— Пока больше ничего. Я обнаружил его на подушке Штейна.
— Оставлен одним из нападавших?
— Оставлен человеком, который так красиво перевязал Штейна. По-моему, Лекс, это одно из интереснейших дел в моей жизни. Я уже телеграфировал шефу Скотленд-Ярда, чтобы он передал руководство этим делом мне. Предчувствую, что скоро здесь начнет копать какой-нибудь паренек из детективов новой школы.
Однако он оказался неправ. С очередной почтой для него было получено полномочие из Лондона, передающее ему это дело.
— Заметь себе, между прочим, — сказал Сократ брату, когда они сидели за обедом в гостинице в Хиндексе, — что Штейн ничего об этом, как ты его называешь, волоске не знает и ничего не должен знать, потому что он припишет ему такое же значение, как и я. Это его может очень расстроить.
— Разве он относится к людям, которые в опасный момент теряют самообладание?
— Об этом ничего нельзя сказать заранее, — уклонился от прямого ответа брат.
Тем временем полиция доставила убитого в морг в Газлмере, и все в окрестности кишело любопытными, которые деятельно уничтожали всякие улики, оставленные преступником после себя. Происходило также наступление маленького батальона репортеров, и, чтобы отделаться от них, Сократ решил обедать вне дома Менделя. С тайным удовольствием посматривал он на брата, который рассеянно и мрачно давился едой.
— Лекс, тебе, может быть, никогда больше не представится такой интересный случай. Разве тебя не прельщает, что ты сможешь участвовать в расследовании такого интересного дела?
— Я думаю о другом.
— Успокойся, милый, она, наверное, в безопасности. И если не ошибаюсь, в Лондоне. Я хочу тебе сказать то, что возвратит блеск твоим глазам и надежду сердцу.
Лексингтон умоляюще посмотрел на него.
— Не томи, Сок. Это загадочное исчезновение Молли угнетает меня. Что ты хотел сказать?
— Я хотел сказать, что ты уже сегодня вечером увидишь Молли Темальтон, — прозвучал неожиданный ответ.
— Ты знаешь, где она? — спросил Лексингтон. — Ты хочешь ее арестовать?
— Убежать от отчима не является преступлением. Терять свои туфли на болоте тоже не преступление. За это не наказывают и не арестовывают. Насколько мне известно, никто до сих пор не обвинил мисс Темальтон в убийстве отчима. И если кто-нибудь на это отважится…
— То я сверну ему шею, — гневно прервал его Лексингтон.
— Так далеко я бы не зашел. — Сократ затрясся от внутреннего смеха. — Зато такое подозрение меня в высшей степени развеселило бы.
— Сок, ты настоящий черт. В первый раз являюсь свидетелем того, как ты расследуешь преступление, и это доставляет тебе, кажется, большое удовольствие.
— Потому что у меня молодое сердце, мой милый, и если бы я думал еще о женитьбе… Девушка обладает характером, очень красива, самое красивое лицо, какое я видел за многие годы.
Кровь прихлынула к щекам Лексингтона.
— Не будь смешон. — Его голос был немного натянутым. — Я знаю Темальтон только двадцать четыре часа. Конечно, она очаровательная девушка…
— Знаю, знаю, — остановил его брат. — Однако если ее красота и очарование действуют так на старого человека, как я, то какое же действие они должны оказывать на двадцатилетнего? — Его рука ласково легла на плечо Лексингтона. — Прими благословение, мой мальчик.
Боб Штейн, ожидавший их внутри дома внизу, удивился, что кто-то в такой безрадостный день может так весело смеяться.
— Я был у трех дубов, — сообщил он, когда братья покинули гостиницу, — и пришел к заключению, что ему так же, как и мне, заткнули рот кляпом, связали и затем вынесли из дома.
— Но почему они его положили на сук? — спросил Сократ.
Штейн заморгал ресницами.
— Я перебрал в уме известных мне преступников, но не вспомнил никого со склонностью к таким причудам.
— Полагаете, он был застрелен прежде, чем его подняли на сук?
— Без сомнения, — не колеблясь, ответил Штейн.
— В таком случае наши мнения расходятся.
— О… — От удивления Штейн ничего не мог вымолвить.
— Выстрел, который убил Менделя, — начал свои объяснения Сократ, — был произведен снизу вверх. Если вы взбирались на дерево, то должны были заметить, что пуля срезала несколько маленьких веточек.
Лексингтон был потрясен этим заявлением не меньше Штейна, и на минуту воцарилось молчание.
— Кроме того, заметьте, Боб, — сказал Сократ, когда они шли вдоль улицы, — шеф поручил расследование этого дела мне.
— Смотри-ка! Как правило, они ведь не любят пользоваться услугами любителей.
— Ну, едва ли меня можно назвать любителем, — немного недовольно возразил Сократ.
Но Боб Штейн, казалось, пропустил мимо ушей замечание Сократа. Он перевел разговор с убийства Менделя на Молли Темальтон.
— Жаль, что она сразу убежала в тот момент. Это невольно возбудит против нее подозрение, и, как только репортеры почуют это, немедленно может последовать статья за статьей. Я уже вижу в газетах жирные заголовки: «Дочь убитого исчезла бесследно». — И затем, внезапно меняя тему разговора, он сообщил с вялой улыбкой: — Я говорил с Джефри, Сок.
— Судя по вашему невеселому виду, полагаю, что он принял вас не очень милостиво.
— Конечно. Ему инспектор Маллет уже надоел своими расспросами. Естественно, мисс Темальтон была у него сегодня ночью, но он не хочет в этом признаваться. Вообще-то, весьма странный человек. Мне следовало бы с ним познакомиться раньше.
— А вы с ним никогда раньше не разговаривали?
— Нет, — ответил Штейн, качая головой. — Он мне совершенно незнаком. У него какое-то странное выражение глаз; я никогда не забываю человеческих глаз. Однако все размышления пока не приводят меня к какому-либо выводу.
Они дошли до перекрестка, где Штейн с ними попрощался.
— Молодая девушка занимает его больше, чем печальный конец Джона Менделя, — сказал Сократ, когда они с братом шли к дому убитого.
— Неслыханно, — сказал Лексингтон, — чтобы такой человек хотел жениться на молодой девушке, как мисс Темальтон.
— Между прочим, ты спокойно можешь называть ее Молли, — успокоил его брат.
— Не находишь ли ты, что это пошло, Сок? Такой старый человек…
— Для женитьбы никто не старый, мой дорогой. А может быть, тебе следует напомнить, что я на два года старше Штейна?
— Ты! Но ведь ты совсем другое дело. Ты вечно молод, Сок. А в сравнении с этим Бобом… Разве не находишь его желание чудовищным?
Его брат тихо рассмеялся.
— Не настолько, как ты его находишь. Впрочем, она кажется, не очень-то расположена к этой свадьбе, а?
— Откуда я могу знать, — попробовал уклониться Лексингтон, но потом признался: — Ну, правда, мы кое-что об этом говорили…
— Лекс, — серьезно предостерег его Сократ, когда они поднимались по лестнице, — выбрось из головы мысль, что сватовство Боба является для Молли оскорблением. Если ты серьезно думаешь следовать моей профессии, то приучай себя освобождаться от предрассудков.
В доме их ожидала толпа жадных до новостей репортеров из различных газет. Сократ сообщил им только основные факты, обойдя молчанием некоторые детали. Это была привычка, которой обладает и должен обладать каждый детектив.
— Почему же ты не поделился с ними подозрениями относительно Джефри? — спросил Лексингтон после того, как журналисты удалились.
— Я считаю, что это неумно. И не только потому, что Джефри представляет материал, который я хочу разработать сам, но и потому, что расследование относительно Джефри определенно вызовет расспросы о Молли. А как раз этого-то я хочу избежать. Я слышал, что первые выпуски лондонских газет уже печатают эту новость, что меня немало радует.
— А почему это тебя так радует?
— Этот вопрос ты задай мне сегодня вечером.
После обеда Сократ занялся изучением всех бумаг Менделя. От этой работы его оторвал брат, передав телеграмму.
— Должен ли посыльный ждать ответ?
Сократ развернул телеграмму, медленно прочел сообщение, которое занимало две страницы и, закончив чтение, кивнул.
— Я так и думал. Послушай, Лекс, что мне докладывает регистрационный отдел Скотленд-Ярда.
«Получил ваш запрос. Приложенный оттиск большого пальца принадлежит Теодору Кеннер Варбу, он был осужден к десяти годам каторжной тюрьмы за подлог и обман в Олд-Бэйли. Арест осуществляли суперинспектор Мендель и сержант Штейн. Часть показаний была снята. При освобождении Мендель снова арестовал его на основании обвинения в подлоге, и Варб снова был осужден на три года отбывания в каторжной тюрьме».
— Итак, вот кто такой наш Джефри, — с яростью сказал Сократ.
Солнце уже закатилось, и голубые тени спустились в долину, когда снова появился утомленный Штейн и повалился в кресло.
— Никаких следов. Ни в Газлмере, ни в Гольдаминго ее не видели, и ни один из железнодорожных служащих не может вспомнить, что видел ее. А как мне сообщил начальник станции, эту девушку хорошо знают на обоих вокзалах.
