Пятьсот миллионов! Цифра болезненно билась в голове Дюваля.
- Я телеграфирую Гибсону. Перевод денег не представляет трудностей. Это меня совсем не волнует, а вот их дальнейшая судьба… Что вы собираетесь делать с этими деньгами, месье Дюваль?
Нотариус закурил, заложил руки за спину и заходил по кабинету. Дюваль посмотрел на округлого человечка в костюме цвета морской волны. Ему показалось, что все это происходит на экране, на котором было два человека: один из них - рассуждающий адвокат, а другой, в кресле, молодой американец, по фамилии Хопкинс, время от времени подносивший руки к лицу… этим, последним, и был он, Дюваль.
- Вы женаты? - спросил мэтр Фарлини. - Да… У меня это отмечено… И на каких условиях?
- Общности имущества.
- А-а! Тогда мадам Дюваль имеет равное право на наследство, осмелюсь вам сказать. Вам знаком соответствующий закон? На всю движимость, включая наследство, вы имеете равные права. Вам лично может принадлежать лишь недвижимость, например, дом… Но мы поговорим об этом позже, когда вы будете более внимательны к моим словам, это и понятно. Мы не должны делать неверные шаги.
Хватит! Хватит! Дюваль не мог больше этого выносить. Ему вдруг захотелось ходить, смешаться с толпой, потолкаться среди живых людей. Он был как во сне, словно его одурманили, чувствовал себя разбитым.
- Вы будете продолжать свою работу? - спросил нотариус.
- Я еще не знаю… извините… я ничего не знаю. Я даже не знаю теперь, кто я такой.
Фарлини взял Рауля по-отечески за руки.
- Вы богач, и я вас поздравляю. Скорее возвращайтесь к себе, чтобы сообщить приятную новость жене. Но будьте осторожны!
Он открыл и тотчас же закрыл дверь.
- Не доверяйтесь никому и даже лучшим друзьям. У вас сразу появятся завистники. Не давайте деньги в долг. Деньги похожи на мед, они привлекают ос. Ах да, я совсем забыл.
Он отвел Дюваля в центр кабинета.
- Я тоже вроде вас потерял голову. Не хотите ли аванс? Я оформлю чек.
Дюваль тотчас вспомнил о совместном счете с Вероникой. Если вдруг он внезапно увеличится хотя бы на незначительную сумму, Вероника начнет допытываться, откуда взялись деньги.
- Нет, нет!… - сказал Дюваль. - Нет. Не теперь. Мне пока ничего не нужно.
- Не стесняйтесь… Я в вашем распоряжении. Приходите к концу недели. У вас будет время обо всем подумать, а у меня - чтобы все подготовить. Теперь же у меня другая встреча. Извините.
Он проводил Дюваля до двери лифта и сердечно пожал ему руку.
- Я рад, месье Дюваль. Видите, не всегда последнее слово за несправедливостью!
Рауль вошел в лифт, и пока тот опускался, нотариус возвысился словно ангел-хранитель, затем Дюваль, слегка пошатываясь, очутился на тротуаре. Он не мог вспомнить, где оставил свою машину, не мог найти ключи. Его мучила жажда. Какая-то сила сдавила ему горло, болезненное ощущение счастья стояло в нем комом и увлажняло глаза. Рауль пошел по улице Жана Медика и сел на террасе какого-то кафе: - Кружку пива!
Вот тут- то Рауль почувствовал радость, какую никогда ранее не испытывал: он чувствовал себя тяжелым и налитым словно прямое дерево, прочно держащееся на земле. Звуки окружающего мира отдавались в нем песней… У него не было никаких мыслей по поводу свалившегося богатства. По его членам разлилось вдруг счастливое оцепенение. Единственное, в чем он был уверен, так это в том, что мог оставаться здесь до ночи, если захочет, и никто не осмелится ему перечить. У него больше нет графика, свиданий с месье Джо, который ему больше не классовый враг. Хоть бы этот покой, этот прекрасный покой продлился!… Пиво было свежим. Проходившие женщины - прекрасны. Он повел глазами вслед длинной спортивной машине. Сколько за нее отдали? Четыре, пять миллионов? Внезапно он почувствовал болезненную радость: думать о стоимости вещи и знать: "Она мне по карману"! Всю свою жизнь он чувствовал витрину, мешавшую его протянутой руке. "Идем! - говорила мать. - Ты же знаешь, что это не для тебя!"
- Пожалуйста, еще пива!
Он отложил все трудности на потом, а пока праздновал с судьбой медовый месяц. Это была их свадьба, посвящение во что-то более сильное, чем наслаждение. Надо бы заснуть с этой радостью в руках, обнять ее, прижать к себе. Нужно кричать, петь, а не вздыхать в тиши. Хорошо бы рядом иметь кого-то близкого, любимого.
Дюваль расплатился и поднялся. Он пошел наугад, одолеваемый противоречиями. Было пять часов вечера, по тротуарам текла толпа. Вернуться в Канн? Снять жилье в Ницце? Он пытался думать, разглядывая витрины, внезапно вошел в табачную лавку.
- Мне нужна зажигалка.
- Для подарка? - спросила продавщица. Он не смог сказать: для себя.
- Да, для подарка. Что-нибудь поприличнее.
Он вдруг застыдился чего-то, ощущая озноб и раздражение одновременно. Продавщица выложила перед ним зажигалки и стала их зажигать.
- Вот эта замечательная. Из золота. Прекрасный подарок.
- Сколько она стоит?
Вопрос сорвался сам. Он так часто его задавал.
- Триста пятьдесят франков.
Рауль не мог не подумать слишком дорого. Засмеялся. - Она прелестна, не правда ли? - спросила продавщица.
- Да, она мне очень нравится.
Нужна ли ему была эта зажигалка? Ах, ни к чему задавать себе подобные вопросы. Можно, наконец, уступить своему желанию и только, без размышлений, без сожалений. Он еще помедлил.
- У нас есть и другие модели, - сказала продавщица.
- Нет, нет… Я беру эту… Не нужно заворачивать.
Он накрыл зажигалку ладонью, потом подписал чек и быстро вышел. Сердце бешенно колотилось. Он разжал пальцы. Зажигалка сверкала на ладони словно самородок. Дюваль остановился и прикурил. Пламя было длинным и голубым в основании, а вверху желтым и дрожащим, как у свечи. Когда он был маленьким, мать водила его в церковь, часто покупала свечи, которые он неловко ставил на железный поднос и наблюдал за тем, как они истаивали, пока мать шевелила губами в непрерывных молитвах. Пожалуй, для матери он и щелкал сейчас зажигалкой.
Рауль поискал машину на бульваре Виктора Гюго, заметил ее издалека, облезлую, усталую, стоявшую между "504" и "Мустангом". Нет, храбрая старушка, он не продаст ее, не станет менять свой образ жизни из-за какой-то Вероники. Да, отныне существовала проблема Вероники. И эту проблему надо было вскоре решать.
Дюваль сел в машину, закурил другую сигарету, еще раз полюбовавшись зажигалкой, и двинулся по направлению к Променаду.
Не может быть и речи о дележе, а значит и о разводе! Все просто и ясно!… Если бы, к несчастью, процедура зашла далеко, это было бы крахом. Слово, слегка мелькнувшее в сознании, заставило Дюваля задуматься. Неужели, за несколько часов он обрел сознание собственника? И не стал ли он в самом деле тем, кого ненавидел больше всех на свете? Вот они, деньги, стоит только протянуть руку. На свете столько умных способов их применения. В любом случае Вероника не должна иметь ни малейшего права на наследство. Эти деньги - плата за недосыпание и труды несчастной, которая до времени износилась ради сына. Это плата за ярость и оскорбления, боль загубленного детства. Деньги Хопкинса прежде всего деньги Дюваля. Закон несправедлив. Никакого дележа! Кубышка будет лежать в банковском сейфе так, чтобы никто не знал о ней. Однако, крестьяне были совсем не дураки, пряча свои экю в стене или за чугунной плитой камина.
Ну, а Фарлини, предупредит ли он Веронику? А может, он предложит вложить деньги в недвижимость, коммерческое дело, то есть, пустить деньги в оборот. На все это нужно время. А вдруг адвокат Вероники учует наживу?! К тому же Дювалю совсем не хотелось становиться собственником. Спрятанные деньги пусть себе будут как резерв. Это не капитал. А вдруг Вероника попытается вымогать деньги: "Ты хотел убить меня, у меня есть, доказательство, подписанное тобой. Ты заплатишь за это, друг мой!" И все эта бумага, причина бед. Отнять ее? Она теперь, должно быть, в руках какого-нибудь законника. Дюваль отчаянно искал выход. От его радости не осталось и следа. Если бы мать была рядом, она бы сказала: "Не судьба", - и погадала бы на картах, как когда-то по воскресеньям. Ей всюду мерещились враги, заговорщики, брюнетки, которые хотели ей плохого, письма с дурными вестями. Роковое совпадение развода и этого завещания выбило его из колеи. Все хладнокровие Дюваля исчезало, стоило лишь ему подумать о том, что он сам во всем виноват, что сам все испортил, что Вероника никогда не искала бы развода, если бы он сам так глупо за это не принялся, вот уже верно "не судьба".
Он ехал еле-еле в цепочке автомашин, двигавшихся к Круазетг, и беспрерывно спрашивал себя: как, как помешать разводу? Или хотя бы максимально отсрочить его. Возможно ли это? Дюваль неоднократно слышал о строгостях контроля за обменом валюты. Он понятия не имел, что это за штука. И подозревал, что это, видимо, связано с полицией, с хитростями, опасностями. Спросить совета? У кого? Не у Фарлини же, который стоит на страже порядка? И не у адвоката. Но у кого же?
