Твой навсегда Николай Ивашников».
Лидия снова и снова читала неровные строчки и не могла прочесть подряд, от начала до конца — слезы застилали глаза. Она промаргивалась, выхватывала еще несколько строк из середины и опять начинала плакать.
— Главное, я сам их брал на этом складе два дня назад, — переглянувшись с Кудинкиным, сказал Орехов. — Дверь была заперта — стальная дверь, и мы ее не проверили. А он, скорее всего, был в это время здесь.
Лидия стала вспоминать, что сама делала два дня назад — получала новый паспорт, моталась по магазинам за сапогами, потом улетела к отцу. От едких слез глаза выжигало. Лица вокруг, тесный санблок с ржавыми подтеками на стенах — все казалось туманным, ненастоящим, как во сне. Она погладила пальцами край сломанной перегородки в душе — это на ней Колька написал ей письмо. У него была ручка, у него было время, и он, отгоняя дурные мысли, оставлял где попало дурашливые надписи: «Здесь томился в бандитском застенке Коленька Ивашников», «Никогда больше не буду ловить на живца», «Люська! Виталик! Если сможете своровать — своруйте, но дочку не забудьте, а то я буду к вам во сне приходить!».
— У меня все переписано под протокол, — сказал Орехов, когда Лидия пошла вдоль стен, читая ивашниковские послания. — Ничего существенного.
— Перегородка, — сказала Лидия, — если ее выломали и выбросили на помойку, значит, на ней было что-то существенное.
Орехов покачал головой:
— Перегородку мы собрали, все куски. На ней только письмо вам. Главное, Коржик божится, что, когда мы их брали, Ивашников был здесь. Да и не было Коржику смысла ломать стену: у него ключи от двери изъяты при обыске. Только я тогда не знал, от какой двери эти ключи.
— А это что? — спросила Лидия.
Помимо ивашниковских надписей, стены были исчерканы черным фломастером: спартаковские эмблемы, всероссийские три буквы и просто горизонтальные черточки, будто кто-то пробовал фломастер перед тем, как начал писать.
— Маркер складской, — пожал плечами Орехов, — на коробках писать. Валялся тут же, приобщен к делу.
Лидия достала забытые в кармане отцовские очки — у него был плюс, сильный, — и как в лупу стала рассматривать следы маркера.
— Аптека здесь поблизости есть? — Она так посмотрела на Орехова, что капитан поежился: — А что?
— Да ничего, — взорвалась Лидия, — здесь же тоже надписи, зачеркнутые!
— Ну и что теперь делать, если зачеркнутые?
— Экспертизу, товарищ капитан, — казенным голосом отчеканила Лидия. — Где аптека?
— В соседнем доме.
— Я сбегаю, Лидьвасильевна! Вы скажите, что вам нужно, — пискнула Люська. Работоспособная секретарша была подавлена и жалась к Виталику.
— Купишь марганцовку, перекись водорода, — стала перечислять Лидия, — спирт… Если чистый не продадут, возьмешь борный, он без рецепта. Да, и выклянчи у них ультрафиолетовую лампочку для денег, я не знаю, как это называется.
— Индикатор подлинности, — подсказала Люська.
— Индикатор подлинности. Оставь им что-нибудь в залог, приплати за прокат.
Люська убежала. В санблоке повисло молчание, как это бывает, когда все ждут чего-то важного и не хотят гадать.
— Жопа ты с ручкой, извини за выражение, — сказал Кудинкин приятелю. — Проверил бы дверь…
— Ты здесь раньше меня был, — огрызнулся Орехов.
— Я здесь был в порядке личной инициативы. И сдал тебе троих с оружием. Премию-то получил? С тебя бутылка.
— Вычти из того ящика, который ты мне наобещал, — заявил Орехов.
Лидия хотела закричать на них, но вдруг поняла, что менты затеяли эту пустую свару, потому что им стыдно как мужикам и профессионалам — проворонили ее Коленьку. Могли спасти и не спасли.
Вернулась Люська, и Лидия первым делом ухватилась за ультрафиолетовую лампочку.
— Выключите свет, — скомандовала она.
Растворители и отбеливатели не понадобились: в ультрафиолетовом свете под черным маркером явственно различались строчки Ивашникова.
— Это нам с тобой, — громко зашептала Виталику Люська. — Номер счета для дочки Николая Ильича… А это расчеты по «Бытхиму». Виталик, он надеялся, что ты «Бытхим» реконструируешь.
Чаще всего повторялось Лидино имя — «Лида Рождественская», «Лида Ивашникова», «Лида и Коля поедут на Майорку». И наконец — «Я попросил Брехунца позвонить жене».
— В яблочко! — Орехов включил свет. — Кто знает адрес его жены?
Виталик стоял бледный.
— А ты, лопух, еще чай ходил к ней пить, — отстранилась от него Люська. — Я знаю!
— Выходим, выходим, — заторопил всех Орехов. — Кирюшка, поехали на твоей машине. Мне пока предъявить ей нечего, поколю ее как свидетеля, а ты сиди во дворе и следи, куда она потом поедет. Не дома же она держит мужа… Хотя как знать, может, помирились. — Он посмотрел на Лидию и осекся. — Лидия Васильевна, вы можете оформить экспертизу актом?
— Бланков нет, — пожала плечами Лидия. — Поеду на работу, оформлю акт.
— А я потом к прокурору за постановлением на обыск, — добавил Орехов. — В общем, день на процедуры уйдет. Напишу рапорт, чтобы дело ОПГ Фиделя объединить с делом о пропаже Ивашникова Николая Ильича… Нате вам ключи от подвала, перепишите все скрытые надписи. Потом созвонимся.
И Орехов с Кудинкиным ушли.
Писание протокола — самое занудливое из необходимых дел, придуманных человечеством. Писание протокола в темноте занудливее ровно в два раза.
Люська выключала свет, Лидия освещала очередную надпись ультрафиолетовой лампой, потом Люська включала свет и Лидия диктовала Виталику:
— На левом дверном наличнике на расстоянии полутора метров от пола сделанная, возможно, почерком разыскиваемого скрытая надпись: «Лидка, любимая»…
Особенно ее злили процедурные формальности: экспертиза почерка не проведена, значит, надо писать «возможно, почерком разыскиваемого». А это не «возможно, Колька», это ее Колька, Коленька! Единственное, что грело Лидию, — ее работа приближала арест ненавистной Марьсергевны.
Люська, занятая меньше других, отвлекала ее разговорами:
— Лидия Васильевна, она же ни за что не признается… Лидия Васильевна, ну сделают у нее обыск, пускай найдут любую вещь Николай Ильича, она скажет: я жена, мне муж оставил… Лидия Васильевна, капитан же правильно сказал: в квартире она его не держит…
Дошли до расчетов по «Бытхиму». Включать и выключать свет пришлось раз десять. Лидия не могла запомнить длинные колонки цифр и злилась из-за пустоты этой формальной работы. «Бытхим», «Бытхим», чего-то там, ты весь горишь в огне…
— Люсьена, а что такое «Бытхим»?
— Склады заброшенные, там химикатов два эшелона, а просто так свезти их на свалку нельзя, надо переработать…
Дальше Лидия не слушала — до нее дошло:
— Едем!
На самом деле, не станет же Марьсергевна держать похищенного у себя в квартире!
МНЕ СТОЛЬКО НУЖНО ТЕБЕ РАССКАЗАТЬ!
У Виталика появилась иномарка, подержанная, очертаний восьмидесятых годов. Хотя, может, она у него была давным-давно — во всяком случае, Люська по поводу машины Виталику вопросов не задавала, а Лидия тем более.
На Волоколамском шоссе, точно под мостом окружной дороги, этот памятник автомобилестроения заглох, и пришлось его толкать, потому что машина под мостом — гарантированная авария. Зато потом Лидия со второй попытки поймала частника и уговорила его за пятьдесят рублей ехать хоть на «Бытхим», хоть к черту на кулички. Но в это время завелась Виталикова машина, и, оставив разочарованного частника, они поехали дальше.
«Бытхим» оказался не такими складами, как представляла себе Лидия. Это был целый город пакгаузов, бараков и металлических бочкообразных ангаров со своей железной дорогой.
— Я говорил, нам одним его здесь не найти, — заявил Виталик, хотя ничего такого не говорил. — Надо возвращаться в Москву и вызывать милицию.
— А почему ты раньше молчал?! — набросилась на него Люська. — Можешь возвращаться, а мы с Лидией Васильевной пока его поищем!
Пристыженный Виталик забормотал извинения (с его характером это был маленький подвиг) и очень толково предложил разделиться: Люська ищет в железнодорожных пакгаузах, он — в ангарах с химикатами, а Лидия в административных бараках, как в самом подходящем месте для содержания пленника.
— Загони машину подальше, — попросила Лидия, подумав, что пусть склад не охраняется, но милицейские патрули, наверное, объезжают его хотя бы раз в сутки, и тратить время на объяснение с ними совсем ни к чему.
Виталик, как будто всю жизнь только этим и занимался, ловко загнал машину на разгрузочный пандус и спрятал ее в огромном пустом складе.
Лидия побрела к баракам.
Похоже, в своих бесконечных злоключениях она подцепила простуду, а может быть, организм дал реакцию на «прелести» новорусской жизни. Все вокруг колебалось, дрожало и было готово лопнуть мыльным пузырем. Вот-вот Лидия проснется и пойдет настоящая жизнь, где любить — значит любить, а не бегать по каким-то загаженным, исписанным матерными надписями комнатам, где гнилые полы проваливаются под каблуками, с надеждой и страхом открывая каждую дверь.
