Галия Мавлютова - Королева сыска

— Кабы я знала… — равнодушно пожала плечами Юмашева.

Певица на экране наконец отпела свое. Начались трехчасовые новости, озвученные радиостанцией «Мелодия». Виктор отвернулся от телевизора.

Новость про убийство депутата ЗакСа уже отстала от тройки «горячих», теперь первым номером программы шла передислокация российских войск на чеченском поле брани. Хотя еще четыре дня назад акулы пера и телеобъектива, получив очередной кусок сырого мяса, взахлеб верещали о политической подоплеке сей «заказухи», намекали на ее связь с предстоящими парламентскими и — даже! — президентскими выборами и требовали от властей прекратить беспредел в культурной столице России. Но — быстро выдохлись. В конце концов, Марьев не первый и не последний…

— Вы поможете мне? — напрямую спросил Виктор.

— Да чем, Витя? — устало поморщилась Юмашева. — Я же говорила, что убиенный Марьев проходил у меня свидетелем, но по повесткам ни разу не являлся. Я его в глаза не видела. А потом… по том мне уже стало не до него. — Она сделала паузу, потянулась было к сигаретам, но передумала. Это «глухарь», Витюша. Типичнейший! Тут и ФБС в компании с УРом и всей прокуратурой вместе взятой ни фига не накопают. Не говоря уж о простых желторотых операх с «земли». Хотя ты, если глубоко лезть будешь, по морде можешь неслабо получить. Как я в свое время…

«Да к черту, — вяло подумал Виктор. — Действительно, чего я пристал к ней? Не желает баба вмешиваться в эти заморочки — ее дело. Тоже мне „Гюрза“, „Гюрза“… Укатали сивку в крутой ментовке…»

И он допил кофе. Будто точку в разговоре поставил.

— Сядь на место, — неожиданно жестко сказала Гюрза. Виктор опустился на белый пластиковый стул. — Я еще не закончила. Окружение Марьева смотрел?

— А как же… А толку? Примерный семьянин, если и есть любовница, то я на нее пока не вышел.

Не видел, не привлекался, в связях с криминальными структурами замечен не был… Да кто ж мне про депутата-то компру даст?

— Ну да, это как водится… — вздохнула Гюрза. — С падчерицей его беседовал?

— Нет. Ее отправили к Гомель к бабушке, пока похороны, то да се… А что — имело бы смысл?

— Смысл всегда можно найти, — туманно сообщила Гюзель и резко сменила тему:

— Кому известно о том, что ты хочешь меня привлечь к расследованию?

— Начальнику отдела. Подполковник Григорцев… Да весь отдел знает…

— Еще кто? — Глаза Гюрзы теперь были злые и колючие. Куда девалась укатанная жизнью и службой сивка?

— Ну… Григориев посылал официальный запрос в Главк.

— Это ерунда. Там есть и мой отказ, почти официальный. Больше никому не трепал?

— Нет…

— Вот и не трепли. — Гюрза не удержалась, вновь закурила. И сказала уже спокойно, наклонившись поближе к Виктору:

— Я, Витя, старая больная женщина, мне вредно волноваться. А ты тут скачешь, как… не скажу кто. Поспокойнее будь… — Некоторое время она молчала, подперев щеку ладонью и сосредоточенно разглядывая пунцовые Викторовы уши и о чем-то размышляя. — В общем, договоримся так. Я тебе дам кое-какие наводки на интересное окружение Марьева, но только с одним условием: разрабатывать его контакты будешь сам. И чтобы ни одна живая душа не знала, что я работаю с тобой. Договорились?

— Ну, если вы так хотите…

— Не просто хочу, Витя, — требую. Иначе ни хрена ты не нароешь. А со мной у тебя есть шанс выйти на исполнителя… Если он еще жив. Договорились? Ну и лады. Сейчас мы заедем в отделение, я разберусь с Ломакиной, а потом спокойно обмозгуем, как тебе лучше действовать.

И она раздавила недокуренную сигарету в пепельнице.

Порядок действий был отработан годами и годами же не менялся. Прихожая: куртка в шкаф, сапоги на полку, тапочки на ноги, взгляд в зеркало — как выгляжу? Обычно зеркало не обманывало: ниче смотришься, мать, боевито, хотя видок замудоханный. Может, работать поменьше надо?

Ну это-то Г.А. Юмашева и без зеркала понимала.

Потом — кухня: продукты из сумки в холодильник, гордо сияющая боками «турка» — на огонь, вода — в кастрюлю и тоже на огонь.

Был у Гюрзы пунктик на чистоту. И на сторонний взгляд наверняка граничил с идефикс. Дескать, единственная и последняя возможность для одинокой (!) женщины-мента (!!) сохранить лицо в условиях оперативной службы и российских будней.

Дескать, мужики — кто спился, кто озлобляется без меры, а у женщины свои реакции на стрессы.

Одежда — так с иголочки, квартира — так чтоб ни пылинки, ни соринки. Однажды даже один из очень близких друзей (читай — возлюбленный) как бы невзначай обронил: «Квартирка у тебя. Гуля, как образцовая казарма. Все сияет и блестит. Даже как-то неуютно тут себя чувствуешь. Как в музее.

Или в стерильной лаборатории». Ну, возлюбленный долго не продержался, а вот слова запомнились. «Ну и пусть похоже. Такова уж я. Всякие случаи бывают: с утра вырядишься, поскольку вечером приглашена на раут в мэрию, а через час тебе приказ: гнать вместе с группой захвата для задержания наркоторговца, держащего где-нибудь под Гореловым вонючий притон. Из князей — в грязь, иначе говоря. А что касается вылизанной до блеска квартиры… Так восточная кровь виновата и тяжелое детство. И юность. Да и зрелость тоже. Бывало — чего греха таить — кривая домой приползала после какого-нибудь праздника с приятелями-операми, а на утро, глядь, сапожки вычищены, пепельница вымыта, посуда аккуратно расставлена на сушке. Не иначе — домовой помогает… Помотайтесь с мое по общагам да коммуналкам…»

С помощью зажигалки включила газ. Отвернувшись, прикурила вечернюю сигаретку от той же зажигалки. Чувствуя азартное покалывание в кончиках пальцев, Что случилось? Сергей Геннадьевич Марьев убит. Ждала ли она этого? Только честно?!

Ну, коли честно, то ждала. Если не убийства, то хотя бы, так сказать, ветерка в неподвижном, застоявшемся вокруг нее воздухе… Видит бог, ничьей смерти она не желала. Просто теми письмами (рапортами, докладными записками, секретными сообщениями, кляузами — называй как хочешь) хотела кому-то что-то доказать. Дескать, стреляй, гад, всех не перестреляешь!

Что ж, ты отомстила. И вполне по-бабьи. Но выстрелили почему-то не в тебя, Гюрза. Выстрелили в Марьева. Добилась своего, да?

«Добилась. И горжусь тем. Собаке собачья смерть.

О Сергее Геннадьевиче теперь можно забыть».

Юмашева распахнула холодильник и достала с полки на дверце початую бутылку «Мартини». Посмотрела на свет — осталось больше половины со Дня милиции — и щедро плеснула в кристально чистый бокал. Сегодня можно. Сегодня праздник.

Наконец что-то сдвинулось в этом давнем деле — впервые со времен ее опалы.

С бокалом в руке вернулась в прихожую и встала напротив зеркала. Оглядела себя более придирчиво. Даже не подозревая, что повторяет действия Сергея Геннадьевича незадолго до роковых выстрелов.

Осмотр отражения ее удовлетворил. Конечно, круги под глазами, взгляд усталый, но по-прежнему цепкий, пронизывающий. Змеиный, одним словом. Как у гюрзы. Юмашева усмехнулась и чокнулась со своим двойником в зеркале. Сделала глоток. Потом вернулась на кухню и выключила газ под почти выкипевшей туркой. Если бы у нее сейчас спросили, какого черта она связалась с этим — как его? — Беляковым и делом об убийстве Марьева, она бы ответить не смогла. «Да, „глухарь“ стопроцентный. Да, оперок исполнителя, конечно, не найдет. Если будет без меня работать. А ведь нам исполнитель и не нужен. А кто нам нужен? Чтобы поставить точку во всей этой истории со ссылкой, надобен другой человек. И „скороход“ — опер — как там его, Беляков? — в нашей охоте выступит в роли загонщика».

Она усмехнулась и принялась сыпать любимые пельмени в закипающую воду. А любимые они потому, что она ненавидит готовить: часами вдыхать кухонный смрад и чад, простаивая у плиты, дабы побаловать свой желудок чем-то этаким, вкусненьким. Обойдется желудок и без вкусненького. Да и некогда ей готовить. Если и случается когда — лучше полежать на диване с книжкой, подарить телу и мозгу полную расслабуху. Язва, как же, язва желудка, бойся язвы при такой-то работе, скажет кто-нибудь. Но у нее есть средство, народное и работающее, как уйти не только от язвы, а даже от болячек посерьезней. Каждое утро ложку меда на голодный желудок и запить кипяченой водой. Спасибо одному рецидивисту, научил. И хоть она сама часто пропускает приемы меда, но язвы-то нет, как и не было. А при ее образе жизни и питания уже должна была бы показаться…

Из разбитого окна на лестничной клетке дует немилосердно. Мороз градусов около пятнадцати.

Конечно, погода не самая страшная из питерских, но для оперативников, часа по три ждущих невесть что на темной, провонявшей мочой лестничной площадке, невыносимая. Не потеплело даже после начавшегося днем снегопада. Теперь крупные, размером с мотыльков снежинки бесшумно ударяют в стекло и оседают сугробиком на карнизе; самые же верткие через дыру в окне пробираются внутрь и весело кружатся в мертвенном свете одинокого уличного фонаря. — Рукоять табельного «Макарова», даже спрятанного в теплый карман пятнистой куртки, холодит пальцы. Я ежусь (а также дикобразюсь) и переступаю с одной задубевшей ноги на другую. Под ногами шуршит какой-то мусор.