— Это мои снимки.
— Сколько их?
— Сорок четыре. Все они сделаны с моих негативов.
— Вы говорили, что дважды встречались со Щербаком. Когда это было?
— Первый раз четырнадцатого июня, — сказал Лужин. — Разговор был в кабинете короткий. Вторая встреча была на другой день.
— Подсудимый Щербак, вы подтверждаете свои встречи с Лужиным?
— Подтверждаю.
— Свидетель Лужин, вы встречались с мотористом катера Тимофеем Девяткиным?
— Да.
— Когда?
— Пятнадцатого июня.
— Может быть, вы запомнили, как он был одет? — спросила Градова.
— Не помню.
— Разве вы не снимали его?
— Снимал на катере.
— Покажите эту фотографию.
— Вот она.
— Девяткин знал, что вы корреспондент газеты?
— Думаю… — Лужин посмотрел на Градову и понял, что каждый ответ важен для нее. — Думаю, что знал.
— От вас?
— Нет. Об этом не говорили. Я представлялся только Щербаку. Девяткин отвез меня в район заостровья, а когда возвращались, про пожар рассказывал.
— Что именно?
Егор повернулся в сторону Щербака и громче прежнего сказал:
— «Окопался у нас начальничек Фомич. Натворил бед. Поселок едва не сжег».
«Этот моторист — шустрый парень, разговорчивый, — подумал Егор. — Он, должно быть, что-то знает про Щербака. Понятно теперь, зачем суду нужен Девяткин». И добавил:
— Девяткин мне понравился. Деловой человек.
Судья Градова невольно вздохнула и спросила:
— Где вы были, когда возник пожар?
— Точно не помню.
— Какая погода стояла в то время?
— Тихая. Безветренная.
— Садитесь.
— Свидетель Девяткин, вас фотографировал Лужин, когда вы ездили на остров?
— Уважил меня.
— Как вы тогда были одеты?
— А вы посмотрите на фото. Там видно.
— Меня интересует ваш ответ.
— На работе у нас форма одна — сапоги и тельняшка.
— А на голове?
— Фуражечка была.
Судья выбрала среди фотографий карточки Девяткина и показала их ему:
— Узнаете?
— Факт. Тут меня каждый признает.
— А как вы были одеты накануне?
Девяткин уставился на судью, будто она сама должна была ответить на вопрос. Потом осмелел и брякнул:
— Откуда я помню, как был одет? Не помню, ясное дело.
— Ну а в тот вечер, когда вы встречались с главным инженером Бурцевым?
— Так же был одет, извини-подвинься… Теперь вспомнил.
— Вы говорили Лужину, будто из-за Щербака чуть не сгорел весь поселок?
— Я своих слов не записываю. Не молитва, чай. Но, помнится, насчет пожара толковали. Не отказываюсь. Критиковал я тогда наше начальство.
Убедившись, что у прокурора и защиты нет вопросов, Градова отпустила моториста. После этого она вызвала Лужина.
— Когда вы сделали эти снимки?
— Утром четырнадцатого июня.
— Более точно можете сказать?
— Между девятью и десятью часами утра.
— Какой снимок из этой серии был последним?
Лужин выбрал фотографию с белкой.
— Вы уверены, что не ошибаетесь? — спросила судья.
— Абсолютно, — без тени сомнения ответил Лужин. — На пленке видно, это последние кадры.
— Поставьте на фотографии подпись и укажите время съемки.
Лужин выполнил просьбу судьи и вышел из зала.
— Свидетель Девяткин!
Моторист пружинисто и легко поднялся с места, успев заметить пристальный и сосредоточенный взгляд Федора Каныгина. Тогда он повернулся так, чтобы не видеть технорука запани, и с вызывающей прямотой поднял свои синие глаза на судью.
«Мне бы в лес с тобой сходить прогуляться, — с наглым озорством подумал Девяткин. — Там бы мы быстро разобрались, кто есть кто. Хороша баба!»
— В предыдущих показаниях вы сообщили суду, что с момента пожара находились на месте стоянки катера.
— Точно! И сейчас подтверждаю.
— Вспомните, когда возник пожар?
— Часов в одиннадцать. Может, чуть позже.
— Вы там были?
— Нет.
— А как вы узнали о пожаре?
— Услышал, как рельс загремел, и побежал к запани. А когда свернул от магазина на тропку — так дорога короче, тут и запань прорвало.
— Значит, о возникновении пожара вы ничего не знаете?
Девяткин доверчиво улыбнулся и пожал плечами.
— Откуда, извини-подвинься?
— А в момент аварии вы где находились?
— Около катера.
— Первый пожар возник в десять утра?
— Не помню.
— Прошу пригласить свидетельницу Варвару Косичкину, — сказала Градова.
— Я свободен? — спросил Девяткин.
— Еще нет.
В зале суда появилась рослая, высокая и крепкая женщина лет тридцати, которая слегка растерянно и смущенно оглядывалась по сторонам. Простые волосы цвета вороньего крыла были свиты у женщины чуть пониже шеи в прочную косу.
— Свидетельница Косичкина, вы работаете в столовой Сосновской запани?
— Да.
— Вы помните, когда начался первый пожар?
— В десять часов утра.
— Почему вы так точно запомнили время?
— Я на работу пришла в половине десятого, мне нужно было прокипятить халаты в баке. Покуда собрала белье, разожгла костер, прошло минут пятнадцать. А потом я за содой пошла — кладовщик наш приходит в десять. При мне он кладовку открывал.
Судья поблагодарила женщину, кивнув ей как старой знакомой, хотя и видела всего-то во второй раз, и отпустила.
— Свидетель Девяткин, авария запани произошла в десять часов двадцать шесть минут. Об этом имеется официальный акт. Вот он.
— Пусть будет по-вашему, — недовольно буркнул моторист. — Я что упомнил, то и сообщаю.
— Таким образом, разрыв по времени между началом пожара и аварией составляет всего двадцать шесть минут.
— Может быть, — вздохнул Тимофей Девяткин, раскачиваясь на носках и держа руки за спиной.
— Суд предупреждал вас, что вы обязаны говорить только правду, — напомнила Градова.
И в эту минуту у Девяткина не хватило выдержки. Он с дерзкой ухмылкой заявил:
— Мне работать надо было, а не на часы глядеть! Что же это получается, извини-подвинься? Рабочий человек делом занят, а его за это по загривку? Не годится так. Может, у меня и часов-то сроду нет.
— Скажите, свидетель Девяткин, вы перевозили пионеров на своем катере?
— Было дело. Я рассказывал.
— Никого из детей не запомнили?
— Куда там! Они мне спасибо сказали и побежали. Помнится, правда, какая-то девочка с веснушками была.
— Из какого лагеря были пионеры?
— Чего-нибудь полегче спросите, извини-подвинься. Дети — они же все одинаковые. Да и зачем мне было спрашивать, сами посудите? Если бы я, конечно, знал, что вы спросите, тогда бы обязательно узнал. Это как пить дать!
— Пригласите свидетеля врача Терентьеву, — сказала Мария.
— Я свободен? — спросил Девяткин.
— Пока нет.
В зале суда было очень тихо, и люди, казалось, не дышали, увлеченные процессом, как театральным спектаклем.
По вызову судьи вошла невысокая женщина, загорелая, легкая в движениях.
— Где и кем вы работаете, свидетельница Терентьева?
— Детским врачом в пионерском лагере «Буревестник».
— Вы не помните, отлучался кто-либо из детей вашего лагеря четырнадцатого июня за пределы территории «Буревестника»?
— Хорошо помню. Никто не отлучался.
— Почему?
— В этот день проходил общий медицинский осмотр детей в связи с имевшим место случаем заболевания дизентерией.
— Когда детям было разрешено выходить из помещения?
— Только после обеда.
— Может, мои пионеры были не из «Буревестника»? — Тимофей Девяткин рассмеялся.
Отпустив врача, Градова открыла один из томов дела и прочитала:
— «Сообщаем, что в районе Сосновки и прилегающих районах имеется только один пионерский лагерь «Буревестник». Это справка, — уточнила судья, — подписанная секретарем обкома комсомола и начальником здравотдела областного исполкома. Ознакомьтесь, свидетель Девяткин.
Но моторист, не взяв справку, огрызнулся:
— Знал бы, что так все обернется, я бы у своих пионеров тоже справочку взял. Зачем перевозил их, дурак?!
— Не перевозили вы пионеров! — сказала судья, слегка повысив голос.
— Я вам рассказал, как было.
— Вы говорите неправду, тем самым усугубляете свою вину.
Тимофей продолжал запираться, и тогда Градова пригласила в зал свидетеля Лужина. Журналист подозрительно посмотрел на Девяткина, словно оценивая его заново, и подошел к судейскому столу.
— Когда вы делали свои фотографии, которые передали, суду?
— Примерно с десяти до одиннадцати.
— По какому признаку вы определяете это время?
— Когда я делал последний снимок, обратил внимание, что пахнет гарью. Потом увидел пламя на берегу. Побежал. Здесь я и застал пожар. Горела столовая. Затем произошла авария.
