вас мы бы не раскрыли эту шайку.
— Как там Петюк? — спрашивает Стрельцов.
— Сегодня у нас была очная ставка: он, Костюков и Пономаренко. Петюк во многом помог следствию. Я думаю, на суде это будет учтено. Не исключено, что ему дадут возможность вернуться за руль…
Но на тракт он больше не вернется, Петюк, я знаю. Шоферы могут многое забыть. Но трусости и предательства они не прощают. Петюк не имеет права ездить по тракту, который хранит память о Жорке Березовском.
Мы со Стрельцовым выходим из прокуратуры. Рядом на освещенной улице стоит КРАЗ. Кабина еще хранит следы выправленных вмятин. На трейлере застыл экскаватор со спущенным ковшом.
— Поехали…
Километры бегут под колеса и превращаются в цифры на спидометре. Трудные, суровые саянские километры.
Так час за часом.
— Володька, постоим на хребтике?
Стрельцов согласно кивает. Это вошло у нас в привычку — останавливаться на самой вершине Чертового хребтика. Отсюда хорошо видны Саяны. Даже сейчас, ночью, различимы белые громады.
Я затягиваю рычаг ручного тормоза. КРАЗ застывает на месте.
Звездное полотно как будто рваными лоскутьями падает на горные цепи. Здорово это — стоять на самой верхотуре и смотреть на лежащую под ногами землю. И дышится и думается здесь легко.
Внизу, во тьме, ползут светляки. Парами. Вот два. Еще два и еще… А вдали, еле различимые, они движутся цепочкой, друг за другом.
Темнота, пустота — и в ней живое движение машин. Кажется, они идут к звездам, словно космические корабли. Там, за стеклом кабин, усталые лица шоферов. Они и не подозревают, что так близки к созвездиям.
А я это вижу.
Я приехал сюда, в Козинск, на время, но Каширский, новый директор автобазы, говорит, что вот-вот должны прийти еще несколько КРАЗов и надо будет помочь водителям осваивать тракт. Грузов становится все больше и больше, и каждый шофер нынче на счету, особенно дизелист. Даже отсюда, с перевала, видно, как над Аксаем вспыхивает электрическое холодное зарево.
Слишком тесно я связал себя за эти дни с горами и людьми, которые здесь живут.
Васька теперь уже знает, что я езжу на КРАЗе и, услышав на тракте дизельный гул, выбегает к самому мосту, и Таня тоже спешит следом, накинув красный, издали заметный платок. И каждый раз, когда я вижу движущийся на белом ослепительном склоне этот платок, у меня учащенно бьется сердце…
Скоро весна. Скоро двинется большая вода с гор, зазеленеет трава на южных склонах. Водители привяжут к зеркальцам машин букеты подснежников. Эти машины, как вестники весны, будут лететь к Аксаю, туда, где еще хозяйничает зима.
А тракт у нас теперь чистый. И будет чистым всегда…
Стрелец дает нетерпеливый сигнал. Гудок улетает в горы, и вскоре возвращается эхом, и долго еще блуждает по склонам.
— Давай, — говорит Стрельцов. — Время не ждет.
Он садится за руль, и двигатель, словно соскучившись по работе за эти несколько минут, издает радостный рев.
Я ловко сети, Озрик, расставлял
И угодил в них за свое коварство.
Шекспир, Гамлет
В то воскресное утро, когда я, по–соседски коротко постучав в фанерную дверь, вошел к Павлу Чернову, старший лейтенант милиции лежал на раскладушке с увесистым академическим томом Шекспира в руках.
— Привет, — сказал я. — Что, сегодня и в угрозыске выходной?
— Ты думал, мы денно и нощно гоняемся за преступниками? Иногда и отдыхаем. Скажи, ты никогда не писал детективных повестей или рассказов?
— Не писал.
— Жаль. У Шекспира нашел бы эпиграф к любому случаю.
В то время я и в самом деле не предполагал, что буду когда–либо писать рассказы и повести, главным героем которых станет Павел Чернов, «сыщик», как он часто себя называл, пользуясь устаревшим, но зато точным и лаконичным определением… Мы были соседями по обширной и шумливой коммунальной квартире и не очень–то интересовались работой друг друга. Так бывает у людей, слишком тесно соприкасающихся в быту.
В самом деле, когда вы сталкиваетесь на кухне с сотрудником угрозыска, который несет в руке сковородку с расплывшимися шницелями, вы меньше всего думаете о том, что перед вами человек, профессия которого исполнена романтики и суровой, подчас опасной для жизни борьбы. Так называемые мелочи быта мешают быть зоркими и объективными… Поэзия не выдерживает соприкосновения с прозаическим кухонным чадом.
Нет ничего удивительного, что я «открыл» Павла с большим опозданием Зато, однажды открыв, уже не упускал этого парня из виду. Так появились на свет и «Ночной мотоциклист» и «Тринадцатый рейс»… Более того, постепенно произошло нечто вроде подмены самого себя собственным героем как личностью более значительной и интересной. Вот почему друзья и знакомые, читая написанные от первого лица детективные истории, начинали путать меня с Черновым и Чернова со мной: весьма лестное для автора заблуждение.
Итак, все началось в то воскресное утро.
— Если тебе все же придет в голову написать детектив, — продолжал Павел, обязательно перечитай Шекспира.
— «Откупори шампанского бутылку иль перечти «Женитьбу Фигаро»!
Мне не хотелось завязывать серьезный разговор: всю неделю я безвылазно провел в редакции газеты и жаждал реки, воздуха, легкомысленной воскресной болтовни.
— В самом деле, — сказал Павел, рассматривая гравюру, изображающую Полония, — вот пройдоха, который, несомненно, заслуживал быть занесенным в полицейскую картотеку, если она существовала тогда в Дании… Шекспир великий мастер по части криминалистических загадок.
— Сообщи об этом на кафедру западной литературы. «Новое об английском драматурге. Шекспир и угрозыск».
— Смеешься? Представь себя на месте следователя, который застает картину, описанную в финале «Гамлета». Разберись в этом хитросплетении смертей, где причинная зависимость запутана. Кто виновник, ну?
— Король, — бодро ответил я.
— Если бы! — серьезно сказал Павел, — Если бы все было так просто.
— На рыбалку поедешь?
Я попробовал отвлечь соседа от его вечной углубленности в профессиональные проблемы, которые он умел извлекать отовсюду с настойчивостью неофита. Так начинающий медик ищет в своих знакомых симптомы всех изучаемых болезней. И — представьте себе — находит…
— Не поеду. Жду звонка, — сказал Павел. — Знаешь, как говорится в воинских уставах: «разрешается отдыхать лежа, не снимая одежды».
Мы сидели в дистрофичной желто–зеленой комнатенке (семь на два с половиной), вытянутой к окну, словно коридор. Одна стенка была занята стеллажом с книгами, большинство которых, судя по старым, видавшим виды обложкам, перекочевало сюда из букинистических магазинов. Часть второй стены занимала самодельная дискотека, заключавшая
