— Чтобы грабить банки?
— Ну-у… да.
— Одного ружья маловато.
Малыш Осито куксится в недовольной гримасе: судя по всему, «ковбои и индейцы» — его собственная, персональная мечта, не до конца продуманная в силу возраста. Габриелю не составило бы труда посмеяться над ней и разбить ее в пух и прах, но он не делает этого. Он помнит, чем обязан малышу.
— …Еще у нас будут автоматы, вот так!
— Автоматы — совсем другое дело.
— А еще — черные костюмы и белые шляпы.
— Потрясно.
— Мы будем пить виски.
— Ух, ты!
Действительно, «ух, ты!», но при этом — ни слова про сигары. А ведь Габриель видел с десяток американских фильмов, где фигурировали черные костюмы, и белые шляпы, и автоматы, и виски. Сигары там тоже были, едва ли не в каждом кадре. Должно быть, те же фильмы видел и Кинтеро и, как мог, пересказал их друзьям. Опустив при этом злосчастных соплеменников MONTECRISTO. И не всегда счастливый, заляпанный кровью финал.
— …Мы будем играть в казино и выиграем миллион долларов.
— Думаю, вы выиграете больше.
— Э-э?..
Медвежонок по-настоящему растерян; как подозревает умник Габриель, все оттого, что «миллион долларов» — предельно допустимое значение, которое хоть как-то уложилось в неприспособленной для чисел голове Осито.
— Но миллион тоже хорошо…
— Еще бы не хорошо, —
кивает малыш и спустя секунду подталкивает Габриеля в бок: смотри, смотри, вон он!.. «Он» — худой хмурый мужчина, в поварской куртке. Полы куртки замызганы сверх всякой возможности, каких только пятен и разводов на них нет! Преобладают все оттенки красного, неприятные и слегка пугающие; определенно, Габриелю хотелось бы, чтобы у матерчатой черной сумки был другой владелец.
— Вот он. — Медвежонок толкает Габриеля в бок. — Давай!..
Задача Габриеля не так уж сложна, всего-то и надо, что подойти к черному ходу и постучаться в дверь. А когда она откроется и человек в куртке появится на пороге, задать ему вопрос. Какой — не важно, главное, чтоб он не был совсем уж дурацким и чтоб человек подумал над ним хотя бы десять секунд. Этого времени вполне достаточно для юркого малыша: он вскарабкается на подоконник и стащит сумку с разделочного стола — цап-царап, вот она была и вот ее нет! а потом — надежда только на ноги, чем скорее Габриель с медвежонком уберутся с места преступления, тем будет лучше для всех.
За исключением бедолаги-повара, разумеется.
Габриель заранее жалеет его, жалость распространяется и на лубовую дверь, о которую колотятся костяшки пальцев. Грохот стоит такой, что даже мертвых поднял бы из могилы (выражение, подслушанное у Марии-Христины, она обожает подобные цветастые обороты) — почему тогда дверь не отворяется?.. Все так же стоя подле нее, Габриель оборачивается к малышу Осито: ну, и что прикажешь делать теперь?
«Стучись до последнего, — жестами показывает Осито, — он все равно отопрет, деться ему некуда».
И правда, спустя несколько мгновений дверь распахивается и на пороге возникает повар. Вблизи он еще неприятнее, чем казался издали, еще худее и выглядит еще более хмурым. От него пахнет едой, но не той, которую уплетают за обе щеки, —
невкусной.
Давно испортившейся.
Отбросы, сгнившие овощи, заплесневелые корки, сырое мясо — вот именно: запах сырого мяса доминирует. И странным образом сочетается с пятнами на куртке. Этот человек — мясник, решает про себя Габриель, ничего отталкивающего в этой профессии нет. Совсем напротив, его единственный знакомый мясник, сеньор Молина, каждую неделю оставляет для мамы килограмм самой лучшей вырезки, постоянно и с видимым удовольствием улыбается и недавно подарил Габриелю игрушечный паровозик.
От человека в куртке игрушки не дождешься.
Улыбки, впрочем, тоже.
Губы человека сведены намертво, склеены, сцементированы каким-то жутким раствором. Близко посаженные глаза, всклокоченные волосы, запавшие щеки и неопрятная, растущая островками щетина дополняют картину. Меньше всего Габриелю хотелось бы вглядываться в это лицо, но он смотрит и смотрит, как загипнотизированный.
Человек в куртке отвечает Габриелю таким же пристальным взглядом: сначала исполненным ужаса, затем — просто обеспокоенным; затем — оценившим, что от хрупкого мальчугана не может исходить никакой опасности,
и сразу успокоившимся.
— Чего тебе?
Верхняя губа отделяется от нижней, образуя поначалу узкую щель. Через мгновение щель становится шире, еще шире, еще — как будто засевший во рту невидимый каменщик долбит и долбит долотом.
— Чего тебе, парень?
— Сеньор Молина, — голос не слушается Габриеля, бьется как птица в силках. — Мне нужен сеньор Молина…
— Нет здесь никакого Молины.
— Но…
— Ты ошибся, парень.
— Мне сказали, что он работает здесь…
Птице в силках приходится совсем туго, она вот-вот задохнется.
И умрет.
— Кем же он здесь работает?
Грязная поварская куртка — только прикрытие, обманка, подсказывает Габриелю не вовремя активизировавшееся воображение, а на самом деле этот человек — птицелов. Самый главный из всех птицеловов, самый азартный, самый злокозненный. Гроза всех птиц — от колибри до страуса, пощады от него не дождешься; силки, в которые угодила птица-Габриель, принадлежат ему А под поварской курткой скрываются ножи и свежесрезанные веточки бука, ножи и свирели, ножи и дудочки, но прежде всего — ножи!..
— Кем же он здесь работает?!
— М-м-м-мясником, — с трудом выговаривает Габриель. — Он подарил мне игрушечный паровоз…
— А теперь ты пришел за вагонами?
— Н-нет…
— Значит, за целой железной дорогой?
Габриель не ощущает под ногами ничего, кроме пустоты, а все оттого, что ужасный повар-птицелов ухватил его за ворот и поднял над землей. И приблизил лицо Габриеля к своему собственному лицу: островки щетины безжизненны и занесены серым пеплом; глаза тоже кажутся безжизненными — и зачем только Габриель послушался дурачка-Осито, зачем постучался в эту проклятую дверь? Никогда больше он не побеспокоит стуком ни одну дверь —
НИ ОДНУ!
Даже если ему скажут, что за ней спрятаны все сокровища мира.
Так оно и окажется впоследствии, по прошествии многих лет: Габриель испытывает безотчетный страх перед неизвестными ему закрытыми дверями и чаще не входит в них, чем наоборот. Но пока еще он мальчик, а еще точнее — мальчик-птица, болтающаяся на руке Птицелова и ожидающая, что именно Птицелов вытащит из-под полы —
веточку бука, свирель или нож.
Ни то, ни другое, ни третье, а ожидание — хуже смерти и хуже боли (в тех ее интерпретациях, которые знакомы Габриелю). Положительно, он бы с удовольствием умер, по умереть — означает потерять контроль над собой и обмочиться. Стать посмешищем в отвратительно мокрых и дурнопахнущих штанах. Этого Габриель не может допустить ни при каких обстоятельствах. Как бы ни был страшен человек, держащий его за ворот, возможное презрение медвежонка, а следом за ним Мончо, Начо и венценосного Кинтеро — еще страшнее.
— Железная дорога, ага? — Птицелов обнажает десны, утыканные растущими вкривь и вкось зубами. — Тебе нужна железная дорога?
— Мне нужен сеньор Молина, — всхлипывает Габриель.
— Нет здесь никакого Молины. Ты ошибся, парень. Ты ошибся, ведь так?
Самый злокозненный из птицеловов почти умоляет Габриеля — ну надо же! И все теперь зависит от правильности ответа. Скажи Габриель «нет» — и он будет навечно погребен за металлическими прутьями клетки. Скажи «да» — и в прутьях волшебным образом возникнет отверстие, и можно будет выбраться на свободу.
Давай, Габриель, давай!..
— Да… Наверное, я ошибся. Это какое-то другое кафе.
— Точно. Дальше, по улице есть еще одно кафе. В двух кварталах отсюда.
— Значит, мне нужно именно то кафе.
— Значит, так.
Птицелов осторожно спускает Габриеля на землю, глаза и щетина тотчас же отдаляются, отделяются, уносятся ввысь,
— Ну, чего стоишь? Беги.
Габриель и рад бы побежать, но ноги не слушаются его. Запинаются друг о друга, трясутся. Все, что они могут изобразить, называется одним словом: «чечетка». Сходную по темпу чечетку отбивают зубы.
— Ну!.. —
Птицелов дергает огромным, распухшим от смеха кадыком, легонько ударяет Габриеля ладонью по лбу и присвистывает: лети, птенец!..
Через минуту Габриель уже далеко. Хоть и не в двух кварталах, где находится отрекомендованное Птицеловом кафе, но метрах в пятидесяти точно. Он выскочил из закутка с черным ходом и несется по улице. Единственная мечта Габриеля — свернуть за угол и исчезнуть из поля зрения Птицелова: вдруг ему придет в голову броситься в погоню, кто знает?
