Ознакомительная версия.
– Мой бог! – воскликнула она, конечно же, на английском, так как давно не говорила по-русски. – Зачем тебе? Я понимаю, что интересы бизнеса… прости, интересы творчества вынуждают лететь. Но если без этого визита можно обойтись, почему бы тебе не отказаться? Грязь, нищета, преступность, некачественные продукты, да и те наверняка по талонам. Ты рискуешь здоровье загубить. Потом на лечение никаких денег не хватит.
Она вздохнула и положила руку на левый бок.
– Сегодня всю ночь плохо спала. Печень, наверное.
Тут Ирина Витальевна вспомнила, с какой стороны находится печень, и как ни в чем не бывало быстро переложила ладонь на другой бок и вздохнула еще раз. Посмотрела в большое зеркало на свою фигуру, явно осталась довольна тем, что увидела.
– Так ты надолго?
Николай пожал плечами: он и сам точно не знал.
– Как получится. Если тебе нужны деньги, то…
– Просто мне неудобно просить у Дастина: он в своей редакции зашивается. У его журнала проблемы с реализацией тиражей.
– Сколько тебе надо? – спросил Николай.
Теперь уже мать пожала плечами.
Торганов достал из внутреннего кармана чековую книжку и выписал чек на десять тысяч. Ирина Витальевна при этом отвернулась, показывая, что сумма ее не интересует.
– В Петербург заедешь? – спросила она, опять глядя на свое отражение в зеркале.
– Хотелось бы.
Николай протянул чек, Ирина Витальевна приняла его, быстро взглянув на неровный почерк сына.
– Как хорошо, что у тебя все так удачно сложилось, – вздохнула она в очередной раз, искренне радуясь успехам сына. – Теперь не мы, а ты можешь помогать нам.
Явный перебор: муж матери Дастин Кейн не был ни бедным, ни жадным.
– Будь осторожнее там, в России, – еще раз напомнила Ирина Витальевна, – много наличных не таскай при себе, с девушками тоже поаккуратнее: знаешь, сколько там авантюристок, мечтающих подцепить богатого иностранца!
Она обняла сына и шепнула ему в ухо:
– Будешь в Петербурге, воздержись от визита к отцу. Я, конечно, не могу требовать, но все же прошу прислушаться. У него теперь другая семья, другие дети – он забыл о тебе. Но наверняка наслышан о твоих успехах. Начнет денег просить, а ты ведь такой добрый и наивный…
Материнское напутствие больше смахивало на приказ. Наконец Ирина Витальевна отстранилась и произнесла уже громко и зло:
– Не давай ему ничего, как бы он ни просил. А то этот неудачник сделает из тебя дойную корову.
Он зашел к матери попрощаться, но сейчас уже жалел об этом. Можно было обойтись и телефонным звонком. Придется выслушивать то, что он уже слышал неоднократно. Мать не любила вспоминать свое советское прошлое, но уж если вспоминала, то потом не могла остановиться, рассказывая о тех годах с каким-то мрачным упоением.
– Вспоминать не хочется, – произнесла она привычную фразу, – ведь всю семью на себе тащила, пахала с утра до ночи… Работа адская, а у меня еще ребенок на руках и муж, который хуже ребенка…
– Ник, ты не за рулем? – спросил заглянувший в комнату Дастин. – Давай по сто граммов виски.
Он словно почувствовал, что Николаю нужна помощь.
– А мне сделай «дайкири», – попросила Ирина Витальевна, – только, умоляю, не клади много льда.
Дастин вышел, и слышно было, как он произнес по-русски, вспомнив полюбившееся выражение: «На посошок».
До отлета в Россию оставалось два дня.
– А может, и мне виски выпить? – спросила мать у Николая. – Когда мы еще увидимся?
Ирина Витальевна все же решила проводить сына, отправилась с ним в аэропорт Джона Кеннеди. Дастин Кейн тоже не захотел оставаться дома. Втроем они стояли в длинном зале, по которому бесконечным потоком двигались люди.
Мать посмотрела на большой кожаный чемодан, с которым Николай отправлялся в Россию, и посоветовала:
– Глаз с него не спускай. Особенно когда в Петербург прилетишь. И вообще, зачем тебе такой дорогущий чемодан? Купил бы какой-нибудь неброский – из пластика или кожзаменителя. Не так ли, Дастин?
– Что? – не понял думающий о чем-то другом мистер Кейн. – Конечно, ты права. Я бы тоже хотел сейчас улететь в Россию.
– Зачем тебе Россия? Что ты там забыл?
– Мне было там хорошо, – ответил Ирине Витальевне американский муж, – там жила женщина, которую я любил, и она тогда меньше всего думала о качестве чемоданов.
Вскоре объявили посадку.
Мать обняла Николая и напомнила:
– К отцу лучше не ходи. Можешь себе жизнь поломать. Неудачники – они ведь заразные.
За шестнадцать лет двор его детства почти не изменился, и Николай тут же все вспомнил. Разве что разрослись кусты возле домов и деревья вымахали. Деревянная зимняя горка – судя по облупившейся краске, та же самая, что и прежде, – возвышалась на детской площадке. Скамейки с выбитыми рейками прятались под ветками акаций. Вокруг скамеек земля вытоптана, тут же валялись бутылки и алюминиевые пивные банки. Солнце отражалось в лужах, оставшихся после недавнего ливня, по ним плыли облака и сорванные ветром желтые цветки акаций. Во дворе не было играющих детей, и только редкие прохожие пересекали его, стремясь более коротким путем добраться до станции метро. Вид был унылый и пустынный.
Только запах остался неизменным. Щемящий запах детства – смешение аромата цветущих одуванчиков на газонах, едкого духа недавно выкрашенных стен парадных, затхлого смрада подвалов. Пахло обедами, которые готовили хозяйки за обитыми потертым дерматином дверями.
В квартире бабушки никого не оказалось. Николай несколько раз надавил на кнопку звонка, а потом, приложив ухо к дверной щели, прислушался. Приглушенный стенами хрип звонка пробежался эхом по комнатам – и никаких других звуков.
Торганов прислонился к стене, но тут же отстранился и на всякий случай стряхнул пыль. Сел на свой чемодан и обвел взглядом лестничную площадку. Четыре квартиры, в них живут люди, имена и внешность которых он не помнит. Что-то всплывало в памяти, какие-то события и разговоры, но вспоминалось так нечетко, будто он бывал в этом доме редко и мимоходом. На этой площадке жил его одноклассник, но Торганов даже его фамилию помнил смутно. Может, и не стоило приезжать сюда, может, надо было лететь прямым рейсом в Москву, чтобы не сидеть сейчас на чемодане возле ободранной двери в детство и не мучиться, пытаясь вспомнить то, что и не нужно знать.
Отец, вероятно, на работе. Ему пятьдесят пять. Если у него новая семья, очевидно, и жена тоже работает. А бабушка? Жива ли она? В последний раз Николай разговаривал с отцом по телефону лет семь назад, когда у него еще только начиналась совместная жизнь с Джозефиной. Потом у отца сменился номер телефона, и Николай даже не пытался узнать новый, отправлял иногда запечатанные в конверт открытки с поздравлениями к Новому году или к Рождеству. Отец поначалу писал часто, потом все реже, а за два последних года – ни одного послания от него не было. То ли ему надоело отправлять письма в никуда, то ли обиделся на невнимание сына, а может, понял, что не нужен ему, и не хотел навязываться со своими проблемами, со своей бедностью, наконец.
Николай поднялся с чемодана, позвонил в соседнюю квартиру и почти сразу услышал за дверью приглушенный шепот:
– Кто там?
– Я к Торгановым приехал, к соседям вашим, а их нет.
– Правильно: нет их, – подтвердил женский голос.
– А когда будут, не могли бы сказать?
– Откуда мне знать? Они же теперь в Москве живут.
– Как в Москве? – удивился Николай. – И бабушка тоже?
Про бабушку он спросил специально, чтобы узнать – жива ли она. В этот момент лифт прогромыхал мимо, опускаясь вниз. За дверью соседей стояла тишина. Торганов понял, что за ним внимательно наблюдают в глазок.
– Я – сын Александра Михайловича, – громко произнес Николай, – вы не могли бы ответить?
– Я никому ничего не должна и вам докладывать не обязана, – отозвался сердитый женский голос. – Какой такой сын? У бывших соседей две дочки.
Лифт внизу остановился. Кто-то вошел в него, и кабина поползла наверх. Николай достал из пиджака старый советский паспорт и показал в глазок.
– Посмотрите: вот моя фамилия. А вот здесь – штамп с пропиской. Я прописан именно здесь. С другим вашим соседом Сергеевым в одном классе учился…
– Отойдите от двери, а то я милицию вызову.
– Простите, но я…
В этот момент на этаже остановился лифт. Из него на площадку вышел светловолосый мужчина, бросил взгляд на Торганова и пошел к двери квартиры напротив. Достал из кармана ключ, попытался вставить его в замочную скважину. Промахнулся, выругался вполголоса, посмотрел на Николая и прищурился:
– Колька, что ли? Хорошо выглядишь, блин, как я погляжу. А твоих нет: они в Москву слиняли. Давай ко мне! Ну, че смотришь, будто не узнаешь кореша? Я – Валька Серегин.
– Узнал, конечно, – неуверенно произнес Торганов и, обернувшись к соседской двери, сказал: – Простите, не смею больше беспокоить.
Ознакомительная версия.
