— Да вы даже не представляете, сколько человек лично выразили протест против решения Мейсона, и не только ему, но и многим другим, до кого смогли дозвониться в центральном офисе полиции Онтарио в Торонто. Все ребята на вашей стороне!
— Ты тоже при разговоре с Мейсоном выразил протест?
Уингейт поставил пакеты с едой на кухонный стол и, не глядя ей в глаза, ответил:
— Я не Рей Грин!
— Кто бы сомневался! — огрызнулась Хейзел. — Вот Рей не забыл бы принести виски.
Не сказав ни слова, он с непроницаемым лицом извлек из пакета небольшую бутылочку виски и поставил на стол.
— Ох, ты!.. — растерялась она.
Джеймс неловко присел за низенький столик и стал вынимать продукты из пакетов. Он принес сыр, мясные деликатесы и огромную плитку черного шоколада. При виде шоколада в первый раз за два дня Хейзел почувствовала голод. Налив кипятку в кружку, она поставила ее на стол перед Уингейтом вместе с банкой кофе, но совершенно забыла положить ложку. Молодой человек промолчал, не решаясь тревожить ее по пустякам. В участке ходили слухи о том, что детектив Микаллеф некоторое время находилась под надзором докторов. Впрочем, даже если слухи не имели под собой оснований, Джеймс искренне надеялся, что она обратится к врачам — если не сейчас, то хотя бы в ближайшем будущем. Прекрасно понимая, до чего может довести человека нестерпимое горе, Уингейт краем глаза следил за Хейзел, вынимающей тарелки из посудного шкафа. Она была в брюках без носков и отглаженной голубенькой блузке. Создавалось впечатление, что, одеваясь, Хейзел вдруг вспомнила об отставке и остановилась в середине процесса. Джеймсу даже померещилось, что на поясе у нее висит пустая кобура.
— Сделать сандвич или сразу перейдете к шоколаду?
— Знаешь, не хочу впадать в отчаяние! Меня не покидает надежда, что скоро мой строгий диетолог вернется домой и примется указывать, что мне делать. Именно поэтому прямо сейчас я примусь за шоколад.
Уингейт передал плитку Хейзел, и она тотчас ее развернула. От одного запаха у нее потекли слюнки. Не хватало только высунуть язык да на задние лапки встать, как голодная собачонка! При первом же укусе челюсти свело с такой силой, что она едва сдержалась, чтобы не закричать от боли.
— Кстати, про Мейсона — да, я ему сказал все, что думаю. Он поставил условие: либо я отказываюсь от должности и расследование переносится в Барри, либо соглашаюсь и мы доводим следствие до конца в Порт-Дандасе.
— А как ты к нему обращался? По званию? «Сэр»?
— Я не назвал его так, как он того заслуживает, если вы об этом. — Уингейт руками оторвал от батона кусок и разломал на части. — Зато сказал, что если бы Саймон Маллик появился в Хамбер-Коттедже три дня назад, то фотографировался бы сейчас рядом с вами и в наручниках.
— Джеймс, тебе следует задуматься, не сделает ли тебя бутылка виски и батон хлеба соучастником в глазах судей округа Ренфру или Вестмьюир.
— Хейзел, я сяду на скамью рядом с тобой!
— Тогда будем надеяться, что до суда не дойдет.
Поставив на стол картонную коробку с молоком и сахарницу, Хейзел наконец-то заметила отсутствие ложечки и молча положила ее на стол перед Джеймсом.
— Я должен сказать вам еще кое-что, — смущенно признался Уингейт.
— Давай выкладывай!
— Я понял, почему ушел Рей и натворил глупостей напоследок.
— И почему же, интересно знать?
— Во время учебы в академии нам постоянно твердили, что полицейским нельзя относиться к совершаемым преступлениям с личным пристрастием, но в стенах участка мы все являемся одной семьей.
— И я нарушила правило?
— Вы отнеслись к убийству в городе как к личному оскорблению и решили найти убийцу любой ценой, перешагнув границы дозволенного.
Уингейт говорил правду, не обвиняя, без враждебности, но от этого становилось только больнее. Даже хуже, чем выслушивать обвинения Грина.
— Что ж, выходит, я справедливо наказана.
— Не подумайте плохого! Я бы на вашем месте, наверное, поступил так же. Мне хорошо известно, что чувствует человек, одержимый чувством мести.
— Расскажешь?
— Как-нибудь в другой раз, — понуро попросил Джеймс. Он откусил кусочек хлеба и стал задумчиво жевать, глядя в стол. — Я пришел сказать, что нам следовало держаться вместе. Да, вы начальник, отвечаете за нашу команду, но мы не должны оставаться у вас за спиной, если уж тонуть, так тонуть вместе! Рей Грин был достоин лучшего. И я тоже!
От этих слов на Хейзел накатила слабость, будто она находилась на грани обморока.
— Как бы мне хотелось загладить вину перед тобой, Джеймс! Честно!
— Вам еще представится такая возможность! Когда страсти улягутся, нами серьезно займутся и решат участь всего полицейского участка.
— А что тут решать? Нас объединят с Мэйфером! Все, что делается сейчас, на руку Мейсону. Так что Грин был прав. Кстати, Йен может назначить его на должность начальника. — Хейзел взглянула на побледневшего молодого детектива. — Только не говори, что это правда!
— Хотел оставить эту новость напоследок. Сначала решил убедиться, собираетесь ли вы продолжить борьбу.
— Боже!
— Самому Рею еще не объявили радостную новость. В центре решили сначала узнать наше отношение к его назначению.
— И ты думаешь, что твое мнение сыграет большую роль? Это не их метод работы!
— Я сказал, что понимаю причины, толкнувшие Грина на такой поступок, но не говорил, что согласен с ними. Поверь, никто не хочет работать с Реем Грином. Мы хотим работать под твоим началом!
Хейзел зачерпнула ложкой растворимый кофе и размешала его в своей кружке.
— Не стоит вам, ребята, рисковать своей задницей, чтобы спасти мою!
Неожиданно стул с грохотом отлетел назад, и Уингейт навис над ней, упираясь ладонями об стол.
— Видишь? Ты опять взялась за старое! Мы, кстати, спасаем не только твою дражайшую задницу, Хейзел! — От напряжения его руки задрожали.
— Прости меня, Джеймс!
— Мы одна семья, а за порогом участка — весь остальной мир! Меня так учили смотреть на службу в полиции! Если мы встанем на твою защиту, ты попытаешься понять эту истину?
— Да! — ответила Хейзел, сгорая от стыда. — Я постараюсь!
Уингейт медленно сел, отводя взгляд в сторону.
Интересно, кто он в действительности, этот безжалостный молодой человек? Сможет ли Хейзел вернуться после всех событий в мир, где живет Джеймс Уингейт?
— Сегодня пришли известия от Севиньи.
— Да?
— Он звонил из комнаты в здании суда в Садбери.
— Что ему грозит?
— Ничего хорошего! — Уингейт снова посмотрел ей в глаза. — Перед тем как уехать из Порт-Харди, он обыскал дом Джейн Бак.
— Что?
— По его словам, миссис Бак сама захотела помочь в расследовании. По-моему, он сильно преувеличил.
— Черт, Джеймс! Почему не рассказал сразу же, как вошел?!
— У нас была более важная тема для разговора. Вам так не кажется?
Под пристальным взглядом молодого сотрудника Хейзел подошла к столу, выдвинула стул и села, обдумывая его слова. Уингейт даже засомневался, не будет ли в дальнейшем процесс «лечения» шефа возвращаться к нему в кошмарных снах.
— Севиньи рассказал, что еще в машине почувствовал в Джейн Бак некую недосказанность. Ее всю передернуло, когда детектив упомянул имя Господа всуе. Поэтому француз подвез ее до дома и «уговорил» оказать содействие, как он сам выразился.
— Даже слышать об этом не хочу!
— От деталей он меня избавил! Но Севиньи оказался прав насчет миссис Бак. Выяснилось, что она занимала место секретаря при церкви и стала одной из первых ее последовательниц, стояла с Малликами у самых истоков, так сказать. У нее в доме нашлись прелюбопытные документы. — Из кармана куртки Джеймс вынул несколько сложенных листов. — Французу удалось договориться с неким служащим в суде Садбери и отправить нам факсом воззвание, созывающее паству в лоно новой церкви. Оно отсканировано с двух сторон, и обратите внимание на дату — 1988 год.
Развернув документы, Хейзел приступила к чтению. В воззвании предлагали всем разочаровавшимся в своей религии объединиться для создания Церкви пришествия истинного Христа.
«Спасет ли Христос, перенесший тяготы пустыни, тех, кто разодет в меха и замарал подлостью души свои? — прочла она. — Спасет ли тех, в чьих сосудах бежит оскверненная кровь?»
Хейзел перевела недоумевающий взгляд на Уингейта.
— Читайте дальше! — посоветовал он.
Воззвание предлагало читателям задуматься о том, что Сын Божий вернется в мир и сорвет маски с фальшивых богов. Новая церковь провозглашала возврат к истокам бытия, призывая придерживаться обязательной гигиены тела, соблюдать диету, есть только натуральные местные продукты и неуклонно верить, что Христос вернется только в очищенный от скверны мир. Вмешательство современной медицины в жизнь человека запрещалось в любых его проявлениях. Церковь возглавлял Саймон Маллик.
