Поехали. Продираясь сквозь арку, Гоха потерял последнее зеркало, но только усмехнулся при этом. У моей «десятки» притормозили. "Наверное, все-таки отгони-ка ты ее на пару кварталов отсюда", — сказал Гоха. Да, Гоха прав. Когда бойню в подвале обнаружат, то на машину, припаркованную в непосредственной близости, наверняка тоже обратят внимание. Я вышел, сел за руль, завел мотор. Минут пять, не включая огней, я ехал вслед за Гохой, пока мы не отдалились от двора-колодца на достаточное расстояние, после чего опять запарковал машину среди десятка ей подобных, и снова сел в Волгу. Мы выехали на Садовое, у Добрынки развернулись, и поехали в сторону Яузских Ворот. На самом горбу Краснохолмского моста я попросил Гоху остановить машину. Вышел, оперся на парапет, и минут пять смотрел на черную с проблесками, как Люсины перчатки, воду далеко внизу. Потом оглянулся по сторонам. Прохожих не было, проносящиеся мимо машины тоже не обращали на мигающую аварийными огнями «Волгу» никакого внимания. Я достал нож и бросил его вниз. Тихо, без всплеска, нож ушел в воду. Я больше не хотел иметь к этому страшному делу никакого отношения.
Гоха вез нас домой.
— Слушай, Феоктистыч, а как ты нашел-то меня? — задал я ему вопрос, с которым сам никак не мог разобраться.
— Так ты сам же мне сказал по телефону, что поворачиваешь на Бахрушина, — пожал плечами Гоха. — Я хотел было бросить машину, и сразу лететь тебе на подмогу, но попробовал последний раз, и завелся сам. А там обшарил квартал и наткнулся на твою «десятку».
Снова замолчали. Я ехал и думал о том, как сложна все-таки пьеса под названием жизнь, и какие запутанные роли порой отводит она играющим в ней актерам — людям. Я думал о Люсе, глубоко несчастной, в сущности, женщине, которую ее беда превратила в чудовище. Я думал о миллионере и подонке Шуляеве, которого погубила его собственная жадность. С неожиданной теплотой подумал о Лорике, которого я ненавидел, но который погиб, по сути защищая мою жену и дочь. О Талии, о которой я просто не знал, что и думать. Думал о Жанне, о Романе и о Гохе. И о Галине, первый вопрос которой после заточения в темном подвале (это с ее-то клаустрофобией!) был — все ли в порядке со мной. И о тетке Эльмире. Я спохватился и позвонил в Склифосовского."Лучше, лучше вашей тетке! — на удивление быстро и вежливо дали мне справку о состоянии ее здоровья. — Ее уже перевели из реанимации в обычную палату. Завтра сможете ее навестить". Я облегченно вздохнул, и повернулся назад. Галина мерно дышала, — похоже, просто спала. Юлька сидела с открытыми глазами и, не мигая, смотрела в окно.
— Доча, а как твоя жвачка оказалась в пистолете дяди Лорика? — спросил я ее.
— Дядя Лорик купил мне жвачку и давал поиграть со своим пистолетом, помолчав, ответила Юлька. — Но все равно он был плохой, и когда мама отвернулась, я залепила ему пистолет жвачкой. Прости, папа, я больше не буду.
"Ангел ты мой, спаситель! — подумал я, закатываясь в беззвучном смехе. — Да залепи ты все своей жвачкой!" Но скоро я перестал смеяться. Я вдруг осознал, что только что стал свидетелем обыкновенного чуда. Дочь, залепив жвачкой ствол пистолета, спасла меня от неминуемой гибели. Ну, разве это не чудо? "Надо завтра же пойти в церковь", — решил я. А пока же, как раз проезжая ввиду крестов какой-то маленькой церквушки, я неожиданно для себя самого куце, неумело, но очень искренне перекрестился, чего никогда раньше не делал. Гоха скосил на меня глаза, но ничего не сказал. Еще я попытался сообразно моменту и настроению припомнить какую-нибудь молитву, но вместо этого в голове сами собой всплыли вдруг строчки одного давно забытого мною стихотворения, которое я прочитал когда-то очень-очень давно, в детстве, и ни названия, ни автора которого, разумеется, не помнил:
Я узнал, что есть мир за туманами,
Где никто не поганит заветное,
Где никто не корявит обманами
Свои белые души бессмертные.
И сияют все в помыслах праведных
В мире том, что в другом измерении,
Потому-то с времен незапамятных
Жизнь здесь в ином направлении.
Потому эта вся территория
И укрыта туманом блистательным,
Здесь грядущее — словно история,
День вчерашний же скрыт за печатями.
Каждый знает, и это проверено,
Что ему предсказанное сбудется,
Что добро ему завтра отмеряно,
А вчерашнее зло позабудется.
Лишь добра ожидание — сладостно,
А от зла наши спины сгибаются…
Потому-то все люди здесь радостны,
И при встрече они улыбаются.
Мне хотелось бы — чувствую кожею,
На меня чтоб их солнце взглянуло бы,
С удовольствием с ними я пожил бы,
И навряд ли назад потянуло бы.
Ну какими земными заботами
Отменить мне такое решение?
Музыканты сидят перед нотами
И играют любви возвышение…
Ах, словами и фразами смертными
Описать ли такую историю?
Чародеи сидят за мольбертами
И рисуют чудес траекторию…
О том, как и при каких обстоятельствах нашли тела Люси, Шуляева и Лорика, мы узнали только через два месяца, когда в патологически информированной обо всем "Московском Комсомольце" прочитали статью с леденящим кровь названием "Бойня в бомбоубежище, или Смерть в холодильнике", написанную одним известным криминальным репортером. То есть статья-то вышла гораздо раньше, чем мы ее прочитали, потому что около двух месяцев нас в Москве и вообще в России не было. После вышеописанных событий, — не сразу, а как только выписали тетку Эльмиру немного оклемалась Галина, и зажил мой рассеченный лоб, мы втроем махнуи в круиз по Карибским островам, в котором мы все более или менее поправили здоровье и нервы. Круиз, разумеется, включал в себя посещение экзотической страны под названием Британские Виргинские острова. Кстати, так себе острова, скажу я вам, — те же Ямайка или, к примеру, Барбадос гораздо интереснее. В общем, мы прекрасно отдохнули и к моменту возвращения в заснеженную Москву страшные раны наших воспоминания о тех днях начали потихоньку затягиваться.
Но первое, что я слышал, сразу по возвращении позвонив тетке Эльмире, было: "Оказывается, наш Вадим Львович был настоящим мафиози!" Произнесено это было заговорщицким шепотом, после чего последовало непререкаемое требование немедленно прибыть к ней. Сразу с порога, почему-то прижав палец к губам и страшно выпучив глаза, тетушка всучила мне газетенку трехнедельной давности, истертую на сгибах чуть не до дыр. Я развернул ее, и от увиденного сердце у меня заныло. Статья была на целую полосу, и большую ее часть занимала фотография того самого подвала, тускло освещенного одинокой лампочкой. Хотя черно-белая газетная полиграфия и в малой степени не давала представления о побоище, которое там произошло, воспоминания того вечера мгновенно вспыхнули в моем мозгу яркими цветами с преобладанием кроваво-красного. Наверное, я даже побледнел, потому что тетушка, глядя на меня, забеспокоилась, запричитала и поспешила усадить меня на диван. К счастью, она была далека от того, чтобы заподозрить истинную причину моего волнения, списав это на последствия "легкого сотрясения мозга после небольшой аварии на Швейцарских серпантинах", как я объяснил ей происхождение шрама у меня на лбу. Сердобольная тетка поспешила на кухню варить мне кофе, а в ее отсутствие я быстро пробежал статью. В ней мастер скандальных журналистских расследований раскрывал многолетнюю криминальную деятельность преступного сообщества, которое он так и назвал: "Банда адвокатов". Из статьи следовало, что несколько лет назад Шуляев, которому доходов преуспевающего московского стряпчего перестало хватать на жизнь, организовал натуральнейшую банду, в которую кроме него вошел его начальник безопасности Степанов и жена последнего Людмила Зайцева. На членах банды клейма было негде ставить. Кроме того, что они превратили "Московский Законник" в чисто «бандитскую» адвокатскую контору, занимавшуюся «отмазкой» преступных авторитетов и наемных убийц от уголовной ответственности, не брезговали они и похищениями людей, которых держали в том самом подвале, где состоялась финальная разборка между двумя подельниками, ранее заморозившими третьего в холодильнике.
В общем, вся статья походила на правду не больше, чем бред тяжелобольного — на реальность, и только в самом конце были приведены реальные, похоже, факты. По заключению патологоанатома, несмотря на огнестрельную рану в голову, непосредственной причиной смерти Степанова стало переохлаждение, то есть в холодильник его засунули еще живым. Я представил Лорика, еще в сознании замерзающего в ледяной темноте, и меня передернуло. Потом я представил Люсю, запихивавшую в ледяную могилу еще живого отца своего ребенка, и меня затошнило. Я закрыл газету, благо с кухни спешила тетка Эльмира, неся большую чашку ароматно дымящегося кофе. Совсем избежать обсуждения статейки не удалось, однако вскоре разговор сам собой перешел на другие темы. Среди всех прочих обсудили мы и тетушкино состояние здоровья, которое, слава Богу, было вроде как ничего. После инфаркта тяжело еще ей было только самой ходить в магазин, что раньше для нее делала ее молодая подруга, так некстати неожиданно куда-то исчезнувшая пару месяцев назад. Сердце у меня снова екнуло, и я невольно скосил глаза на газету, лежащую на столе статьей вверх. Но, конечно же, узнать в обезображенном трупе на снимке свою подругу, так любезно и совершенно бескорыстно почти год помогавшей ей, тетушка никак не могла, и я облегченно вздохнул. Я посидел в гостях у тетки еще немного, и откланялся, надеясь, что теперь эта тема исчерпана.
