Дорога отняла у него почти час и съела львиную долю залитого в бак "копейки" бензина - в центре, как всегда, были сплошные пробки, и Саныч не столько ехал, сколько полз в сизом облаке выхлопных газов и раздраженном гудении сотен клаксонов. К магазину Ремизова он подъехал уже в начале пятого. Обыкновенно Виктор Павлович в это время был где угодно, только не на работе, но сегодня его серебристая "Ауди" с депутатскими номерами как приклеенная стояла у парадного входа. Аверкин усмехнулся, без труда угадав причину такого неожиданного всплеска трудового энтузиазма, проехал мимо "Ауди" и свернул во двор.
Помещение, в котором расположилась барахолка Ремизова, прежде занимал гастроном. Как следствие этого в магазине имелось обширное подсобное помещение - пожалуй, чересчур обширное для подобного заведения, на что Ремизов жаловался всякий раз, когда ему приходилось вносить арендную плату. Просторный подвал тоже когда-то принадлежал магазину; но от подвала Ремизов отказался, и теперь там расположилась мастерская по ремонту обуви. Но огромная, изобилующая кладовками и клетушками подсобка осталась в распоряжении Ремизова, и Аверкин догадывался почему: как всякий лис, Виктор Павлович не мыслил себе норы без запасного выхода.
Обшитая железом задняя дверь магазина была заперта на замок. Замок был старый и хлипкий; за первой дверью располагалась вторая, решетчатая, из толстых стальных прутьев и с крепким запором, но Аверкин не без оснований предполагал, что сейчас, в разгар рабочего дня, она должна быть открыта. Он вынул из ножен на подкладке куртки спецназовский "скорпион" с удобно изогнутой роговой рукоятью, вставил лезвие в щель над замком и коротко ударил по нему кулаком. Дюралевый язычок замка с жалобным хрустом сломался; Саныч резко рванул дверь на себя, и она распахнулась. Сломанный язычок со звоном запрыгал по корявому бетону крыльца.
Внутренняя решетчатая дверь, как и ожидал Аверкин, была открыта, и он беспрепятственно проскользнул в полутемный коридор.
Дорогу к кабинету Ремизова он знал назубок - не потому, что часто здесь бывал, а потому, что своевременно позаботился провести разведку на местности и запомнить каждый поворот, каждый выступ этого захламленного ящиками и какими-то дурацкими каменными статуями коридора. Персонала в магазине, к счастью, было немного, и он почти не рисковал попасться кому-нибудь на глаза.
Буквально в двух метрах от двери кабинета ему пришлось остановиться и прижаться к стене: от Ремизова с чрезвычайно недовольным видом вышла какая-то дамочка, по виду типичная продавщица, и, раздраженно виляя бедрами, удалилась в сторону торгового зала. "Опять трахался, толстый боров, подумал Аверкин. - Как кролик, ей-богу: его вот-вот в кастрюлю сунут, а он знай себе смотрит, на ком бы попрыгать!"
Подойдя к двери кабинета, он понял, что ошибся. Изнутри глухо доносились голоса - два голоса, и оба мужские.
Один из них принадлежал Ремизову, второй был Аверкину незнаком. Разговор был, похоже, сугубо деловой: друг Витя опять охмурял какого-то барана из тех, кому ворованные деньги слишком оттягивают карман.
Торчать посреди коридора перед закрытой дверью было чертовски глупо: здесь его могли заметить. Входить в кабинет, когда там находился посторонний, тоже нельзя: Аверкин не знал, чем кончится его разговор с Ремизовым, и на всякий случай хотел остаться незамеченным.
Ему подумалось, что было бы неплохо обойтись без всяких разговоров, а просто пришить друга Витю сразу же после ухода посетителя. Пришить и тихонечко уйти, а посетитель пусть доказывает, что, когда он покидал кабинет, Виктор Павлович был жив и здоров...
Он уже совсем было собрался отойти от двери и поискать себе какое-нибудь укрытие, но тут смысл происходившего за дверью разговора дошел до его сознания, и Аверкин решил остаться и послушать. Это было рискованно, но игра, пожалуй, стоила свеч: разговор был чертовски интересный, занимательный был разговор, и Саныч понял, что дослушает до конца, даже если ему придется кого-нибудь пришить по ходу дела.
Разговор с каждой минутой, с каждым произнесенным словом делался все интереснее. Под конец Аверкин даже заподозрил, что там, внутри, находится Инкассатор собственной персоной; однако голос был не его, да и манера, в которой велись переговоры, показалась Аверкину чересчур интеллигентной для бывшего десантника.
А потом за дверью заговорили об иконе, и Саныч окончательно понял, что никаким Инкассатором тут и не пахнет: ни кулаки, ни даже пистолет не могли помочь кому бы то ни было раздобыть те сведения, которыми так небрежно швырялся собеседник Ремизова. Кое-чего из сказанного им не знал даже Аверкин - например, ему ничего не было известно о каком-то Байрачном, которого Ремизов якобы придушил подушкой. Это было дьявольски интересно, и Саныч поздравил себя: это была отличная мысль - явиться сюда без предупреждения, а то, что он прибыл в магазин не раньше и не позже, а именно сейчас, можно смело считать благосклонностью Фортуны.
- А вот чем думали вы, затевая эту бойню из-за иконы, которую даже нельзя вывезти из страны? - послышалось за дверью, и Аверкин понял, что настало время вмешаться: Ремизов готов был сломаться, и оставалось только удивляться, как это он продержался до сих пор.
Саныч бесшумно распахнул дверь и остановился на пороге, глядя в спину посетителя. Конечно же, это был не Инкассатор - слишком узкоплечий, невысокий и вообще какой-то субтильный, из тех, про кого говорят, что их соплей перешибить можно. Ну, соплей не соплей, а друга Витю он уделал по всем правилам, даже не вынимая рук из карманов: бледное лицо Ремизова было покрыто потом и изошло красными пятнами, которые то появлялись, то исчезали в самых неожиданных местах.
Поросячьи глазки Виктора Павловича трусливо бегали, и даже через весь кабинет было видно, как трясутся его жирные руки.
- Хороший вопрос, - сказал Аверкин, имея в виду последнюю реплику посетителя, - искренне сказал, без дураков, потому что вопрос и вправду был хорош. - Не в бровь, а в глаз. Я тебе, Витюня, то же самое говорил, помнишь?
Посетитель резко обернулся и уставился на Аверкина расширенными от испуга глазами. Аверкин узнал его сразу: это был Светлов, главный редактор газеты "Московский полдень" и закадычный друг Инкассатора. Саныч удивился: честно говоря, он думал, что этот тип давно рванул когти из Москвы, забился в донный ил, прикинулся кучкой мусора и молит Бога, чтобы о нем не вспомнили. Однако парень оказался крепче, чем можно было подумать; Аверкин почувствовал приятное разочарование. А в следующий миг лицо журналиста дрогнуло, и Саныч понял, что его тоже узнали.
- Е-мое, - с какой-то безнадежной тоской произнес Светлов, подтверждая его догадку.
В дальнейших разговорах больше не было нужды, и Аверкин свалил его точно нацеленным ударом в солнечное сплетение. Журналист послушно завалился на бок, сломавшись в поясе, и стал, мучительно хрипя и кашляя, возиться на полу у ног Аверкина. Ничего другого Саныч от него и не ожидал: голова у этого парня работала отменно, даже завидно делалось, а вот мускулатура была так себе, да и реакция тоже. Словом, если он и служил в армии, то каким-нибудь радистом или писарем, но никак не десантником и не разведчиком... "Не всем же быть краповыми беретами", - рассудительно подумал Аверкин, перешагнув через корчившегося на полу Светлова. Он посмотрел прямо в слезящиеся поросячьи глазки Ремизова.
- Ну что, сволочь жирная, - сказал он, - доигрался? А я ведь предупреждал!
- Господи, - простонал Ремизов, - как же ты вовремя! Кто это?
- Это? - Аверкин обернулся и коротко ударил уже поднявшегося на четвереньки Светлова ногой, заставив его ничком распластаться на полу. Журналист, главный редактор одной желтой газетенки. Газетенка - говно, зато редактор - орел. У него, в отличие от тебя, на плечах голова, а не горшок с дерьмом. Как он тебя вычислил, а? Быстрее ментов, быстрее эфэсбэшников, сам, один... И, между прочим, имей в виду: у него имеется приятель, который не так быстро думает, зато ловко бьет морды, ломает конечности и стреляет без промаха из любого оружия. У него, у этого приятеля, есть веские причины тебя не любить.
- Господи, - повторил Ремизов.
- Что, наложил в штаны, умник? Правильно, самое время. Ты уже без пяти минут покойник. Не понимаю, почему я сам тебя не замочил? Впрочем, теперь я этого делать уже не стану: мне любопытно посмотреть, что с тобой сделает Инкассатор.
- Кто?
- Конь в пальто. Я ведь как раз об этом хотел тебя предупредить, когда звонил по телефону, что есть парочка, состоящая из журналиста и бывшего десантника, и что парочка эта идет по нашему следу. Десантник гоняется за мной, а журналист тем временем, как видишь, вычислил тебя. Разделение труда, понял? Журналист думает, и думает неплохо, а десантник - это сильные руки при умной голове...
- О господи! - в третий раз произнес Ремизов. Он был совершенно деморализован. - Что же теперь делать?
