Макферсон молча вздохнула.
— Не беспокойтесь, я ее найду, — сказал Босх.
Собеседники молча взглянули на него.
— Если она жива, конечно.
— Хорошо, — кивнул Холлер. — Это твоя задача номер один.
Босх достал перочинный ножик, висевший на кольце с ключами, и вскрыл красную печать на большой коробке. Он еще не знал, что внутри. Вещественные доказательства, представленные на суде, оставались в прокуратуре, все остальное хранилось в архиве.
Он натянул резиновые перчатки и снял крышку. Наверху лежал бумажный пакет с платьем жертвы. В воздухе запахло плесенью.
Босх развернул платье, держа его за плечи. Все молчали. В этой одежде девочку задушили. Платье было голубое с темно-синим бантом. Спереди — там, где нашли пятно, — из подола был вырезан квадрат размером в ладонь.
— Почему оно здесь? — спросил Босх. — Я думал, его представили на суде.
Холлер пожал плечами. Макферсон наклонилась, рассматривая платье.
— Наверное… скорее всего из-за вырезанного куска. Это могло вызвать вопрос защитника, и тогда пришлось бы говорить о группе крови. Обвинители решили ограничиться фотографиями жертвы, а показывать платье предоставили защите, но ей оно не понадобилось.
Босх свернул платье и положил на стол. В коробке была еще пара черных кожаных туфелек, маленьких и жалких. Во втором бумажном пакете находилось нижнее белье и чулки, а также заключение из лаборатории о том, что телесных жидкостей на этих предметах одежды не обнаружено.
На самом дне в пластиковом конверте лежала серебряная цепочка с подвеской в виде фигурки Винни Пуха, а в другом — детский браслетик из бусин цвета морской волны, нанизанных на резинку.
— Больше ничего, — объявил Босх.
— Надо, чтобы эксперты снова на это взглянули, — сказала Макферсон. — За четверть века технологии шагнули далеко вперед.
— Сделаем.
— Кстати, где нашли туфли? На фотографиях с места преступления их не видно.
Босх пробежал глазами отчет, пришпиленный к крышке коробки.
— Написано, что под телом. Очевидно, свалились с ног девочки, когда ее душили в грузовике. Убийца бросил их в мусорный ящик первыми.
Лица сидящих потемнели — каждый представлял себе эту сцену. Босх стал одну за другой убирать вещи обратно. Сверху положил цепочку с подвеской.
— До какого возраста ваша дочь увлекалась Винни Пухом? — спросил он.
Холлер и Макферсон посмотрели друг на друга. Ответила Макферсон:
— Лет до пяти-шести, а что?
— Моя тоже вроде того… но в двенадцать лет?
— Может, с ним что-то было связано? — предположил Холлер. — Наша Хейли до сих пор носит браслет, который я подарил ей лет пять назад… Ну, не все время, — поправился он, поймав ироничный взгляд бывшей супруги, — но иногда надевает — когда я ее забираю к себе. Винни Пуха тоже мог подарить родной отец.
Компьютер мелодично звякнул, извещая о приходе почты, и Макферсон взглянула на экран.
— От Джона Риваса из сотого отдела, обвинителя на вечерних предварительных слушаниях, — сказала она. — У Джессапа появился защитник, приехал ходатайствовать об освобождении под залог до суда. Клиента привезут из городской тюрьмы последним автобусом.
— Кто защитник? — спросил Холлер.
— Ты не поверишь — сам Ловкач. Клайв Ройс взялся защищать Джессапа pro bono,[1] на свой страх и риск. Принял дело от «Генетической справедливости».
Босх хорошо знал это имя. Клайв Ройс был известнейшей фигурой, любимцем публики и журналистов. Он никогда не упускал возможности высказать перед камерами все, что не имел права упоминать в суде.
Холлер скривился:
— Ясное дело, pro bono, зачем ему гонорар? Пиар в новостях и газетные заголовки куда важнее.
— Ни разу не выступала против него, — покачала головой Макферсон. — Сгораю от нетерпения.
— Джессап уже в списке слушаний?
— Еще нет, Ройс пока говорит с секретарем. Ривас спрашивает, брать ему это на себя или ждать нас? Он будет возражать против освобождения.
— Нет, мы сами, — решил Холлер. — Идем.
Макферсон закрыла ноутбук. Босх опустил крышку коробки с вещдоками. Холлер повернулся к нему:
— Гарри, ты с нами? Поглядим врагу в лицо.
— Я с ним уже семь часов провел.
Макферсон улыбнулась:
— Думаю, что Микки имел в виду не Джессапа.
Босх понимающе кивнул. Главным противником для Холлера был Клайв Ройс.
— Нет, я пас, — сказал Босх. — Лучше отвезу все это в отдел криминалистики и поскорее займусь поисками свидетельницы. Когда найду, дам знать.
Вторник, 16 февраля, 17:30.
Сотый отдел располагал самым большим помещением в здании уголовного суда. Здесь проходили утренние и вечерние предварительные слушания — двойные впускные ворота местной системы правосудия. По закону каждый арестованный должен был предстать перед судьей в течение двадцати четырех часов, и для этого требовался просторный зал, где могли разместиться все родственники и друзья подсудимого. Большинство из них пока не имели представления о длительном и изматывающем пути, на который он ступал в этот день. На предварительном слушании можно было увидеть родителей, жен и невесток, дядей и теток и даже соседей, пришедших поддержать человека, которому предъявлялось обвинение, и выразить возмущение по поводу его ареста. Восемнадцать месяцев спустя, когда колесница правосудия, поскрипывая, приближалась к конечной цели — вынесению приговора, из первоначальной толпы хорошо еще, если оставалась старушка мать.
Публика по ту сторону ограждения, включавшая юристов всех мастей, была почти столь же многочисленна. Седые ветераны, скучающие государственные защитники, усталые обвинители, пройдошистые «советники» гангстерских синдикатов, газетчики… Одни кучковались у адвокатских столов, другие теснились у загородки из оргстекла, шепотом переговариваясь с клиентами.
Всем этим муравейником распоряжался судья Малкольм Файрстоун. Опущенная голова, острые вздернутые плечи, с каждым годом приближавшиеся к ушам, в черной мантии, похожей на сложенные крылья, он напоминал стервятника, готового полакомиться окровавленными объедками системы правосудия.
Файрстоун вел предварительные слушания, которые начинались в три часа дня и могли продолжаться до самой ночи — в зависимости от количества дел. Поэтому он не был склонен тянуть с разбирательством. В сотом отделе только успевай поворачиваться — здешний конвейер движется без остановки. Судье хотелось домой. Хотелось домой прокурорам и защитникам. Всем хотелось домой.
Едва мы с Мэгги вошли, мне бросились в глаза видеокамеры в левом углу зала напротив стеклянного загончика, куда арестованных приводили партиями по шесть человек. На этот раз яркого света не было, и я легко разглядел среди операторов своего приятеля, который как раз закреплял ножки штатива, давшие ему прозвище Стикс. Мы кивнули друг другу.
Мэгги тронула меня за локоть, показывая на стол обвинителей, где сидели четверо:
— Вот он, Ривас, с краю.
— Понял. Поговори с ним, пока я отмечусь у секретаря.
— Холлер, ты забыл, кто ты? Тебе не нужно отмечаться.
— Ах да.
Мы подошли к столу, и Мэгги представила нас с Ривасом друг другу. Государственный обвинитель был совсем мальчишка, судя по всему, недавний выпускник одной из лучших юридических школ, и ждал лишь удобной возможности, чтобы вырваться из ада предварительных слушаний и взойти на следующую ступеньку служебной лестницы. Однако в повадке молодого человека чувствовалась настороженность. Хоть я и собирался облегчить ежедневную ношу Риваса, но был при этом чужаком, гостем с другой стороны, а еще точнее — лисой в курятнике. Впрочем, сегодня его подозрениям предстояло лишь укрепиться.
Пожав руку Ривасу, я стал высматривать в зале Ройса. Он сидел у барьера и беседовал с молодой женщиной, по виду своей помощницей. Оба склонились над открытой папкой, перебирая кипу документов. Я приблизился и протянул руку.
— Клайв Ройс, «королевский адвокат»! Как поживаешь, старина?
Его загорелое лицо осветилось широкой улыбкой. Как истинный джентльмен, Ройс встал, отвечая на рукопожатие.
— Привет, Майк! Жаль, что мы сегодня на разных берегах.
Может, ему и было жаль, но не слишком. Он построил всю свою карьеру, ставя исключительно на фаворитов, и ни за что не согласился бы вести дело на свой страх и риск, тем более под пристальным вниманием прессы, не будь полностью уверен в очередной победе и порции бесплатной рекламы. Клайв Ройс пришел, чтобы выиграть, и за его сияющей улыбкой проглядывал хищный оскал.
Я улыбнулся в ответ:
— Мне тоже, и боюсь, ты скоро заставишь меня пожалеть еще больше.
— Что ж, в конце концов, мы оба выполняем свой долг. Я вытягиваю Джессапа, так сказать, на общественных началах, а ты помогаешь окружному прокурору.
