Затем я протер ручку двери в салон.
Когда я убирал платок в карман, пальцы нащупали смятую коробку из-под елочной игрушки. Чуть было не забыл! Сомневаюсь, что с такой шероховатой поверхности можно снять отпечатки пальцев, но лучше ничего не оставлять после себя.
Я подошел к елке, протянул руку, чтобы снять маленькую серебряную клетку, да так и застыл, словно парализованный: клетка с велюровой птичкой исчезла.
Я раздвинул ветки, заглянул под елку, надеясь, что игрушка просто упала. Но я искал напрасно — ее нигде не было. Кто-то убрал ее!
Я услышал шаги мадам Драве в вестибюле.
— Вы еще здесь? — удивилась она.
Она окинула меня подозрительным взглядом, посмотрела на мои руки, затем на труп своего мужа, размышляя, дотронулся ли я до чего-нибудь.
Она все больше становилась похожа на Анну. У нее был такой же пустой взгляд, как у Анны, когда та сообщила мне, что для нас двоих все кончено и она хочет вернуться к мужу.
И все же мне захотелось обнять ее, сказать что-нибудь успокаивающее.
— Извините, мадам, я ухожу.
Она открыла мне дверь на площадку и, кажется, прошептала «прощайте», но я в этом не уверен.
Дверь резко закрылась за мной, и я оказался в полной темноте.
Снизу доходил резкий запах клея для бумаг. Я зажег спичку, чтобы как-то сориентироваться. Слева была лестница, а прямо передо мной находился грузовой лифт. Я вошел в стальную кабину.
Вытянутая в длину, она напоминала лифты в больницах для перевозки лежачих больны. Я стал искать табло. Пламя спички уже лизало пальцы, когда я заметил две кнопки — красную и черную.
Красная была ниже — я нажал на нее. Содрогнувшись, словно от электрического разряда, кабина двинулась вниз. Я разжал пальцы, спичка упала на пол, валявшийся рядом кусок серпантина тоже загорелся, и я раздавил его каблуком. Слабое освещение исчезло.
Увидев два грузовика во дворе, я подумал об автомобиле Драве.
Не вернулся же он домой пешком? Я напрасно оглядывался вокруг — машины не было. Не было ее и на улице. Может быть, кто-нибудь подвез его? И этот кто-то унес с собой мою маленькую картонную клетку, припудренную серебряными блестками. Исчезновение этой клетки волновало меня не меньше, чем смерть переплетчика.
Я сделал несколько шагов, со злостью засунув руки в карманы пальто. Я был зол на этот мир за его безжалостность. После шести лет мучительного томления в тюрьме после угрызений совести, которые я испытал, после бессонниц, более жестоких, чем любой кошмар, я вновь оказываюсь среди крови, в самом центре драмы.
Смерть Анны не вылечила меня от отчаяния, я продолжал агонизировать. За эти шесть лет я забылся всего лишь на два часа, встретив мадам Драве. Два часа — это слишком мало.
Я должен был бежать из этого квартала, бежать как можно дальше, продираясь сквозь костер полыхавшего вокруг общего веселья. Но какая-то тайная сила продолжала удерживать меня рядом с этим домом. Я никак не мог принять ситуацию такой, как она была, я никак не мог согласиться оставить между спящей маленькой девочкой и трупом мужчины женщину, которой был обязан, может быть, самыми прекрасными мгновениями своей жизни. Между нами не было ничего, кроме двух поцелуев; оба прекрасно знали, что для нас не существует «завтра», но поцелуи соединили нас сильнее клятвы, крепче, чем самые страстные объятия, надежные формальные узы.
Она выставила меня на улицу. У нее были жестокие глаза женщины, которая не прощает обиды. Я оскорбил ее тем, что не мог помочь. Она поняла, что я должен исчезнуть, поняла, но не приняла.
На другой стороне улицы располагалась стройка, окруженная полисадником. В центре бывшего пустыря возвышались гигантские подъемные краны и пирамиды различных материалов. Возле полисадника находилось стеклянное строение автобусной остановки.
Я скользнул в это укрытие и прежде чем сесть на каменную скамейку, поднял воротник пальто.
Я хотел дождаться дальнейшего развития событий. А вдруг я еще понадоблюсь ей. Не знаю как, но я это чувствовал. Вот-вот должна прибыть полиция. Она будет обследовать место происшествия. Как мадам Драве выйдет из такого трудного положения? Ведь не может же она утверждать, что не слышала выстрела! С другой стороны, если она признается, что выходила, то полицейские спросят, где она была, а тут она ничего не может сказать… Если только… Да, именно так! Это хорошая идея!
Я покинул свое убежище и побежал в ближайшее кафе. Не в то, где недавно мы были вместе, а в маленькое, вроде конуры бистро, которое было открыто в эту ночь.
Внутри были только стойка и три столика, тесное помещение разделено на две части, во второй половине продавали пакеты с древесным углем и охапки дров. Хозяева и полдюжины завсегдатаев бодрствовали. На одном из столиков стояла сковородка с кровяной колбасой, от которой шел приятный запах теплого масла. Гости слишком много выпили и не разговаривали. Они казались почти грустными. На меня посмотрели, как на чужака.
— Телефон, пожалуйста!
Хозяин, толстяк маленького роста с усами и жабьей кожей на носу, нехотя со вздохом поднялся. Он держал салфетку в руке.
— Рядом в магазине.
Уходя из ее дома, я случайно запомнил номер телефона Драве, написанный краской на воротах. Быстро, насколько можно, я пытался набрать номер, но среди утерянных мною навыков было и умение пользоваться телефоном; палец срывался и мне пришлось набирать несколько раз.
Наконец мне это удалось, раздались гудки. Мой Бог! Только бы полиция еще не принялась за дело. Ритмичные гудки сводили с ума.
Я уже собирался нажать на рычаг, как кто-то словно снизошел к моей мольбе, поднял трубку и стал ждать, не говоря ни слова, даже принятого «алло».
В горле у меня пересохло. Никаких сомнений, это какой-нибудь инспектор. Я прекрасно знал манеры полицейских… От стремительных мыслей закружилась голова. Что делать? Ничего не говорить? Это покажется подозрительным. Сделать вид, что я ошибся номером? Но я чувствовал, что не способен на блеф. Я был уверен, что ляпну какую-нибудь глупость.
— Это я, — пробормотал я жалобно.
Ее голос прозвучал для меня лучше всякой музыки.
— Я не сомневалась в этом. Что вы хотите?
— Вы одна?
— Да.
— Вы предупредили…
— Я жду полицию.
— Я подумал… Мне кажется… В конце концов, чтобы объяснить свое отсутствие, вы можете сказать, что ходили на мессу в полночь…
— Не беспокойтесь об этом. Я прошу вас больше не пытаться связаться со мной тем или иным образом.
Она повесила трубку. Усатый ворчун перестал ковырять в зубах.
Полуночники в зале старались вести беседу, но лыка уже не вязали.
— Ожен, — позвала хозяйка. — У тебя все остынет.
— Иду.
Он погасил свет в магазине, даже не дожидаясь, пока я выйду.
Гости пьяно смотрели на меня.
Когда-то мы с матерью по-своему праздновали Рождество. Мы закрывались у себя дома, я ставил на мраморный столик для посуды старый крест с гипсовыми фигурами, местами отколотыми. Наш ужин состоял из холодного цыпленка и бутылки шампанского. Так мы проводили вечер в колышащемся свете толстых свечей, которые иногда служили нам еще и на следующий год…
— Выпьете что-нибудь?
Я посмотрел на хозяина.
— Запри двери после мсье, — бросила ему жена с полным ртом.
— Марк.
Он наполнил мне стакан размером чуть больше наперстка. Две красные капли в форме маленьких звездочек на оловянной поверхности стойки напомнили мне пятнышки на рукаве мадам Драве.
Я вспомнил о том, с какой поспешностью она постаралась избавиться от них. Теперь я был уверен, что это была кровь.
Мысль взволновала меня.
Я заплатил и вышел, даже не выпив, и только на улице, уже отойдя, я вспомнил о маленьком стаканчике. Естественно, я вернулся на остановку, чтобы наблюдать за домом напротив. Около сооружений Драве не было никаких полицейских машин. Неужели у полиции столько срочных вызовов? Почему они задерживались? Более четверти часа прошло с тех пор, как я покинул квартиру.
Когда я первый раз пришел к мадам Драве, неся на руках спящую девочку, у меня возникло мимолетное чувство тревоги. Мне показалось, что я перешагнул порог таинственного лабиринта и погружаюсь в темноту его переходов. Теперь это чувство вернулось ко мне и стало еще более отчетливым.
Большие черные ворота со светлыми буквами напоминали обложку книги, которая могла бы рассказать темную историю одной семьи.
Одинокая женщина с ребенком в рождественскую ночь, муж, который застрелился перед нарядной новогодней елкой.
Две капли крови на рукаве.
Картонная елочная игрушка, исчезнувшая с ветки…
Да еще четвертый персонаж — я! Я, играющий такую важную роль.
Роль свидетеля.
Легкий скрежет заставил меня подпрыгнуть. Ворота ателье открывались. Мадам Драве в своем каракулевом манто выходила, держа за руку маленькую дочь.
