Своя роль была и у генерал-полковника Болотина — он должен был принять все возможные меры к тому, чтобы в тылу врага чаще грохотали взрывы, чтобы летели под откос и в реки поезда, горели на аэродромах самолеты, пылали цистерны с бензином, — на военном языке это называлось: слить в единый план действия партизан с действиями четырех фронтов, дезорганизовать оперативный тыл противника, срывать подвоз вражеских резервов к линии фронта. У партизан была еще одна задача — информировать советское командование о передвижениях врага. Помогать генерал-полковнику Болотину направлять действия партизан по плану «Багратион» обязаны были многие офицеры, в том числе и подполковник Алексей Иванович Орлов, посланный Болотиным в район Алехновичи для координации совместных действий войсковой и партизанской разведок.
Анфим Иванович напряг все мускулы, пошевелил ногами — боль не возвращалась, можно было вставать.
Одеваясь, Болотин вспомнил недавнее заседание в Ставке. Там говорилось и о том, что на днях союзники должны открыть второй фронт.
На любой войне бывает так: то, что вчера, полсуток или даже час назад являлось строго охраняемой тайной, становится общеизвестным. О существовании плана «Оверлорд» — операции по форсированию англо-американскими войсками пролива Ла-Манш для вторжения во Францию — в Советском Союзе, где открытия второго фронта ждали более двух лет, сначала знали лишь Сталин и его самые ближайшие сотрудники. На заседании в Ставке об этом плане узнал узкий круг военных. И вот 5 июня 1944 года союзные войска заняли Рим, а шестого форсировали Ла-Манш.
Болотину рассказали, что Сталин, прочитав телеграмму Черчилля, заявил заместителю начальника Генерального штаба Антонову:
— Больше они откладывать не могли, иначе за них второй фронт открыли бы их народы.
Открытый союзниками с опозданием и неохотой второй фронт был кстати — он мог в какой-то степени помешать переброске немецких дивизий с Западного фронта на Восточный.
Зазвонил телефон. Болотин быстрее обычного схватил трубку, — еще не отдавая себе отчета, он в глубине души начал волноваться, почему нет связи с Орловым.
— Слушаю, — произнес Болотин, но никто не отвечал — то ли звонивший сообразил, что побеспокоил очень рано, то ли просто произошла ошибка.
Анфим Иванович положил трубку и для порядка перевернул листок перекидного календаря. До 8 июля, годовщины смерти Кати, оставался месяц. С того, теперь такого далекого, утра в ярославском «Бристоле» прошло двадцать шесть лет.
Как-то так случилось, что все годы гражданской войны Анфим Иванович провел далеко от родных мест: он командовал полком, а потом дивизией на Восточном фронте, затем вместе с Фрунзе и другими иванововознесенцами попал в Туркестан, а когда в конце сентября двадцатого года Фрунзе назначили командующим только что сформированным Южным фронтом и Михаил Васильевич отбыл из Туркестана в Харьков, Болотин, как, впрочем, и многие другие, начал бомбардировать друга просьбами о переводе на Южный фронт.
Вскоре Анфим Болотин радостно шагал по Харькову: путь от Ташкента до столицы Украины он преодолел в немыслимый по тем временам срок — за восемь дней. Долго вспоминали военные коменданты узловых станций высокого худощавого комдива в аккуратно пригнанной, застегнутой на все крючки шинели, спокойно требовавшего отправить его «только сегодня, немедленно» и не слушавшего никаких возражений. Если комендант оказывался тоже кремнем, комдив лез в карман гимнастерки за мандатом члена ВЦИК; шинель при этом распахивалась, и комендант сдавался — орден Красного Знамени в то время получали немногие.
Фрунзе в Харькове не было — уехал в части. Но его присутствие чувствовалось повсюду — в штабе Южфронта все были подтянуты, вежливы, деловиты. Болотин попросил папку с приказами командующего. Читая их, Анфим Иванович не только умом, но и сердцем ощутил силу и партийную убежденность Фрунзе. «Товарищи красноармейцы, командиры и комиссары! Именем республики обращаюсь к вам с горячим призывом дружно, как один, взяться за работу по устранению всех существующих в частях недочетов и по превращению частей в грозную, несокрушимую для врага силу. Обращаюсь ко всем тем, в ком бьется честное сердце пролетария и крестьянина: пусть каждый из вас, стоя на своем посту, проявит всю волю, всю энергию, на которую только способен. Долой всякое уныние, робость и малодушие. Победа армии труда, несмотря на все старание врагов, неизбежна. Врангель должен быть разгромлен, и это сделают армии Южного фронта.
Смело вперед!»
Болотин увидел Михаила Васильевича через два дня — осунувшегося, но веселого, энергичного, с блестящими, даже озорными глазами — таким Фрунзе часто бывал в Шуе, особенно в те дни, когда удавалось ловко провести полицию.
Правда, поговорить всласть, до утра, как это бывало когда-то, не удалось — у командующего фронтом дни и ночи были расписаны чуть ли не по минутам.
Вместе с членом Революционного военного совета фронта Сергеем Ивановичем Гусевым пообедали в вагоне Фрунзе. Обед подали обыкновенный, красноармейский: борщ, пшенную кашу с подсолнечным маслом. Сергей Иванович на закуску принес крупную воблу, поколотил о табуретку:
— Хороша!
На другой день бессменный адъютант Фрунзе Сиротинский ознакомил Анфима с приказом: Болотин назначался командиром сводной дивизии, находившейся в резерве командующего фронтом. Сиротинский шутливо пропел:
— Судьба Болотина хранила!..
Судьба действительно относилась к Болотину бережно, словно страшный удар, нанесенный в 1918 году савинковскими мятежниками, от которого любой другой отправился бы на тот свет, был последним, — за всю гражданскую войну Анфим Иванович не был ни ранен, ни контужен, обошли его и сыпняк и «испанка».
Потом был Перекоп. На всю жизнь запомнил Болотин первый митинг в Крыму. Было не по-крымски холодно, дул сильный ветер, изредка падали снежинки. Фрунзе стоял на грузовике, без фуражки, в расстегнутой шинели. Голос у него был хриплый, простуженный.
— Солдаты Красной Армии! Прорвав укрепленные позиции врага, вы ворвались в Крым. Еще один удар, и от крымской белогвардейщины останутся только скверные воспоминания. Грозная и беспощадная для своих врагов Красная Армия не стремится к мести. Мы проливали кровь лишь потому, что нас к этому вынуждали наши враги. Во время самых ожесточенных боев мы обращались к нашим врагам с мирными предложениями.
Революционный военный совет Южного фронта предлагал Врангелю, его офицерам и бойцам сдаться в двадцатичетырехчасовой срок. Тем, кто сдастся, мы обещали жизнь и желающим — свободный выезд за границу… Красная Армия страшна только для врагов. По отношению к побежденным она рыцарь…
Потом конный марш на Керчь.
Болотину посчастливилось быть рядом с Михаилом Васильевичем в Джанкое в торжественный, незабываемый момент. Фрунзе диктовал телеграфисту:
— «Москва точка Кремль точка Владимиру Ильичу Ленину точка Сегодня нашей конницей занята Керчь точка Южный фронт ликвидирован точка Командюжфронтом Фрунзе точка». — Спросил телеграфиста: — Отстукал? Спасибо!
Сел на табуретку, положил руки на колени, словно ему на самом деле нечего было больше делать. Улыбнулся устало. Вздохнул. Рядом коротко свистнул паровоз — как будто тоже поставил точку.
У каждого человека есть, говорят, самые дорогие воспоминания, без которых жизнь была бы тусклой, холодной, как сосулька.
Эти воспоминания лежат где-то спокойно, тихо, не мешая. Но в нужную минуту они поднимаются, заполняют все сердце, помогают жить. И как помогают!
У генерал-полковника Болотина в жизни бывало всякое — и радость и горе. Выпадали дни глухого, тоскливого, бессильного отчаяния, казалось, вот-вот рухнет самое главное, самое дорогое, ради чего жил, — вера в справедливость, в честность, в товарищей по партии, в самого себя, наконец.
Но стоило вспомнить осенний ветреный день в Джанкое, дорогого, милого друга, и стиснутое сердце освобождалось, легче становилось дышать.
Летом двадцать пятого года, через семь лет после убийства Кати, Анфим Иванович решил съездить в Ярославль. Из Москвы он сначала со второй женой, Лидией Ивановной, на которой он женился три года назад, поехал в Иваново. Там у бабушки проводили каникулы Катя-маленькая, которой уже шел шестнадцатый год, и двенадцатилетний Арсений.
Мать, узнав о желании Анфима побывать в Ярославле, спросила:
— Детей возьмешь?
— Обязательно.
— А Лидию не бери, — решительно посоветовала мать. — Пусть со мной побудет, поговорит со старухой.
Катя-маленькая, недовольная, что отец не взял Лидию Ивановну, к которой она привязалась с первых же дней, шла впереди. Арсений крепко держал отца за руку. Прохожие с интересом смотрели на военного с тремя ромбами комкора в петлицах и двумя орденами Красного Знамени на груди — для губернского Ярославля это было редкое зрелище.
