Говоря все это, он пятился к двери, отступая от приближающейся к нему принцессы и едва выговаривая слова. Ни король, ни банкир не ожидали столкнуться с подобной категоричностью в лице невинной девушки, которую все привыкли считать немного не от мира сего. Они ничего не сумели противопоставить полноте убеждений юности, которая не успела осознать всю сложность бытия. Принцесса потребовала аудиенции с лакеем, и они отступили, как будто увидев в ней ту великую крестьянскую девушку из Домреми [53], потребовавшую пропустить ее к королю.
Глава IV. Женское безрассудство
Когда большой полицейский налет на Павлинью площадь завершился смехотворным захватом пустого дома и арестом растерянного лакея, упомянутого слугу забрали вместе с немногими предметами мебели, которые могли бы дать хоть какую-то разгадку тайны.
Обращались с лакеем так же обезличенно, как если бы он и в самом деле был столом или стулом, да в нем, собственно, и не было ничего, что делало бы его более значимым, чем упомянутая мебель.
Он был рослым и подтянутым, как подобает хорошему лакею. Его привлекательное лицо казалось одновременно и восковым, и деревянным. Словом, не было в нем ничего сколько-нибудь примечательного. Впрочем, несмотря на то что в его голубых глазах отражалось нечто, превосходящее слабоумие, требующееся в его службе, угнетающую правильность черт нарушал длинный подбородок, который заставлял заподозрить в характере лакея скрытое упрямство.
Разумеется, его настойчиво допрашивали, угрожая всевозможными абсолютно противоправными действиями, в полном соответствии с методикой, используемой полицией всех современных цивилизованных стран в отношении слуг, таксистов, торговцев и представителей других профессий, бедность которых автоматически превращает их в потенциальных преступников. Время от времени сообщения об этих методах заставляют вздрогнуть всю Европу и приводят в ужас весь мир. Впрочем, происходит это только в том случае, когда какому-нибудь идиоту взбредет в голову применить подобные методы к состоятельному еврею или хорошо профинансированному журналисту.
Тем не менее полиции не удалось вытрясти из лакея ровным счетом ничего, что пролило бы свет на значение и цель встреч его хозяина. Выбившиеся из сил следователи списали молчание слуги на незнание или кретинизм. Только шеф полиции, человек не лишенный чувствительности и способности к состраданию, продолжал подозревать, что подобная неразговорчивость объясняется верностью своим хозяевам.
Как бы то ни было, этот слуга в качестве заключенного уже успел привыкнуть к тому, что дверь его камеры открывается и в нее входит офицер в форме. Офицер угрожающе размахивает блокнотом или указательным пальцем, пытаясь собрать со скудного поля его речи что-то еще.
Заключенный уже приготовился к тому, что это будет длиться бесконечно, но неожиданно в дверях появилась фигура не полицейского в форме, а прекрасной леди в драгоценностях и костюме, пестрящем яркими цветами последней моды.
Она вошла в камеру с таким видом, будто в мире не было более естественного поступка. Позади нее маячила приземистая бесформенная тень полисмена, и, похоже, леди настояла на том, чтобы он держался как можно дальше от нее и заключенного. Она с решительным лязгом захлопнула дверь и с такой же решительной улыбкой обернулась к потерявшему дар речи лакею.
Разумеется, он знал, кто перед ним стоит. Он видел ее фото в газетах, а ее саму – в разъезжающем по всему городу автомобиле. В ответ на ее первый вопрос он попытался выдавить из себя смущенные заверения в глубоком почтении, от которых она отмахнулась с дружеским прямодушием, что окончательно его парализовало.
– Давайте забудем об этих условностях, – предложила леди. – Мы оба подданные нашего короля и патриоты Павонии. Во всяком случае, я убеждена в том, что вы настоящий патриот, и хочу узнать, почему ведете себя, как будто это совсем не так.
Воцарилось продолжительное молчание, а затем он с виноватым видом произнес, уткнувшись взглядом в пол:
– Ваше Высочество, я хочу, чтобы вы правильно меня поняли. Я не претендую на то, чтобы называться патриотом, а эти люди всегда были ко мне добры.
– И в чем же заключалась их доброта? – возмущенно поинтересовалась принцесса. – Полагаю, в том, что время от времени они давали вам чаевые? Наверное, платили вам какое-то жалованье. Наверняка совершенно незначительное. Разве может это сравниться с тем, что для всех нас сделала страна? Когда вы едите хлеб, это зерно, выращенное в Павонии. Вы пьете воду, поступающую из рек вашей родной земли. Вы ходите по улицам, пользуясь свободой и безопасностью, которые обеспечивает нам закон, защищающий всех граждан государства.
Внезапно он вскинул голову, и в пустоте его голубых глаз сверкнуло что-то совершенно неожиданное.
– Видите ли, – без улыбки произнес он, – в настоящий момент я не хожу по улицам.
– Я знаю, – упрямо ответила она, – но кто в этом виноват, кроме вас? Я уверена, вам что-то известно о деятельности этих людей, нависшей над всеми нами подобно грозовой туче. Но вы не хотите произнести и слова, чтобы нас всех спасти. Вы ведь могли бы предупредить нас, где грянет гром.
Он продолжал отрешенно смотреть прямо перед собой, а затем механически повторил:
– Эти люди всегда были добры ко мне.
Она в отчаянии махнула рукой.
– Я не верю в то, что они вообще хоть что-то для вас сделали. Наверняка они обращались с вами очень худо, – неожиданно и совершенно нелогично заявила она.
Он как будто задумался над ее словами, а затем неуверенно, но несколько более осмысленно заговорил:
– Видите ли, смотря что с чем сравнивать. В единственной школе, которую я когда-либо посещал, нас почти не кормили. Денег у моих родителей не было, и я часто страдал как от голода, так и от холода. Понимаете, рассуждать о государстве, патриотизме и прочих высоких материях очень просто. Что, если бы в тот момент, когда замерзал в канаве, я бы приполз на коленях к величественной статуе Павонии Виктрикс на Фонтанной площади и попросил: «Павония, накорми меня»? Думаю, великая статуя немедленно сошла бы с пьедестала и принесла мне поднос с горячими пирожками или бутерброды с ветчиной. Предположим, мне понадобилась бы одежда, чтобы защититься от холода и снега. Думаю, большой флаг Павонии, тот самый, который развевается на крыше дворца, сорвался бы с флагштока и окутал меня подобно одеялу. Во всяком случае, некоторые люди уверены в том, что именно так все и происходило бы. Нужно пережить очень многое, чтобы точно знать, что так не бывает. – Он продолжал стоять совершенно неподвижно, но его голос неожиданным и непередаваемым образом изменился. – Но на Павлиньей площади меня накормили. Эти ужасные революционеры, которые, по вашим словам, собираются уничтожить целый город, спасли меня от смерти. Допустим, что они, как вы говорите, обращались со мной как с собакой. И все же, я был бродячей собакой, умиравшей от голода. А они накормили эту собаку и предоставили ей крышу над головой. Как отнесется такая собака к предложению броситься на этих людей или предать их? «Что такое раб твой, пес, чтобы мог сделать такое большое дело?» [54]
Что-то в том, как он произнес эту библейскую фразу, поразило принцессу, и она с удвоенным интересом всмотрелась в его лицо.
– Как вас зовут? – спросила она.
– Джон Конрад, – с готовностью откликнулся он. – У меня почти не осталось родных, но когда-то нам жилось гораздо лучше, чем сейчас. Однако, смею заверить Ваше Высочество, в этом нет никакой тайны. Падение – достаточно распространенное в наше время явление. Оно встречается гораздо чаще, чем возвышение, которое представляется мне еще большим злом.
– Если вы и в самом деле образованный человек и джентльмен, – тихо произнесла принцесса, – вы тем более должны стыдиться пособничества этой шайке злоумышленников. Сколько бы вы ни рассуждали о собаке, это все равно несправедливое сравнение. У собаки нет никого, кроме хозяина, и она естественным образом стремится выполнять свой единственный долг. У собаки нет страны, цели, религии, как и общих представлений о морали. Но неужели вы, будучи образованным человеком, готовы с уверенностью назвать себя собакой и под этим предлогом дать возможность бешеным псам наводнить город?