки сидящего в кузове. И вот уже огромные белые ладони тянутся ко мне. Хватают за горло и бьют обо что-то холодное и несокрушимое. «Охота и война — это дело настоящих мужчин!»
Я с содроганием вспомнил окровавленные мешки. Торчащие из них клювики и коготки. Предсмертный писк. В отчаянии осознавал, что я совсем не мужчина. Не воин. Птиц жалел и сейчас… Жду помощи, молю и стенаю. Жажду заступничества. Но только молчание в ответ и распалённые азартом ненасытные грезящие о крови физиономии охотников, преследующих меня, желающие только одного — убийства!
На ум приходили фантастические животные, воображаемые мной во время охоты с деревянным ружьем, стреляющим пульками. Однажды придуманные чудища будоражили мне кровь, рождали в душе стойкость, готовность к сопротивлению неведомому злу. Но как справиться здесь, когда все вокруг неожиданно стало реальным. А чудища обернулись моими одногодками, недавними товарищами, друзьями? Где найти силы, чтобы противостоять этой бредящей местью орде. Беспощадной, не знающей милости.
Именно сейчас я понял, что одиночество мое было не там, среди полей и гор, пустынных лугов и нехоженой тайги. Где Красный Пёс, этот страшный зверь оказался полон благородства. А здесь — среди людей! Среди человеческой стаи. Готовой разорвать меня. За что? За разбитую склянку духов? Или потому, что решили, будто я не такой как они. Изгой?
Я был один. Совсем один. Слезы катились у меня из глаз. Заливали лицо. Я смахивал их рукавом, чтобы видеть дорогу. Губы продолжали шептать:
— Красный Пёс, не надо! Не беги за мной, не беги…
Неожиданно впереди вырос забор новостройки. Тупик. Перед ним большая лужа. Меня окружили. Кто-то поднял палку, кто-то камень. Муха пытался вырвать доску из ограждения. Кольцо сужалось.
— Не бейте его! — скомандовал Псов.
Я с надеждой посмотрел на него. Неужели все? Он все-таки вспомнил про нашу дружбу! Успокоился? Или боится последствий? Но маленькие буравчики глаз на рыжем лице продолжали светиться злобой и странным восторгом.
— Признавайся, откуда ты? Откуда? Таких ублюдков в Ленинграде нет! Откуда, говори! Скажи всем!
Я молчал. Было страшно от невозможности сопротивляться. От визга Пса, от его приспешников, готовых меня разорвать. От их взглядов полных ненависти.
— Хватайте его, окунайте в лужу! Пока не скажет, откуда он!
Множество рук схватили меня за одежду, присосались, словно щупальца, оторвали от земли. Я не сопротивлялся.
«Будь умницей, — шептала мама, — будь умницей, веди себя хорошо, папа копит на машину…».
Мама, мамочка, мамуля….
Многоголовая сколопендра потащила меня в лужу. Её сочленения колебались, а в просветах то с одной, то с другой стороны появлялась огненная голова Пса. Как тогда, на берегу ручья среди густой травы.
— Красный пёс, красный пёс, — уже по инерции мысленно умолял я, — не трожь меня, не делай мне больно! Красный пёс…
Меня бросили в лужу. Сгрудились вокруг. Стали пинать ногами, не давая подняться. Толкнули на колени.
— Только не в лицо, не в лицо, — твердил Псов, бегая вокруг!
Неожиданно остановился и обернулся к девчонкам, стоящим в стороне: — Верка — алкоголичка, накорми его грязью! Покажи, как ты его любишь!
Девочки расступились.
— Неее… — произнесла та едва слышно. Закрутила головой. Попыталась убежать.
Но Муха уже сгрёб её в охапку и подтащил к луже.
— Или я тебя сейчас сам накормлю! — усмехнулся Пёс. — Знаю, как вы дурили весь класс. Прикидывались. Смеялись над нами. Теперь наша очередь!
Пёс сделал вид, что собирается черпнуть.
Верка быстро нагнулась и, подхватив ладошкой грязную воду, плеснула в меня. Прижала сумку к груди, косясь по сторонам.
Я подумал, что совсем не похож на того Бонивура, героя фильма, о котором она говорила…
— Я его накормлю! — выступила вперед Сидорова. Быстро подбежала, захватила гущу со дна лужи, бросила мне в лицо. Загоготала: — Вот как я тебя люблю!
Все вокруг потонуло в смраде и вони. Жижа залепила мне глаза. На зубах скрипел песок. Ещё кто-то бросил, но не попал. Затем снова и снова. Брызги летели на одежду и в стороны. Следующая порция грязи угодила в голову и шею, забила ухо. Я провел рукавом по лицу, но это не помогло, открыть глаза не решался. Ощутил во рту жидкую гниль, перемешанную со слюной. Пытался выплюнуть. Но она прилипла к деснам, повисла на губах. Стала стекать вниз.
«Будь умницей, — шептала мама, — будь умницей…».
Я ничего не мог сделать. Покорно ожидал новых издевательств. Бессильно опустился на локти, закрыл лицо руками и заплакал. Так горько и безнадежно, словно никогда не смогу выбраться из этой лужи. Она станет моим домом, моей душой и телом. Только она всегда будет окружать меня вместо друзей, близких и родных. Одиночество — вот мой удел. И где-то глубоко в душе пульсировала загнанная, возмущенная мысль: «Ведь я не такой, я совсем не такой!»
Вокруг стоял хохот…
На звонок, как обычно, открыл Лёшик.
— Какой ты грязный! — удивился он, улыбнулся. — Ты упал в лужу?
— Заткнись, дебил! — я не хотел никого слышать. Изуродованное лицо мальчика показалось мне моим собственным отражением. Все виделось лживым и гадким.
— Зачем ты ругаешься? — удивился Лёшик. — Ведь ты хороший! Я знаю, что ты хороший! Давай играть в железную дорогу!
— Я хороший? Я? Я такой же мерзкий, как все они! — шагнул в комнату и пнул вагончик, стоящий на запасном пути. Тот улетел под шкаф. Наступил на паровоз, услышал жалобный пластмассовый скрип. Из-под ступни выскочили колесики. Я поскользнулся и грохнулся прямо на полотно железной дороги. Рельсы разлетелись в стороны, хрустнули семафоры.
Лёшик заревел, закрыл ладошками лицо.
Оттолкнув его в сторону, я прошёл в ванную комнату. Встал под горячий душ. Стал раздеваться, бросая под ноги снятую одежду. С ненавистью утаптывал. Затем долго стоял, обтекаемый согревающим теплом воды. Мне так его не хватало! Просто тепла. Дрожь не проходила. Пытался думать. В душе была пустота. Ни ненависти, ни обиды, ни ожиданий. Только мое глухое одиночество.
Как мог прополоскал вещи и развесил тут же на веревках. Выйдя из ванной, протер пол там, где ранее наследил. В портфеле все намокло. Что с этим делать?
Мгновенная жалость неожиданно сменилась восторгом. Открыл окно и с размаху бросил его на улицу. В полете он раскрылся, освобождая тетрадки и учебники. Порыв ветра подхватил их, разбрасывая веером, перелистывая страницы.
Я понял, что больше не пойду в школу. В эту школу. А значит и в этом городе и в стране! Все! Это было так просто. Не видеть своих мучителей. Безразличных учителей. Ненавистного Пса и его пособника Муху. Не видеть Сидорову и даже Верку, к которой я уже ничего не чувствовал. Я уже ни к кому ничего не чувствовал. Все они остались в прошлой жизни, в прошлой. Которую я забуду как страшный сон. С ее стаями волков и псов! С безумными охотниками и кровью! С китайцами-проводниками и дождливой Москвой:
Ознакомительная версия.
