— Свидетель Девяткин, подойдите к столу.
Мария раскрыла папку, вынула небольшую фотографию, показала ее заседателям и предъявила Тимофею.
— Кто изображен здесь?
Тимофей покрутил фотографию, не спеша с ответом. Потом глухо ответил:
— Я.
— Кто вас снимал?
— Корреспондент. На катере это было.
Судья вынула другую фотографию, снова показала ее заседателям и протянула Девяткину.
— А это кто?
Карточка была побольше, сделана умелой рукой мастера на хорошей плотной бумаге, только изображение было не таким резким, как на первой фотографии. И Тимофей был здесь снят не в фас, а в профиль.
— И это я.
Мария положила рядом обе фотографии.
— Вы узнали себя на обеих карточках?
— Узнал.
Теперь судья достала новую фотографию. Она была гораздо больше предыдущих, но две трети карточки были закрыты серой бумагой. На оставшейся видимой ее части был Тимофей Девяткин в той же позе, что и на предыдущей фотографии.
— И тут я, — сам сказал моторист.
— Не видите ли вы сходства между двумя последними карточками?
— Вроде одинаковые, извини-подвинься.
— А точнее?
— Одинаковые, говорю!
— Я тоже так думаю, — сказала Мария Градова и, не торопясь, сняла серый лист бумаги, который закрывал остальную часть фотографии.
И Девяткин увидел себя изображенным теперь во весь рост. Его правая нога чуть повисла над землей, еще не успев закончить шаг, а к левому боку обе руки прижимали покрышку. При всей крупнозернистости снимка, которая обычно образуется от многократного увеличения какой-либо детали, фотография была достаточно четкой и выразительной.
— Узнали себя, свидетель?
— Мое лицо.
— А сапоги?
— Ясное дело.
— А тельняшка?
— Ну!
— А покрышка?
Тимофей сердито отбросил прядь волос со лба, без спроса взял карточку и стал вертеть ее, напрягаясь умом и памятью.
— Интересное дело. Как она сюда попала?
— Это как раз и интересует суд.
— Разве все упомнишь!
— Вам необходимо вспомнить, свидетель, потому что точно такая же покрышка обнаружена возле сгоревшего общежития и дома Щербака.
— При чем тут пожар? — обиделся моторист. — Мало ли по какой причине была у меня покрышка!
— Вот вы и расскажите.
— Было дело, — медленно заговорил он, видно соображая на ходу. — Хранил покрышку для себя. А ребята баловство затеяли — то с горки спустят, то по поселку гоняют. Вот я и отнял у них.
— А кто мог вас в это время сфотографировать?
— Кто щелкнул, не знаю. Теперь у многих аппараты имеются, извини-подвинься.
Градова, не чувствуя никакой жалости к растерянному синеглазому свидетелю, который еще недавно был таким самодовольным и непогрешимым, достала другую фотографию, еще большего размера. На ней Лужин успел снять молодую прыгающую белку. Однако на втором плане этой карточки, в глубине леса, и был виден Девяткин с покрышкой.
— Может быть, эта фотография вам о чем-либо напомнит?
Моторист тупо смотрел на карточку, должно быть, от волнения еще не разглядев свою персону.
— Ну белка тут…
— Вы приглядитесь, свидетель.
Только теперь Девяткин увидел себя и шумно задышал.
Градова следила за мотористом, хорошо сознавая и догадываясь, что происходило в его опустошенной душе. Теперь она ожидала той самой последней минуты, когда вера в спасение собственной шкуры у свидетеля пропадет, и тогда можно будет сделать еще один шаг навстречу истине. Сколько, таких вот злых и ничтожных людей, с неослабевающим упрямством творящих свои черные дела, видела она перед собой! Сколько раз они хотели убедить ее, что были чисты помыслами и добры намерениями! Но разве кто-нибудь знает, как она устала от чужих и унылых физиономий, от беспросветной лжи и сердечной черствости?
— Итак, свидетель Девяткин, вы узнали себя на фотографиях, предъявленных вам?
Девяткин, чувствовавший большую беду где-то рядом, разглядывал пустую стену за спиной судьи, и его потянуло прочь из суда — хотелось убежать хоть на край света и позабыть обо всем. «Сволочи! — думал он. — Как волка травят!»
— Эту последнюю фотографию корреспондент Лужин сделал в лесу перед началом пожара, — сказала Градова.
— Не знаю.
— А когда возник пожар, вы были где-то рядом со столовой.
— С чего это вы взяли, извини-подвинься? — спросил Девяткин.
— Так получается, свидетель.
— А может, этот корреспондент сфотографировал меня в другое время?
— Это просто установить. Свидетельница Косичкина, вы видели журналиста Лужина?
— Видела.
— В каком месте?
— Возле столовой, когда она уже заполыхала.
— В какое время?
Женщина вытерла капельки пота со лба белым платком и, стараясь не смотреть в сторону Девяткина, ответила:
— Пожар только начался. Гляжу — чужой человек, городской, рядом шастает. Мне, ясное дело, не до него тогда было, но я его запомнила.
— Свидетель Лужин, вы видели Варвару Косичкину около горящей столовой?
— Видел.
— Что вы делали там?
— Только что из леса прибежал.
Градова продолжала допрос Лужина.
— Вы говорили, что, кроме фотоаппарата, у вас был транзистор и вы слушали тогда музыку?
— По «Маяку».
— Еще вы говорили, что точно не помните, какая была музыка, но вам запомнился Юрий Гуляев.
— Да, — подтвердил Лужин.
— На запрос суда музыкальная редакция Всесоюзного радио сообщила, что четырнадцатого июня по «Маяку» в девять часов пятьдесят три минуты Юрий Гуляев исполнял песню «Вдоль по Питерской». Следовательно, именно в это время вы и находились в лесу?
— Да.
Судья перевела взгляд на моториста.
— Объясните суду, свидетель Девяткин, как вы оказались в лесу в это время — около десяти часов утра, что вы там делали и зачем вам понадобилась покрышка?
Странен и совсем непонятен был Тимофею этот допрос. Он, стоявший в недоумении, торопливо, словно стараясь поскорее угодить судье, принялся путано и несвязно рассказывать, как в то утро шел к своему катеру, чтобы поставить его в глубь заливчика, потому что подумал, что шальные бревна, не дай бог, помнут корпус машины. И вот шагает он сам по себе, и глядь — на дороге сосновские мальчишки катают покрышку. Он, конечно, отобрал ее. Очевидно, в это время его по дороге и заснял случаем корреспондент. Тут бабахнули в рельс, кто-то закричал, запахло гарью, он понял, что начался пожар, и со всех ног пустился к катеру, потому что он лицо материально ответственное и соображение имеет.
— Что это была за покрышка? — спросила Градова.
— Покрышка как покрышка. Что в ней особенного?
— Эта покрышка, одна из тех пяти, которые вам передал начальник запани?
— Может быть, — крутя пуговицу на пиджаке дрожавшей от волнения рукой, сказал Девяткин. И быстро добавил: — А может, и нет.
— Раньше ваша память была гораздо лучше, свидетель.
— Разве все упомнишь?
И тогда Градова положила на стол новую фотографию.
— Специалисты выпечатали изображение покрышки, которую вы держали в лесу. Здесь отчетливо видна заводская марка. Взгляните, свидетель.
— Вижу.
— А это фотографии ваших покрышек, которые находятся на катере. Узнаете?
— Вроде.
— Уточните.
— Узнаю, — процедил сквозь зубы Девяткин, неловко кивая, словно хотел боднуть кого-то. А сам горько и тяжело подумал: «Вот гадина! Что делает! Что делает!»
— Специалисты выпечатали заводские марки на ваших покрышках. И там и здесь — одна серия. Вы согласны с этим?
Девяткин долго и упрямо молчал, делая вид, что рассматривает фотографии. Однако деваться было некуда, врать бесполезно, и он согласился с доводами судьи.
— Следовательно, то, что эти пять покрышек одинаковые, не вызывает у вас сомнения?
— Я сказал уже: похожи. — Моторист продолжал крутить пуговицу на пиджаке.
Градова откинулась в кресле, ощущая усталость.
— Теперь постарайтесь вспомнить, как эта покрышка попала к дому Щербака.
— Какая?
— Вот эта самая, которая у вас на фотографии.
— А почему вы думаете, что это та же покрышка? Мало ли покрышек на свете? — не сдавался Девяткин.
— Химический анализ сгоревшей покрышки и покрышки, взятой на вашем катере, тоже подтверждает их идентичность.
— Ч-чего? — заикнулся моторист.
— Вот заключение экспертизы. Ознакомьтесь, свидетель Девяткин.
— Зачем?
— Кроме того, здесь говорится, что в сгоревшей покрышке было много бензина.
И, не дав Девяткину ни секунды передышки, Градова сказала:
— Подойдите к плану запани, свидетель, и покажите, какой дорогой вы шли к катеру с того места, где вас сфотографировал журналист Лужин.
Девяткин, сгорбившись, подошел к плану и дрожащей рукой ткнул указкой.
