На этом все и кончилось. Я ругала ее только за то, что она уступила Журавской квартиру, а Валя смеялась в ответ и говорила, что у Рябова теперь сын, он так хотел наследника, и этот сын вырастет и приведет в дом невесту, ему нужна будет комната. А выросших дочек разберут парни, а ей одной хватит в старости и небольшой квартиры.
Не верила я в эту Валину беззаботность, ее спокойный тон, когда она говорила о новой семье Рябова, лихость, с которой бросалась в беспросветность трудной доли оставленной мужем жены с двумя детьми на руках. Эльвира пошла уже в первый класс, а Янке было всего четыре годика… Когда еще они вырастут, а парни возьмут их замуж! Но какой совет могла дать Вале я, сама оставившая попавшего в беду мужа? Оказывать посильную помощь этой «неполноценной» семье, как обозвала ее однажды Журавская, быть рядом с Валей, тактично, неназойливо подставлять по мере надобности свое плечо — вот и все, что могла дать я подруге.
Завтракала торопливо, хотела пораньше прийти к Вале, помочь ей собраться, и теперь думала: не поведать ли ей о сегодняшнем страшном сне? Сама она любила рассказывать мне ночные виденья, комментировала их, знала множество провидческих свидетельств, толкований, умела построить из какого-нибудь подсознательного символа целую цепь логических суждений, хотя никогда и слыхом не слыхала ни о психоанализе, ни об учении Зигмунда Фрейда и его последователей.
И когда я была уже в доме у Вали, готовая поделиться с нею неким душевным смятением, в которое повергло меня увиденное во сне, мне вдруг подумалось, что и сама знаю отгадку… Мысль моя была готова уже отлиться в четкую форму, как вдруг зазвонил телефон, и Валя подняла с рычага трубку.
Она приветливо поздоровалась с невидимым собеседником, и несколько секунд спустя ее оживленное лицо посерело, осунулось. Это было так неожиданно, что я испугалась, еще не зная того, о чем сейчас говорили с Валей, инстинктивно осознала сопричастность с нагрянувшей бедой.
Валя глянула на меня и попыталась улыбнуться. Улыбка вышла кривой, скорее гримаса, она с силой провела рукою по лбу, будто пыталась стереть страдальческую маску, но выражение ее лица не изменилось, разве что смягчилось несколько…
— Ты знаешь, — сказала Валя, — это Катя Иконьева звонила…
Иван Иконьев был стармехом на «Лебеде». Я хорошо знала и Ваню, и его жену Катю. Мне хотелось произнести какие-нибудь слова, но язык мой будто прилип к нёбу, и я смогла лишь кивнуть.
— «Лебедь» тонет! — выпалила вдруг Валя.
Она медленно опустилась в кресло и закрыла лицо руками. Я бросилась к Вале, принялась тормошить подругу, пытаясь добиться от нее подробностей, но Валя лишь плакала беззвучно и мотала головой.
Тогда я сама позвонила Кате. Спокойным, но каким-то полинявшим голосом Иконьева рассказала мне, что траулер «Лебедь» столкнулся в Северной Атлантике с айсбергом, получил пробоину в районе машинного отделения и теперь медленно тонет… Рябов дал «аварийную», к нему уже идут на помощь. Больше она ничего не знает, собирается ехать в порт, узнать новости в диспетчерской.
«А мой Станислав — дублер капитана», — отстраненно подумала я.
Повернулась к Вале.
— Ты поедешь? — спросила ее.
Валя покачала головой.
— Не знаю… Нет! Мне нельзя… Останусь дома, с девочками.
Я поняла, что Валя не хочет встречаться в порту с Журавской, ведь недобрая весть об аварии в океане разлетелась по Калининграду, и жены рыбаков «Лебедя» уже торопятся из разных концов города в рыбный порт. Может оказаться там и Журавская.
— Буду звонить тебе, — пообещала я Вале, она кивнула, поднялась с кресла, подошла к столу и вынула из сумочки ключи от машины.
— Отвезу тебя в порт. Так будет вернее. И сразу домой… Ты звони мне, Галя, ладно?
Диспетчерская на территории порта, и попасть туда без пропуска нельзя. Я увидела десятка полтора женщин. Многих из них я знала. Они толпились у проходной, взбудораженные, с заплаканными лицами… Молоденький милиционер растерянно озирался по сторонам, не имел он права пропустить их в порт и понимал, однако, состояние взволнованных рыбацких жен. Тут вскоре подошел офицер милиции, постовой приободрился, и начальник его мягким тоном успокоил рыбачек и предложил пройти всем в приемную начальника управления. Там уже находится главный инженер, он в курсе событий, у него прямая связь с радиоцентром и, естественно, с «Лебедем».
«Как там Стас, что сейчас происходит с ним?» — теперь эта мысль не оставляла меня.
В приемной мы узнали, что «Лебедь» держится на плаву, команда борется за живучесть судна, капитан Рябов надеется продержаться до прихода спасателей. К «Лебедю» спешат плавбаза «Крымские горы», траулеры «Топаз» и «Чернышевский», но аварийное судно находится в стороне от района промысла, «Лебедь» был в поисковом рейсе, и идти до него, «Лебедя», порядком…
Я осмотрелась. Среди набившихся в приемную рыбачек Журавской не было. Звонить отсюда мне все же не хотелось, и я спустилась вниз, к телефону-автомату. Оттуда позвонила и постаралась приободрить Валюшу, в который раз подивилась широте Валиного чувства к человеку, оставившему ее и детей. Конечно, я тоже беспокоилась о судьбе Стаса, но это был мой Стас, мой муж. Не уверена в том, что на месте Вали тревожилась бы так за человека, который ушел к другой женщине и, следовательно, не принадлежит теперь мне. Наверно, это дети продолжают привязывать Валю к Рябову, только мне не понять этого, у нас с Решевским нет и не будет детей…
Тогда, в те страшные часы ожиданья, я с щемящей тоской вдруг осознала собственную духовную ущербность, с горечью призналась себе в том, что мудрствованиями своими, изобретением эгоистических «теорий» сама привела судьбу, женскую долю к этому печальному итогу. Я не умела, скорее не хотела довольствоваться малым, тем, что мог дать мне Игорь Волков, весь уклад совместной жизни с капитаном рыболовного траулера. Слишком поздно согласилась с тем, что настоящего мужчину не согнешь, не заставишь изменить любимому делу. И та женщина, которая сумеет сломать мужчину, подчинить его своему влиянию, заставит построить собственную судьбу мужа в угоду ей, та женщина неминуемо проиграет.
Я тоже проиграла…
А главный инженер, это было уже после обеда, вышел к нам с сияющим лицом и сказал, что к «Лебедю» подошел мурманский траулер «Рязань». Он тоже был в поиске и успел прибежать к гибнущему судну прежде других.
— Капитан «Рязани» сообщает, что принялся снимать людей с «Лебедя», — сказал главный инженер. — Так что успокойтесь, дорогие женщины… Все обошлось, все идет наилучшим образом. Траулером, видимо, придется пожертвовать, «Лебедь» едва удерживается на плаву. Ну да бог с ним, с судном… Вы же знаете: для нас главное — люди. А экипаж будет сейчас в безопасности.
«Надо срочно позвонить Вале», — решила я и бросилась вниз. Но у автомата была очередь, жены рыбаков ободряли оставшихся дома близких. Наконец я смогла опустить «двушку» в прорезь аппарата.
— Сейчас приеду в порт и заберу тебя, — сказала Валя. — И покормлю обедом… Ведь маковой росинки во рту небось не было за целый день.
— Мне не хочется, — сказала я. — А ее здесь так и не было, Валя…
Я говорила о Журавской.
— Вот и хорошо, — неопределенно ответила она. — Сейчас приеду.
Когда я вернулась в приемную, главного инженера там не было, а вокруг на все лады обсуждали последние новости:
— Как они доберутся до дому?
— На плавбазе доставят. И всех делов-то…
— Хорошо, что люди все живы.
— Да, жертв вроде бы нет. Говорят, что всех спасли…
— Не всех… Будто бы капитан остался на судне. Не захотел покидать.
— Чего это он? Али суда убоялся?
— Вот если б погиб кто… А раз всех забрали, то зря!
Теперь женщины говорили вовсе другими голосами. Они облегченно вздохнули, узнав, что на этот раз их мужей миновала лихая рыбачья доля. Конечно, жаль им было и капитана, хотя они явно осуждали его за непонятный для них поступок, но радость от доброй вести так и рвалась наружу из просветленных, успокоившихся душ.
Я медленно повернулась к двери и, ни на кого не глядя, неверными шагами направилась к выходу.
Оживленно говорившие вокруг женщины замолкли и удивленно смотрели на вымученную жалкую улыбку, неестественно застывшую на моем лице.
Не знали они, эти рыбацкие жены, что жертвы были уже в первый момент катастрофы и что на «Лебеде» находилось два капитана.
«Лебедь» резко качнуло, и, когда судно выправилось, стало заметно, как увеличился крен на левый борт.
Рябов выругался сквозь зубы, почувствовал на себе взгляд, повернулся и увидел, как Решевский, он стоял в другом углу рулевой рубки, отводит глаза.
Размышляя о том, что сейчас делается в машине, как туго приходится стармеху Иконьеву и его ребятам, Рябов исхитрился подумать о двусмысленном положении дублера. И в самом деле, наступил тот момент, когда возникает наконец острая потребность в строжайшем единоначалии, вот теперь и проявляет себя не стоящий никаких вахт капитан в полной мере. У каждого члена экипажа четко расписанные, выверенные горькой практикой морских аварий обязанности, и только дублеру капитана попросту нечего делать сейчас… Но ведь он, Решевский, тоже капитан… И не может оставаться безучастным, когда гибнет судно.
