Ознакомительная версия.
— Не только руководил, но и участвовал в ней, — поправил я, удивляясь про себя, как быстро все забывается. Ведь с этой операции и началась настоящая работа Московского уголовного розыска. — Мы же тогда всю верхушку Хитровки ликвидировали: Разумовского, Мишку Рябого, Невроцкого, Лягушку… Медведев тогда вошел в дело под видом Сашки Косого…
На Илюшу это произвело впечатление.
— А я про это не знал, — сказал он. — Вот бы о чем тебе написать надо — живая история. А то всякие статейки про барышню кропаешь.
Вскоре меня, Фреймана, Сухорукова и Савельева вызвал к себе Медведев. Он въедливо расспрашивал про все детали предстоящей операции, дал несколько советов, в том числе организовать подстраховочное наблюдение за пролеткой, на которой будет ехать Сердюков. Таким оживленным я его давно не видел.
— Может, возьмете на себя руководство операцией? — спросил у него Виктор.
— Соблазнительно, — признался Медведев. — Но не буду перебегать дорогу молодым. Да и времени свободного нет — вот и сейчас надо на совещание в Моссовет ехать. Так что оставляю это дело вам. Думаю, Белецкий не подкачает. Как, Александр Семенович, не подкачаешь? Вы с Фрейманом и так уж слишком много ошибок с делом Богоявленского наделали. Пора их и исправлять…
Медведев уехал, а мы еще долго сидели в его кабинете, обсуждая предстоящую операцию.
XXIIIМне только раз пришлось видеть операцию уголовного розыска, в которой не было ни одной, даже мельчайшей шероховатости, а все развивалось по разработанному в тиши кабинета хитроумному плану. Многоопытный пожилой оперативник предусмотрел все: погоду в первую и во вторую половину дня, меняющееся настроение преступника, возможности его интеллекта, его аппетита и его мускулатуры, его жесты и мимику, количество прохожих на улице и высокий уровень их гражданственности. Да, один раз я такую операцию видел. В кино…
В жизни, к сожалению, иначе. В самой тщательной оперативной разработке всегда остается место для случайностей. Случайности — рифы житейского моря, их не обойти и самому опытному лоцману. И Скворцов ввел в обиход первой бригады Петроградского уголовного розыска такой термин: «Запланированная случайность». Это значило, что оперативник должен быть готов к неожиданностям, воспринимать их как должное и действовать в соответствии с планом, но с учетом сложившейся ситуации. Та же мысль была заложена и в любимом выражении Савельева «поправка на неожиданность». «Всего предусмотреть нельзя, — говорил он, — но если я не смогу предугадать главное — как поведет себя в той или иной ситуации мой сотрудник, то меня следует гнать с работы».
Поэтому, разрабатывая с Савельевым план, мы старались не столько все предугадать, сколько учесть возможности каждого из участников операции и правильно распределить между ними роль. Кажется, это удалось или, вернее, почти удалось. Что же касается неожиданностей, то они не заставили себя долго ждать…
Прежде всего, в переулке на условленном месте мы застали не одного извозчика, а сразу трех. И это в пять часов утра. И не на многолюдной, сверкающей стеклами витрин Мясницкой или шумной Лубянке, а в глухом, забытом богом и людьми переулочке, недалеко от вечно сонной Гороховой, где даже лавки и то открываются на два часа позже, чем в центре! Попробуй предугадай! В обычное время тут пролетку днем с огнем не сыщешь, а сейчас, пожалуйста, на выбор. Глядишь, и еще подъедут!
Правда, один из извозчиков оказался ломовым, и было сомнительно, чтобы его выбрали для побега: на таком широченном и скрипучем полоке[26] с тяжелым битюгом далеко не ускачешь. Но чем черт не шутит? Поэтому все трое — раскормленные, толстозадые лихачи, напоминающие шахматных слонов, и хлипкий мужичок-ломовик, — несмотря на протесты, были доставлены в облюбованный мною домик, где в маленькой комнатке, обклеенной дешевыми и яркими обоями, чаевничал Савельев, наслаждаясь густо заваренным чаем и вареньем из поляники.
Опрос извозчиков много времени не занял. Оказалось, что для Сердюкова был нанят владелец роскошного экипажа лихач Пузырев, живший недалеко от дома, где покойная Лохтина снимала комнату.
Пузырев, еще молодой, богатырского сложения, был не на шутку перепуган случившимся, хотя и не понимал толком, в чем же он провинился.
— Я, ваше степенство, и ее не знаю, и делов ее не знаю, — говорил он Савельеву, то и дело приглаживая свои и без того аккуратно подстриженные волосы, от которых густо пахло вежеталем. — Наняла — приехал. В наше время и рупь — деньги, а от «червячка» разве что полудурок откажется. У меня и в мыслях не было, что она меня впутать во что желает. Племянник, говорит, из тюрьмы освобождается, сделай милость, Петр Федорович, встреть. Я говорит, самолично не могу, уезжаю. Ну и деньги на стол. Большие деньги. Ну и прикатил сюда… А меня — цап-царап. Вы, ваше степенство, гражданин милицейский, плохого про меня не думайте. И тятенька мой покойный делами темными не занимался, и я ими не занимаюсь. Наша стоянка завсегда на бирже у «Эрмитажа» была, мы за то по пятьдесят целковых городу платили. Только чистую публику возили. У кого хошь спросите, Пузыревых знают: на чужую копейку не польстятся. Знал бы, что дело не чисто, я бы ни в жисть… Да я ее, стерву старую, если зайтить ко мне еще раз осмелится, в три кнута выгоню!
— Ну, ну, не пузырься, Пузырев, — успокаивал его Савельев, допивая то ли пятый, то ли шестой стакан чаю и приходя от этого все в более и более благодушное настроение. — Чайку с вареньицем не хочешь? Отменный чай. К нему бы еще ситничек — амброзия! Налить?
— Уж какой там чай, ваше степенство! Ноги унести!
— Ноги, ноги… Нервный ты больно. Все волнуешься, а волнения на печени сказываются. Не болит печень? А у меня побаливает. Только чаем и спасаюсь. А винить тебя ни в чем и не винят. Просто познакомиться хотели. Давай так договоримся: сейчас ты на нашей пролеточке в уголовный розыск проедешься, а лошадку свою пока нам оставишь. К вечеру мы ее тебе в целости и сохранности вернем. Не возражаешь?
Лихача это предложение не обрадовало. Он расстегнул свою сибирку, под которой оказался жилет с длинным воротом, и обтер ладонью пот с подбородка. Лицо его пошло красными пятнами.
— А лошадь-то вам зачем, ваше степенство? Лихач без лошади не лихач. Хлеб мой отбираете…
— Экий ты, Петр Федорович, несговорчивый. Конягу мы часа на два всего берем, а червонец ты получил… Может, мало?
— Да не мало…
— Тогда о чем разговор?
Расставаться с лошадью Пузыреву не хотелось. Но разве с сыскной поспоришь? Избави бог с сыскной ссориться! И он развел руками:
— Да разве я против? Я властям завсегда покорен. Только Стрелка моя чужих не подпускает, зубами хватается…
— Учтем, — строго сказал Мотылев, словно возлагая на лихача ответственность за строптивый нрав его кобылы.
— А торба с овсом у меня под сиденьем. Овес отборный…
— И это учтем, — так же строго сказал Мотылев. — Рабоче-крестьянская милиция все учитывает, гражданин извозчик. Можете быть спокойны: все будет по советскому закону и революционной целесообразности. Понятно? А теперь давайте от борта в лузу. Поехали.
В сопровождении Мотылева лихач, в последний раз взглянув на стройную лошадку и сверкающий лаком экипаж на дутых шинах, отправился в МУР. Одновременно из переулка, нахлестывая лошадей, вылетели его товарищи по стоянке. Они, кажется, считали, что легко отделались…
Из окошка я видел, как к красавице в белых чулках подошел с краюхой хлеба, посыпанного солью, Кемберовский, подпоясанный шитым шелком поясом, какой обычно носили лихачи. Ему сегодня предстояло быть извозчиком. С лощадью-то он справится, а вот справится ли он со своей ролью? Полной уверенности у меня на этот счет не было, хотя Кемберовского и рекомендовал Сухоруков. Трудно будет стойкому оловянному солдатику. Не его дело оперативная работа. Но все-таки лучшей кандидатуры у нас не было…
— Лихой кавалерист, — сказал Савельев, будто подслушав мои мысли, и отодвинул от себя пустой стакан, в котором жалобно звякнула ложечка. — Ему бы саблей махать да на коне красоваться. С одного взгляда лошадь его полюбила. А лошадиная любовь не людская, на всю коняги ну жизнь…
Кемберовский трепал кобылу за холку, а она преданно косила на него большим темным глазом и осторожно перебирала стройными ногами, словно приглашая его принять участие в каком-то неведомом людям лошадином танце.
Вошел недавно зачисленный в МУР по комсомольской путевке агент третьего разряда Басов. Он доложил, что оперативная группа в районе Елоховской церкви полностью готова к проведению операции, а у выезда из переулка уже стоит подстраховочная пролетка, которая должна следовать за экипажем Кемберовского. Савельев задал ему несколько вопросов. Басов подчеркнуто кратко ответил на них, не преминув щегольнуть знанием наших терминов. Совсем еще мальчик (ему было не больше семнадцати), Басов, для которого Савельев был богом, а я его первым апостолом, изо всех сил старался походить на того идеального «красного сыщика», каким он ему представлялся в воображении. «Проницательный взгляд», скупые, четкие движения, деловитость, сдвинутая на глаза кепочка. Точно таким же был и я в первые месяцы своей работы в уголовном розыске.
Ознакомительная версия.
