- Господи, да вы совсем больны, - с ужасом произнесла она, едва увидев вблизи мою перекошенную физиономию.
И тут я сообразил, что допустил катастрофическую ошибку, позволив незнакомке подойти ко мне так близко. От меня воняло мочой и дерьмом. Боже, какой стыд! Еще одно унижение, как будто мне мало того, что уже случилось.
- Что с вами? Давление? Сердце?
- Ничего, спасибо, - пробормотал я, судорожно соображая, что делать. Если бы я сидел за рулем, то быстро попрощался бы и уехал к своему дому. Но я сидел на пассажирском месте. Выйти? И дать ей увидеть мокрые грязные штаны, чтобы она все поняла? Нет, ни за что! Я стал неловко, превозмогая боль, перемещать свое рыхлое избитое тело влево. Получилось не сразу, но все-таки получилось.
- Извините за беспокойство, - невнятно выговорил я, - до свидания.
Проехал двести метров до ворот, с трудом вылез из машины, открыл их, загнал свой "Форд" на участок и понял, что возиться с гаражной дверью у меня уже нет сил. Ничего, постоит на улице до завтра, не развалится. Голова кружилась, и мне пришлось, прислонившись к двери, долго рыться в сумке, пока я нашел ключи от дома.
- Да вам же совсем плохо.
Голос раздался совсем рядом, настолько близко, что в первый момент я даже решил, будто это слуховая галлюцинация и голос Степановой дачницы звучит у меня в голове.
- Дайте сюда ключи, вы сами в замок не попадете. - Теплые пальцы коснулись моей руки, забрали ключи, дверь открылась, меня заботливо перевели через порог и усадили на первый же подвернувшийся диванчик, благо в доме их было наставлено на каждом шагу. В представлении Лины именно маленький мягкий диван являл собой символ городского комфорта, и, обставляя дачу, она постаралась максимально избегать всего, что напоминало бы атмосферу "скворечника на шести сотках": здесь вообще не было ни одного старого предмета, выживаемого из городского жилища в связи с немодностью или ветхостью, вся мебель, посуда и даже постельное белье покупалось новое, специально для загородного дома.
- Как вы здесь оказались? - спросил я, слегка отдышавшись и разглядывая дачницу, которая оказалась красивой крупной женщиной лет тридцати с небольшим.
- Я вас узнала, Андрей Михайлович. Степан говорил, что вы - его сосед, показывал ваш дом, и я понимала, что вы поехали именно сюда. Я видела, что вы очень больны, и знала, что дома у вас никого нет, и случись что - вам никто не поможет. Вы, наверное, не замечаете, сколько времени у вас уходит на самые простые действия. Я как раз успела одеться, запереть дом и дойти.
Во как! Оказывается, в славе есть и свои плюсы, и свои минусы. Вот уж расскажет она завтра своим московским подружкам, как знаменитый Корин явился домой обоссанный и обгаженный. Интересно, сильно от меня разит? Я-то, похоже, уже принюхался, запаха не чувствую, а как она?
- Как вас зовут? - спросил я слабым голосом.
- Елена.
- Спасибо вам за заботу, Елена, идите домой. Со мной все в порядке.
- Неправда. Почему вы меня прогоняете? Вам нужна помощь, это же очевидно.
- Вы врач?
- Нет, но...
- Тем более. Еще раз спасибо вам за заботу. Идите, пожалуйста, домой. Я хочу остаться один.
Она внимательно посмотрела на меня и внезапно кивнула.
- Хорошо. Если вам станет плохо - сразу же звоните, я прибегу. Не стесняйтесь.
Елена ушла, и, едва за ней закрылась дверь, я тут же пополз в ванную, сорвал с себя грязную одежду, запаковал в полиэтиленовый мешок, чтобы запах не проникал наружу, и сунул в ящик для мусора. Выбросить, выбросить! Даже если это отстирать до стерильной чистоты, я все равно не смогу больше ни видеть эти тряпки, ни тем более их надевать.
Потом я долго, мучительно мылся, борясь с тошнотой и головокружением. Потом рухнул в постель и зарыдал. Потом заснул.
Утром, посмотрев в зеркало, я понял, что дела мои неважные. Спустившись по лестнице на первый этаж, я укрепился в этом мнении. Болело все, даже то, что, кажется, вообще никогда не болит, потому что там нет нервных окончаний. Болели даже волосы и ногти. Я попытался сделать завтрак, но после того, как на приготовление чая потратил почти час, потому что от слабости вынужден был присаживаться и отдыхать каждую минуту, я все-таки решил позвонить Степановой дачнице. Как ее? Елена, кажется.
Она примчалась тут же, трех минут не прошло. В руках у нее не было ничего из того, что я ожидал увидеть: ни коробки с лекарствами, ни аппарата для измерения давления, ни градусника. Интересно, как это она собирается мне помогать? Полы мыть, что ли?
- У вас есть массажный стол? - спросила она. А, все понятно, вы, мадам, массажистка и считаете, что все болезни можно излечивать массажем. Не пройдет, дорогая.
- Нет.
- А кушетка без спинки?
- Да зачем? - возмутился я. - Мне не нужен массаж. Мне плохо, понимаете? У меня слабость, у меня кружится голова...
- Вас избили, - ровным голосом продолжила Елена. - Я же вижу. И я не собираюсь делать вам массаж. Вы меня позвали, чтобы я вам помогла. Вы этого хотите?
- Ну, хочу, - недовольно буркнул я, уже сожалея о своем опрометчивом шаге.
- Тогда давайте думать, как мне вас положить, чтобы у меня был доступ к вам хотя бы с двух сторон.
- И что вы будете со мной делать?
- Лечить, - коротко ответила она, оглядывая мебель в комнатах первого этажа.
Наконец она нашла то, что ее устроило, и велела мне лечь.
- Раздеваться? - спросил я, внутренне готовый послать ее подальше, если она потребует обнажиться больше, чем я готов был.
- Не нужно. Просто ложитесь на спину.
Я лег и, как ни странно, расслабился и даже, кажется, задремал. Очнулся я только тогда, когда Елена попросила меня перевернуться на живот.
- А что вы делаете со мной? - задал я очередной умный вопрос.
- Лечу.
- Как?
- Наложением рук.
- Так вы экстрасенс, что ли? - догадался я.
- Ни в коем случае. Это другая методика.
- И как, действует?
- Это вы мне должны сказать. По моим ощущениям - действует, а как по вашим - не знаю.
Я прислушался к себе. Тошноты больше не было. И голова стала ясной, мутный песок, забивший ее, рассеялся. Впрочем, это могло быть результатом того, что я полежал и подремал. Наложение рук! Выдумает тоже. Шарлатанство одно.
Спустя два дня я уже не был так уверен в том, что это шарлатанство. Ужасающего вида синяки и кровоподтеки, которые я без удовольствия лицезрел в зеркале еще вчера, как-то уж очень быстро поблекли и съежились, отбитые места на теле перестали болеть после первого же сеанса, а после четвертого я чувствовал себя бодрым и сильным. Только душа болела. Остро, невыносимо и тягостно.
Елена проводила по два сеанса в день, сказала, что так надо. Сразу после него прощалась и уходила, не пыталась задержаться, не просила налить чайку и вообще ничем не обременяла меня. К концу второго дня я начал испытывать к ней нечто вроде симпатии, густо замешенной на благодарности. И потом, если "эта штука" (так я про себя называл метод лечения, применяемый Степановой дачницей) действует, то надо поподробнее расспросить Елену и использовать материал в очередной книге. Это могло бы стать неплохой "розочкой на торте".
Однако после четвертого сеанса, уже стоя в дверях, Елена сказала:
- Тело ваше мы более или менее привели в порядок. Но душа у вас продолжает болеть. Вам нужно разобраться с тем, что с вами произошло в восемь лет. Это в вас до сих пор сидит и пустило такие глубокие корни, что вы не можете нормально жить.
Я похолодел. Возникло странное чувство нереальности и одновременно совершенно реального пребывания в страшной сказке.
- А по-моему, я живу совершенно нормально, - искусственно бодрым голосом заявил я. - Вы меня полечили, за что я вам бесконечно благодарен, и теперь у меня все в полном порядке.
- Андрей Михайлович, - в ее интонациях появилась незнакомая мне доселе жесткость, - один из смертных грехов - это грех лжи. Не в том смысле, что вы обманываете других, это сколько угодно. А в том, что вы не хотите говорить правду самому себе. У вас не все в порядке, и живете вы не нормально. Перестаньте обманывать себя. Вы боитесь оказаться униженным и отвергнутым. Подумайте об этом. Если захотите, чтобы я вам помогла, - телефон вы знаете. Всего доброго.
Она ушла, а я еще долго сидел в холле на диванчике, ошалевший от услышанного. В восемь лет... Откуда она узнала? Тридцать шесть лет прошло, и я никогда никому не рассказывал об этом, но я и никогда об этом не забывал.
Весь следующий день я промаялся, пытаясь то работать, то что-то сделать на участке. И к вечеру не выдержал и позвонил Елене.
На этот раз она пришла не сразу, я прождал ее почти полчаса.
- Послушайте, - начал я с места в карьер, - я не собираюсь перед вами исповедоваться и изливать душу. Чего я боюсь - это мое личное дело, и делиться с вами я не намерен. Но я был бы вам очень признателен, если бы вы объяснили мне, как узнали про тот случай, когда мне было восемь лет. Меня интересует только это.
