предчувствие, Вася.
Она так и остается стоять у тракта — с кипой кульков. Дизель трогается. Колеса буксуют, не в силах сразу стронуть с места трейлер. Потом желтый огонек медленно начинает уходить назад.
Петюк лежит на днище безжизненной темной массой. Слишком крепкий сон для шофера.
— Не делай вид, будто спал, Петюк. Ты слышал разговор?
Он нехотя поднимается. Закуривает. Молчит.
— Хорош твой Пономарь!
— Я с ним сам поговорю. Таню он не тронет.
— Разговорами его не убедишь.
КРАЗ на куски раздирает ночную тишину. Мы лезем вверх, к самым высоким перевалам.
Внизу, слева, угадывается ущелье. Оно еще наполнено ночной тьмой. Постепенно на снегу проявляются черные силуэты деревьев, кустарников, река.
Горы возникают в утренней синеве — цепь за цепью, как декорации.
На перепал Терновый дизель взбирается с медлительностью черепахи. Склон слишком крут.
С неимоверным усилием КРАЗ несет в гору возложенную на его плечи тяжесть. Потом движение замедляется. Здесь лед на асфальте.
Колеса, громыхая цепями, бешено вертятся на скользкой корочке, покрывшей тракт.
— Петюк, давай песочку!
Напарник выскакивает из кабины. Живее, живее, Петюк! Давление падает, показатель масла вот-вот даст «нуль», и двигатель остановится. Тогда никакие цепи не спасут.
Пятьдесят тонн металла вцепились мертвой хваткой в хвост тягача, тянут к обрыву. «Вву-вву-вву»! — ревет двигатель. Медленно сползает буксующий КРАЗ.
— Ну, где ты там, Петюк? Песку больше, песку!
Только бы не заглох: пойдет юзом — не удержишь…
Песок не помогает.
— Цемент, цемент, Петюк! Ну, догадайся.
Бумажный мешок с цементом, лежащий на борту трейлера, — это наш НЗ, наше спасение. Он надежно скрепляет колеса и дорогу.
— Цемент, Петюк! На тебя вся надежда…
Колеса получают опору. Увеличиваю обороты.
КРАЗ перестает сползать и медленно лезет в гору. Двигатель уже не воет. Рычит. Это ласковое, рабочее рычание. Скрюченные кедры проплывают за обочинами.
Пот заливает, щиплет глаза. Сменяя друг друга, мы работаем как заведенные.
С Чертова хребтика спускаемся с ветерком, так, что ярко-желтые под солнцем лиственницы мелькают в глазах. Искрятся снежные вершины трехтысячников.
От непрестанного торможения, от перегрузок сгорает камера. Она шипит, раскалившись и тлея под ободом покрышки, и от нее поднимается белый пар.
Лебедкой мы извлекаем из обоймы стокилограммовое запасное колесо. Лица наши темны от налета грязи и перегара, а белки глаз сверкают, как у негров.
— Ты бы лучше Стрельца с собой взял, — бормочет Петюк. — Здесь медведь нужен, не человек.
К вечеру достигаем Веселой горы. Здесь самый высокий хребет, за ним начнется спуск к Аксаю. Справа от КРАЗа тянется, круто уходя в небо, необозримое белое поле.
На каменных зубцах сугробы, словно папахи. Ветер снова разгулялся, снежные ломти падают со скал, над дорогой крутятся маленькие смерчи.
Свеженамалеванный красный щит стоит у тракта. «Водитель, осторожно! Не газуй! Возможны снежные обвалы».
— Написали бы: ходи на цыпочках, — сердится Петюк. — А как нам не газовать с такой махиной?
К счастью, тракт бежит здесь под уклон.
— Сбавь обороты, Петюк, не шуми. Если заглохнет, попробуем проскочить на тормозах…
Тысячи тонн снега лежат на покатых склонах рыхлой угрожающей массой. Мы входим в опасную зону.
— Смотри, Петюк!
Наверху, на необозримом белом поле, вздыбившемся над трактом, движущееся темное пятнышко. Человек…
Храбрец или дурак? Что занесло его на эдакую верхотуру, где неосторожный шаг, падение камня может вызвать движение снежных масс?
Человек быстро передвигается по уступу. Он бежит, оглядывается, как будто спасаясь от кого-то. Охотник, должно быть.
Человек ловко взбирается на гигантский каменный зуб. Словно красноярский «калошник», борющийся за первенство.
От кого же он бежит? Склон пуст. И тут догадка бьет в меня электрическим разрядом.
— Стоп, Петюк. Быстро. Дай руль.
Я мгновенно пересаживаюсь. Даю задний ход. Газую. Дергаю трейлер. Колеса пробуксовывают, а затем толкают платформу назад.
Стрельцов предупреждал: «Помни, Пономарь взял с собой деревянный ящичек с динамитными патронами». Тогда я рассмеялся в ответ. Но я не учел изобретательности Костюкова… Обвал ни у кого не вызовет подозрений… Задумано неплохо.
— Там Пономарь!
Назад. Мы еще можем выскочить из зоны лавин. КРАЗ пятится с оглушительным ревом.
Сквозь этот рев двигателя доносится барабанный удар динамита на склоне, там, где еще совсем недавно был Пономарь, появляется пышный снежный куст.
Он превращается в белое облако. Облако растет и приближается к нам. Двинулась гора.
Еще немного, и мы окажемся под защитой скалы.
Весь склон затягивается пеленой. Чувствую, как содрогается асфальт под колесами. Горы гудят.
Ветровое стекло, в котором только что лежала дорога, вдруг становится матово-белым. По кабине ударяет глухо и сильно, и тотчас становится темно. Кабина наклоняется. Кажется, мы летим куда-то в кромешной и внезапной тьме.
— А, черт! — кричит Петюк. — Глуши дизель.
…Мы стоим. Не падаем. Кто-то словно толкает машину, жесть скрипит, подается, на руку падает холодная струйка снега.
Тьма полная. Едко пахнет перегаром. Хорошо, что вовремя успел заглушить.
Слышно, как тикают часы на руке у Петюка и шуршит, падая в кабину, снег.
— Вот так, — говорит Петюк.
Воздух становится теплым и влажным. Это пар от снега, стаявшего на горячем моторе, проникает к нам.
— Вот так, — повторяет Петюк. — «Сделал» нас Пономарь.
В голосе его какое-то горькое удовлетворение. Словно, наконец, дождался того, чего втайне желал.
Я чувствую, как тело начинает противно и мелко дрожать. В тот момент, когда пошла лавина, я не успел испугаться.
Пытаюсь взять себя в руки и трезво оценить случившееся. Нас накрыло лавиной. Только самым краем лавины. Выступ скалы защитил тягач. Если бы мы попали под основной удар, от машины ничего не осталось бы. Толща снега над нами не очень велика. Но прорыться сквозь него мы не сможем — присыплет. Запасу воздуха хватит часа на два-три.
Неужели конец? Конец всего? Нелепо. Глупо.
Нащупываю включатель. Вспыхивает плафончик: аккумулятор в порядке. Свет падает сверху, глаза у Петюка кажутся двумя темными провалами на белом лице. Под кабиной шипит раскаленный коллектор, и воздух становится все тяжелее.
Я думаю о Тане. Какой болью отзовется в ее душе еще одна бессмысленная, тупая гибель?
Пономарь и Костюков оказались хитрее и коварнее, чем мы думали. Снег скроет следы преступления. Обвал? Здесь бывают обвалы.
— Ты трус, Петюк. Если б ты рассказал, Пономарь не смог бы выехать…
Кабина кряхтит под напором снега. Хорошо еще, что у КРАЗа она сколочена как следует, на совесть.
— Так мне и надо, — тихо говорит Петюк.
— Ты, тебе… А другие? Там осталась Таня.
Самое трудное — оторвать себя от людей. Я еще с ними, еще
