— Хорошо. Тогда возникает вопрос: почему на этот раз? Если записка от злоумышленника, то почему он не хотел, чтобы в его ловушку попал я?
— Потому, что вы только что приехали, — предположил Боб Гейл. — Вы пока еще не один из нас — ну, что-нибудь в этом роде.
— Полагаю, такое возможно. Но вероятнее всего, он или она знает, кто я такой и почему я здесь.
— Не понимаю, каким образом, — сказал доктор Камерон.
— Должно быть, либо вы, либо Боб могли упомянуть об этом в разговоре с кем-то, кому вы доверяете, не обязательно с преступником, в разговоре с каким-то третьим лицом, вполне безобидным на вид, которое потом поделилось этой информацией с кем-нибудь еще, а тот рассказал другому, и сейчас, возможно, половина постояльцев «Мидуэя» уже знает об этом.
— Мистер Тобин, — начал Боб Гейл, — клянусь вам, я не говорил никому ни слова, никому! Конечно, я глупо себя вел в столовой, но это только потому, что я был взволнован из-за вашего приезда. Уверяю вас — это был единственный раз, когда я допустил промах. И я никому ничего не рассказывал. Ни одному человеку. Я обещал доктору Камерону никому ничего не говорить, а он вам скажет, что если я даю слово, то всегда его держу.
Он говорил так серьезно и искренне, — что не поверить ему было невозможно.
— Нет, мистер Тобин, — поддержал его доктор Камерон, — это не ответ на ваш вопрос. Я уверен, что Боб ничего не говорил, и наверняка знаю, что сам я этого тоже не делал. Я ничего не рассказал даже доктору Фредериксу, а я уж, конечно, не подозреваю своего собственного помощника. Но не могу не согласиться — то, о чем вы говорите, вполне могло произойти. Я сказал бы одному, тот — другому и так далее. У доктора Фредерикса мог быть какой-нибудь пациент, которого он захотел бы предостеречь от опасности, рассказав о сложной ситуации в «Мидуэе», и тогда эта цепочка заработала бы полным ходом. Вот почему я не стал даже давать для нее повод. И то же самое внушил Бобу. Нет, ваш секрет по-прежнему остается секретом.
Объяснения доктора Камерона по поводу того, почему он держит в неведении своего помощника, показались мне не слишком убедительными, но нечего было пытаться угадать его истинные мотивы, пока я не познакомлюсь с доктором Лоримером Фредериксом. Поэтому я ничего не сказал и вернулся к сути вопроса:
— Но почему я? Почему надо извиняться за западню, устроенную для меня, а не за те, что были устроены для остальных? Посмотрите еще раз на записку: там все сказано совершенно ясно. Там не говорится, что ее автор просто сожалеет, — он сожалеет о том, что это был я. Если причина не в том, что он знает обо мне правду, то в чем же?
Доктор Камерон развел руками:
— Мистер Тобин, прежде всего давайте спросим, почему он подстраивает несчастные случаи. Совершенно очевидно, что его мотивы противоречат здравому смыслу. Так как же я могу догадаться, почему он сожалеет о том, что пострадали вы? Возможно, Боб прав и этот человек считает, что вы для нас еще новичок и не являетесь членом нашей семьи или клана, как уж там он это себе представляет. И он сожалеет о том, что посторонний человек пострадал в результате семейных распрей.
— Не знаю, — засомневался я. — Может быть, и так, но я не уверен. Звучит не слишком правдоподобно.
— Я не собираюсь учить вас, как вести расследование, мистер Тобин, — продолжал он, — но сомневаюсь, что в этом деле вы сможете сначала установить мотив, а затем найти преступника. Мне кажется, нам сначала придется найти преступника, а поймав его, мы узнаем и мотив.
— А отпечатки, мистер Тобин? — напомнил Боб Гейл. — Как вы думаете, на записке могут быть отпечатки пальцев?
— Сомневаюсь. На бумаге четких отпечатков не получается. В любом случае на записке будут в основном мои отпечатки. Даже непрофессионалы уже лет двадцать как знают о том, что надо надевать перчатки. А если мы и найдем четкий отпечаток, который не принадлежит ни доктору Камерону, ни мне, едва ли разумно выстраивать в ряд всех постояльцев «Мидуэя» и снимать у них отпечатки пальцев.
— Для некоторых из них, — согласился со мной доктор, — это и в самом деле было бы тяжелой травмой.
— А в итоге может оказаться, что отпечаток принадлежит клерку из магазина канцелярских принадлежностей.
Боб поморгал глазами и усмехнулся:
— Извините, что спросил.
— Есть вопрос, который я хотел бы задать вам, — обратился я к нему. — Вы случайно не играли в пинг-понг, когда пришла Дебби Латтимор и попросила Джерри Кантера проводить меня в мою комнату?
— Конечно. — Он улыбнулся. — Я бы и сам вас проводил, но я как раз играл, и партия была в самом разгаре. Было бы странно бросать игру.
— Рад, что вы это понимаете, — заметил я.
— О, я не всегда бываю таким тупым, как за обедом.
— Не сомневаюсь в этом. Кто вчера был вашим соперником?
— Вчера мы играли втроем. Понимаете, тот, кто не играл в этой партии, в следующей должен был играть с победителем. Там были я, Эдгар Дженнингз и Фил Роше. — Он назвал двоих постояльцев, которых я пока не видел.
— Вы продолжали играть, корда со мной произошел несчастный случай?
— Да, конечно. Мы собирались играть до ужина.
— Хорошо. А кто-нибудь, кроме Джерри Кантера, выходил из комнаты до несчастного случая?
Он сморщил лоб, припоминая:
— Я совершенно уверен, что никто не выходил.
— Отлично, — сказал я и повернулся к доктору Камерону:
— Исключаем двух подозреваемых. Ни Дженнингз, ни Роше не ставили ловушку, в которую я угодил.
— Откуда такая уверенность? — не понял он. Я рассказал ему о маленьком отверстии от гвоздя, которое обнаружил в плинтусе, и об ощущении, будто мою лодыжку что-то держит, возникшем у меня, когда я начал падать.
— Тот, кто устроил эту западню, должен был находиться поблизости, чтобы убрать улики сразу после того, как ловушка сработает. Кроме того, ловушки не было, когда мы с Джерри Кантером поднимались по лестнице, значит, ее должны были поставить в то время, когда Боб играл в теннис с Дженнингзом и Роше.
— Исключите еще двоих, — сказал Боб. — Мэрилин Назарро и Бет Трейси находились в комнате и наблюдали за игрой. Никто из них не выходил.
Мэрилин Назарро — та молодая леди, которая выглядела такой оживленной за обедом, но в прошлом была подвержена депрессии, парализовавшей ее волю. Бет Трейси я пока не видел.
— Тем лучше, — сказал я. — Можно исключить пятерых и всех пострадавших. Это миссис Акерсон и Молли Швейцлер (упавший стол), Дональд Уолберн (стремянка), мисс Вустер (балкон) и Джордж Бартоломью (кладовая). Всего десять человек из двадцати одного.
— Двадцати двух, — поправил меня доктор Камерон. — Если считать мисс Вустер. Она сейчас в больнице, без нее здесь двадцать один человек.
— Очень хорошо. Десять из двадцати двух. Остаются двенадцать постояльцев плюс миссис Гарсон, повар, и доктор Фредерикс, ваш помощник.
— Я надеюсь, вы не считаете их подозреваемыми, — забеспокоился доктор Камерон.
«Пока я их не увижу, — подумал я, — особенно пока не увижу доктора Фредерикса, они останутся в числе подозреваемых».
— Вероятно, нет. Кстати, кого из здешних постояльцев зовут Дьюи?
Вопрос озадачил их обоих.
— Никого, насколько я знаю. А в чем дело? — спросил доктор Камерон.
— Я встретил его вчера ночью. Он мне сказал, что его зовут Дьюи.
Доктор Камерон слегка пожал плечами:
— Время от времени у наших постояльцев случаются небольшие ухудшения. Особенно по ночам. Вероятно, кого-то из них в другой период жизни называли Дьюи и это имя всплыло в его памяти вчера ночью. Но я не знаю, кто это был.
— Мне бы хотелось совместить в своем представлении реальных людей и их досье. Поэтому, если в вашем присутствии я назову кого-нибудь Дьюи, пожалуйста, обратите внимание на этого человека и скажите его настоящее имя.
Оба пообещали, что так и сделают, потом доктор Камерон спросил:
— Теперь, когда мы свели список подозреваемых к двенадцати, что вы собираетесь предпринять?
— Похожу по дому, познакомлюсь со всеми остальными. Групповая терапия у вас каждый день?
— Дважды в день, утром и после обеда. Занятия добровольные, и посещаемость очень низкая, но некоторых постояльцев поддерживает мысль, что, если понадобится, они могут прийти на занятие. Обычно я веду утренние группы, а доктор Фредерикс — дневные.
— Вы пойдете сегодня днем? — спросил Боб Гейл.
— Конечно, — ответил я и поднял правую руку, закованную в гипс. — После вчерашнего случая никому не покажется странным, что мне понадобилась некоторая поддержка.
Было три часа дня. Занятия групповой терапией проходили в большой квадратной комнате, уставленной по периметру книжными шкафами. Большую часть комнаты занимал овальный стол, окруженный деревянными стульями без подлокотников, с набивными кожаными сиденьями и такими же спинками. Без двух минут три за столом сидели семеро, включая меня. Все расположились на приличном расстоянии друг от друга. Доктор Фредерикс еще не пришел, и оба конца овального стола пустовали, поэтому я пока не знал, какой из них считался главным.
