будет.
– Ерунда, – убежденно проговорила Лена. – Пятьдесят на пятьдесят – не так и мало. Это даже много, Ден. Очень много. У других и того нет. Вспомни хотя бы Алкину мать. Или ту старушку в парке, которая стала ходить вопреки прогнозам врачей. Кажется, ее звали Софья Алексеевна.
Он снова кивнул. Подумал немного, потом лицо его едва заметно прояснилось.
– Ты хоть напишешь мне, по крайней мере?
– Напишу, – без колебаний пообещала Лена, точно зная, что лжет.
– Я тогда адрес оставлю. – Денис встал и подошел к столу. Мельком покосился на картину, затем взял лист бумаги, ручку. Писал он долго, медленно и старательно выводя каждую букву, как школьник во время контрольной. Закончил, отложил лист, придавил сверху ручкой. Посмотрел на Лену с ожиданием.
– Тебе пора, – сказала она.
– Да, я знаю.
Они стояли в разных концах комнаты и смотрели друг на друга. Лена не шевелилась и почти не дышала, чтобы не нарушить с таким трудом обретенное равновесие. Она знала, что все сейчас зависит от нее: один неосторожный жест, даже просто взгляд – и им обоим не удержаться. Знала также, что Денис втайне ждет этого, надеясь на ее слабость.
Она попыталась запомнить его таким, какой есть, запечатлеть навсегда эту последнюю картинку. Ее Ден, преданный и прирученный. Тот, кого она почти что родила заново, создание собственных рук. Ее Ден. Нет, уже не ее. Взрослый, самостоятельный человек, мужчина, не боящийся любить, зависеть, открыть и подарить себя женщине. Нашедший в себе силы для преодоления любых испытаний…
Он неожиданно улыбнулся:
– Все будет хорошо.
Лена кивнула:
– Все будет о’кей. Там, в гостиной, твой тетрис. Я принесу.
– Не надо. – Денис помотал головой. – Оставь. Дочкам на память.
– Я тебя люблю.
– Взаимно.
Они играли шутливую, комедийную репризу, как клоуны на арене цирка. Единственное и вечное лекарство от разбитой вдребезги души – смех над самим собой.
Он прошел мимо, почти не задержавшись, лишь мельком коснулся ее руки. Вышел в коридор. Она ждала, кусая губы, чтобы не окликнуть его, не вернуть. Хлопнула дверь.
Лена не стала следить из окна, как он идет. Зачем? На этот раз она не побежит вслед, а он не станет поджидать ее на остановке. У нее не было никакого сомнения в том, что Денис действительно уедет, как и обещал, сегодня же вечером, на том самом поезде, на котором они должны были ехать вместе. Уедет, потому что она так велела, а на данном этапе жизни ее слово для него закон.
Потом, конечно, все изменится – будет вспоминаться сначала с грустью, потом с грустной улыбкой, а после и вовсе со смехом. Но это потом, когда пройдет много времени. А сейчас – она обязана решать за двоих, с холодной головой, отключив все без исключения эмоции, в том числе жалость к самой себе. Что поделать, хирург тоже бывает жесток, когда через боль и кровь отсекает то, что несет в себе смертельную угрозу…
…Лена неожиданно поймала себя на том, что беззвучно проговаривает ненаписанные строки своей книги. Они рождались у нее в голове словно сами собой, ниоткуда.
«…Феофанов ошибался, думая, что в его душе больше нет места страстям. Пройдет еще двадцать лет, и пятидесятитрехлетний старик поймет, что снова мучается недугом юности.
Анна, милая Анна, дочь старых добрых знакомых, в имении которых гостит Аполлинарий, – зачем вдруг ты попалась на пути, улыбнулась очаровательно, и столько в этом света, простоты и наивности?
Ей было всего-то семнадцать. Она гуляла по только-только зацветающему майскому саду, осененная кипенно-белым кружевом вишневых деревьев. Ее крошечная ручка в тугой перчатке изящно держала зонтик. Она смеялась, заливисто, звонко, как можно смеяться, лишь едва-едва расставшись с детством. И Аполлинарий шел с ней рядом и тоже смеялся. До тех пор, пока не увидел обращенные на него глаза.
Ночь он не спал. Установил на мольберте холст, смешал краски. Нет, он не собирался нарушить свое обещание и писать портрет Анны. Его мысли занимало совсем другое.
К утру «Миг счастья…» был почти готов. Аполлинарий нанес несколько последних штрихов. Вынес непросохшую еще картину в гостиную, отдал распоряжения прислуге. Затем велел запрячь лошадей.
Когда Анна проснулась, ей передали «подарок от господина Феофанова». Сам он был уже за много километров от гостеприимной деревеньки, на пути к Москве. Анна дрожащими руками взяла полотно, глянула на него, и по ее розовым щекам потекли слезы.
Через год она вышла замуж за соседа по отцовскому поместью. А еще через пять лет уехала в Париж. Перед тем как покинуть Россию, Анна вернула Феофанову «Миг счастья…». С обратной стороны к холсту был пришпилен надушенный листок с надписью: «Только миг». Эту записку Аполлинарий хранил до конца своих дней…»
…Ее мысли прервал настойчивый звонок. Она слушала его и колебалась: подойти или не подходить? Загадала про себя: «Прозвонит больше пяти раз – подойду». Телефон трезвонил, не умолкая, пятый раз, шестой, седьмой.
Лена медленно вышла в прихожую. Точно во сне протянула руку к трубке.
– Леся!
– Да, Витя. – Странно, оказывается, она могла разговаривать. Как ни в чем не бывало, спокойным и ровным голосом, разве только слегка осевшим от недавних слез.
– Девочки прилетели? Все в порядке?
– В порядке.
– Ладно, не буду многословным. Я взял билет в Москву на завтра.
– Как это «взял билет»? – изумленно проговорила Лена. – А опера, а репетиции?
– Подождут. Нам надо встретиться. Я должен сказать тебе кое-что.
– Скажи по телефону.
– Нет, Леся, – Виктор усмехнулся в трубку, – не выйдет. По телефону мы уже и так наобщались хуже некуда. Мне надо увидеть тебя, твои глаза.
Лена невольно улыбнулась.
– Витя, ты собираешься признаться мне в любви?
Он немного помолчал. Потом вздохнул.
– Леся, я просто… соскучился. По тебе, по девчонкам. По тебе особенно. Если ты называешь это любовью – пожалуйста, мне все равно. Я приеду, и точка.
– Хорошо, приезжай. – Она вдруг почувствовала, что между ними больше нет той стены, которая мешала им видеть друг друга. Они оба стояли у обломков кирпичей, совсем рядом, в зоне досягаемости. То, что в понимании Лены было одним, в понимании Виктора имело иное название, однако суть их мыслей оставалась общей.
– Целую тебя, – мягко проговорил он и повесил трубку.
Лена вернулась в комнату, оправила смятую постель и опустилась в кресло, пытаясь вспомнить то, на чем остановилась.
…Несчастный Феофанов. За всю жизнь ему так и не улыбнулась удача в любовных делах. Сначала сбегали от него, потом он сам сбежал, испугавшись
