Мокрухтин, барражируя над кладбищем, обозревал битву гигантов сверху. Душа убитого Лехи поднялась над его мертвым телом, удивленно озираясь, и вдруг увидела Мокрухтина:
— Мокрый! Ты? Живой!
— Кривой! — обрадовался Мокрухин, раскрывая объятия.
Друзья на лету расцеловались под треск автоматных очередей.
— Мокрый, где я? — спросил Леха.
Мокрухтин потянул его на ветку липы.
— Кривой, мы на том свете. Не бзди!
— Туфта! — не поверил Леха и свесился вниз: там Толян из-за ствола липы, на которой они сидели, отстреливался от нападающих, борясь за архив.
Образованная часть общества расползалась от могилы Мокрухтина в разные стороны, змеилась между другими могилами, как стоглавая гидра.
Оркестр прикрывался медными трубами, пули отскакивали от них, как от касок, издавая при этом щемящие звуки гражданской войны: дзинь по тарелочке, дзинь!
А труба в ответ: бух-бух!
А саксофон выводил непрерывную трель: ту-ту-ту-ту-ту-ту-ту!
Обезумевший батюшка с развевающейся белой бородой кадил направо и налево, крестил тех и других, — ни одна живая душа не отправилась на тот свет без его благословения. Только чуть перекрестит кого, как тот — шлеп! — и спекся.
На ветке рядом с Мокрым и Лехой образовался уже целый ряд, ветка была заполнена до отказа, а новые все прибывали и прибывали. Старожилы в двух словах объясняли им ситуацию, и те сразу успокаивались, становясь простыми зрителями.
Люди Соколова постепенно загоняли черные костюмы в угол; все в масках, с короткоствольными «калашами», они поливали свинцом все, что двигалось.
И как только последняя душа упорхнула на липу и уселась вместе с остальными, перестрелка закончилась. Соколов вышел из чугунной беседки, как полководец из военного шатра.
Перешагивая через трупы, он осмотрел поле битвы.
Особенно понравились ему работники кино, профессионально изображающие трупы.
— Вот достойная смерть, — засмеялся он, заглядывая в могилу Мокрухтина.
Режиссер и актер наблюдали за ним сквозь неплотно прикрытые ресницы. Так в образ вошли, что даже дышать перестали.
Соколов подошел к партийной ячейке и забрал документы. Все было кончено, цель достигнута, архив изъят.
Герман с Антоном не участвовали в перестрелке, они просто наблюдали, как работает Соколов: его сильные стороны, слабые, его характерный почерк. В них никто не стрелял, их никто не трогал, их приняли за нищих. Вместе с другими они стояли на главной аллее у могилок, когда похоронная процессия проходила мимо. Когда началась пальба — залегли, когда она кончилась — незаметно покинули кладбище через другие ворота.
А Антипкин с Неумывайкиным решили, что хоронить Огаркова они ни за что не пойдут. Жизнь дороже.
После событий на кладбище Евгения пребывала в расстроенных чувствах. Она перестала себя понимать.
Зачем она рассказала Ежику о том, что произошло с ней шестнадцать лет назад? Это его не касается!
Зачем она дала ему совет вернуть архив на место? Да, он ей помог, даже очень помог, но ведь и она рассчиталась с ним сполна! Да вдобавок миллион подарила!
Как и предполагала Евгения, забрать деньги Мокрухтина из организаций типа «Экотранса» оказалось пустяком. После перестрелки на Калитниковском кладбище все держатели денежек были просто счастливы от них избавиться. Один звонок — и разные там барсуковы, трясясь, выносили доллары, получали в обмен договор и облегченно крестились.
Так зачем она дала Ежику такой совет? Не важно, что он сам догадался, важно, почему она вылезла со своим советом?
В последнее время мужчины бывали на даче редко. То продукты ей завезут, то одежду. Евгения раскладывала в шифоньере купленные для нее джинсы, свитеры, куртки, пуховики… Они что, до зимы собираются ее здесь держать? Вопросов накапливалось все больше и больше.
— А когда вы вернете мне паспорт? — рискнула она спросить в одно из таких посещений.
Ежик как-то растерянно посмотрел на нее; его глаза, напоминавшие обычно безоблачное небо, вдруг потемнели и стали похожи на васильки.
— Я вас чем-то огорчила? — смутилась она.
— Вам придется подождать, Евгения Юрьевна, — не очень охотно ответил Герман.
— Сколько?
Он неопределенно пожал плечами:
— Возможно, месяц, возможно, два. Сейчас сказать сложно. Как пойдут дела, — и он неожиданно улыбнулся.
Евгения перевела взгляд на Антона; тот сидел за столом, уткнувшись носом в тарелку, чтобы не засмеяться.
Нет, она не испытывала никакого дискомфорта от пребывания в доме с двумя мужчинами — по отношению к ней они вели себя безукоризненно. Евгения диву давалась: ни с кем она не чувствовала себя так спокойно и уверенно, как с ними; знала: если надо, они защитят от кого угодно. Защищаться от них — повода не было. Но на душе у нее все равно было тревожно, она не понимала отчего, поэтому волновалась. А если Евгения чего-то не понимала, то старалась постичь ситуацию любыми возможными способами, в первую очередь — разумом.
— Вы не подумайте, что я предъявляю вам какие-то претензии, но согласитесь… — запнулась она, не договорив: «Мое пребывание здесь уж очень похоже на плен».
— Чего бы вы хотели? — смиренно спросил Герман.
— Заняться чем-нибудь полезным.
Тут Евгения удивилась себе еще больше. Ей это надо? Не надо. Ей надо как можно скорее отсюда выбраться и начать новую жизнь. Жизнь после смерти.
— Я не собираюсь мешать вашим планам, — осторожно сказал Герман, — но чем бы вы хотели заняться?
— Хочу уехать в Питер. Что там буду делать — не знаю. Возможно, устроюсь переводчиком, но в бизнес больше не пойду.
— А я могу вам дать один совет?
Зеленые глазищи уставились на Германа.
— Давайте.
— Вам лучше уехать за границу. Ведь вас здесь уже ничего не держит, не так ли?
— За границу? — удивилась Евгения. — А куда?
— В Германию.
Глаза женщины расширились еще больше.
— Я никогда не думала об этом.
— Странно. Словарный запас у вас шире, чем у многих немцев. Если вы Канта читаете в оригинале, то Гете и Шиллера — уж подавно. Разве это не достаточное основание выехать за границу?
«Он что, издевается, что ли?» — Евгения молчала, не отрывая взгляда от смеющихся глаз мужчины, перевела взгляд на Антона и подумала: «Это не ГРУ и не СВР. Там таких нет, не было и быть не может. Там люди серьезные, а это что?» — И осторожно спросила:
— А что я буду там делать?
— Ну, как что? Вы еще молодая женщина, устроите там свою жизнь, выйдете замуж…
— За кого? — встрепенулась Евгения. — Я там никого не знаю.
— Ну, хотя бы за меня. Или за Антона. У вас есть выбор. Мы же вас не неволим. Наконец, вы можете пойти работать. В Германии бизнес не так криминален, как здесь. Я могу вам составить протекцию в очень приличный банк.
Евгения захлопала глазами, и выражение их стало опять детским.
Герман смотрел на нее, улыбался и думал: «Совершеннейший ребенок. Правда, только в некотором роде. Все, что касается чувств. А в остальном — палец в рот не клади, руку по локоть откусит!»
— Я бы… пожалуй… подумала над ваши предложением… но мне непонятно… Вы предлагаете мне деловое сотрудничество?
Герман кивнул. Слов у него не было.
— Фиктивный брак? — уточняла Евгения.
Герман опять закивал. Он очень боялся ее спугнуть.
Евгения подняла глаза к потолку и быстро-быстро что-то стала в уме просчитывать. Мужчины следили за ней с изумлением.
Наконец она опустила голову и внимательно осмотрела их лица: изучила вначале лицо одного, затем лицо другого.
— По поводу банка — вы это серьезно?
— Вполне.
Евгения опять задумалась, уставившись в потолок: «Так. Банк. Предложение заманчивое. Финансы — не проблема. Ежик, банк, Ежик — угу! Понятно, чем этот банк занимается».
— В принципе я согласна, но… есть одно обстоятельство.
— Какое? — разом спросили мужчины.
— Я не могу решить, за кого мне выйти замуж: за вас или за Антона Алексеевича? Я слишком мало вас обоих знаю. Но по идее, мне выгодней выйти за вас, Герман Генрихович. Если вы, конечно, не против.
— Я не против.
— Тогда с чего мы начнем?
— С изучения нижнерейнского диалекта. Я принесу вам кассеты.
— Отлично. С этим я справлюсь.
А Герман и не сомневался.
— Что еще? — деловито спрашивала Евгения.
— Приемы самообороны.
— Я там драться должна? — насторожилась Евгения, но потом поняла: «Он прав. Мало ли в какой критической ситуации я могу оказаться? Надо уметь за себя постоять».
И она согласно кивнула.
— Когда начнем?
— С вами работать, Евгения Юрьевна, одно удовольствие. Завтра с утра и начнем. Я вам купил карате-ги.
