Ознакомительная версия.
– Как? – возмутился Анцыферов и даже ладошками всплеснул. – Ты следователь прокуратуры. Кому же заниматься опасными преступлениями, как не тебе! Что-то, Паша, я тебя не понимаю! Ты задаешь такие вопросы, что...
– Ладно, – перебил Пафнутьев с простоватой бесцеремонностью. – Замнем. Поехали дальше. Ты же меня никогда на убийства не посылаешь, Леонард! Вот я и думаю – что же это за убийство такое необыкновенное, что ты решил послать именно меня? Чем же это я в лучшую сторону отличаюсь от всех прочих?
Анцыферов не сразу нашелся, что ответить. Он некоторое время иронически посматривал на следователя, как бы слегка его жалеючи, а сам быстро-быстро соображал, потому что вопрос Пафнутьев поставил достаточно жестко.
– Но, Паша, надо ведь когда-нибудь заявить о себе! Ты же у нас самый способный! – пошутил Анцыферов, но шутка оказалась настолько прозрачной, что он сам устыдился и, чтобы сгладить промах, похлопал Пафнутьева по руке, дескать, мы-то с тобой прекрасно друг друга понимаем.
– Самые способные в отпуск летом ездят. Вон, половина кабинетов пустые. В командировки, на совещания разные... Благодарности получают, а то и ордена. Я не прав?
– Прав, как всегда, – ответил прокурор с легким раздражением. – Дадут и тебе орден. Если заслужишь.
– Спасибо. Буду стараться.
Против желания Анцыферова разговор получался тяжелый, с какими-то обидами, с намеками на что-то недополученное. Не любил он такие разговоры, не было в них легкости, понимания с полуслова, готовности пойти навстречу, помочь.
– Значит, так, Паша... Человека застрелили час назад прямо на улице. На пересечении Карла Маркса и Миклухо-Маклая. Проезжали двое на мотоцикле и на ходу, из обреза, картечью... Представляешь? Ужас. Собрался народ, шум, крики, в наш адрес слова нехорошие прозвучали...
– Что-то новенькое, – с интересом проговорил Пафнутьев.
– Да, я тоже ничего похожего не помню. Было-было, но такого... Ни в какие ворота.
– Кого убили?
– Водитель. Некий Пахомов.
– Где-то я слышал эту фамилию...
– В прошлом личный шофер Голдобова – начальника управления торговли.
– Да? – Пафнутьев первый раз за все время разговора в упор посмотрел на прокурора, причем с таким неподдельным изумлением, что тот ощутил неловкость, будто по неосторожности оплошал, брякнул что-то неуместное. Так оно, в общем-то, и было, Анцыферов спохватился, настороженно взглянул на следователя – понял ли тот его промашку? Но Пафнутьев сидел сонно-недовольный, и, похоже, это его настроение было вызвано лишь свалившейся нервотрепкой с расследованием убийства.
– Значит, договорились, – Анцыферов поднялся, неуловимым движением одернул жилет, вышел из-за стола. – Отправляйся немедленно на место происшествия. Вернешься – расскажешь во всех подробностях.
– Так уж и во всех, – Пафнутьев тоже поднялся, неловко выпрямился у стола.
– Дело шумное. Никаких заявлений журналистам и телевизионщикам... Молчать ты умеешь, я знаю.
– У меня на сегодня люди вызваны, – Пафнутьев не пожелал услышать похвалу. – Как с ними?
– Отменяй все допросы, запросы... Понял? Отменяй.
– Было бы велено, – Пафнутьев пожал плотными плечами, скучающе посмотрел в окно. – А что... Уже кто-то вел следствие?
– Убийство совершено час назад! – отчеканил Анцыферов. – Какое может быть следствие? Что ты несешь?!
– Так это... Если тебе, Леонард, уже известно, что стреляли из обреза, что в патронах были не пули, не дробь, а картечь, что убийц было двое, они на мотоцикле, если тебе известно, что убит водитель Голдобова... Я и подумал... Чтобы собрать такие сведения, нужно хорошо поработать.
Анцыферов смотрел на собеседника в полнейшей растерянности, но лицо на всякий случай старался держать усмешливое, как бы жалея непонятливого Пафнутьева. И мелькнула опасливая мыслишка – не ошибся ли он, подключив к расследованию этого человека? Но тут же успокоил себя – Пафнутьев просто запомнил то, что он сам, Анцыферов, ему рассказал.
– Паша, – прокурор взял Пафнутьева под локоток, проводил к двери, – Паша, что мне успели сказать, то я тебе и передал. Поможет – буду рад. Окажется информация ложной – извини, дорогой. Ты уж меня не подведи, прошу. А за мной, как говорится, не заржавеет. Понимаешь... Колов звонил, – сказал Анцыферов и сразу пожалел об этом.
– Колов? – встрепенулся Пафнутьев и осторожно высвободил локоть из прокурорских пальцев. – А он-то при чем? Ему какое до этого дело?
– Паша! Он же начальник милиции города.
– Что же, он по каждому убийству звонит? – с подозрением спросил Пафнутьев.
– Через одно. Понял? Если по одному не позвонит, то уж по следующему – обязательно. Все! Иди. Не теряй времени, его уже и так потеряно достаточно.
– А эти... Оперы и прочие?
– Все уже там. Ты вот только никак не соберешься, все дурью маешься.
– Обижаете, Леонард Леонидович!
– Катись! – И Анцыферов закрыл за Пафнутьевым дверь. Он знал – ничто так не поощряет подчиненных, как доверительная грубоватость начальства. А если еще по доброте душевной и словечко непечатное ввернуть, то некоторые просто захлебываются от счастья и приобщенности к чему-то высокому. Знал, потому что сам из таких, сам бывал польщен, услышав мат из начальственных уст.
Вернувшись к столу, Анцыферов в рассеянности побарабанил пальцами по телефону, отбросил подвернувшийся карандаш и замер, уставившись в окно. Что-то ему не понравилось в разговоре с Пафнутьевым, что-то насторожило. Отточенное годами чутье отметило не то слово какое, не то взгляд... Пафнутьев спросил о следствии, не проведено ли уже следствие... Правильно спросил, не лезь, Леонард, раньше времени со своими познаниями. Но ведь я лишь передал слова Колова... Все равно нехорошо получилось. Но, с другой стороны... Пафнутьев понятия не имеет, что именно сообщил Колов, а тот мог узнать подробности от участкового, который уже успел побывать на месте преступления. Дальше... Пафнутьев удивился звонку Колова... В самом деле, зачем тому звонить прокурору из-за какого-то убийства, если их на день случается по нескольку? Мало ли кого удавили, утопили, угробили...
«А, ерунда, – мысленно отмахнулся от собственных сомнений Анцыферов. – В конце концов, Пафнутьев он и есть Пафнутьев. И не более того. Специалист по семейным скандалам и отчаянный борец с самозастройщиками. Все! Иди, мальчик, гуляй! А может, позвонить Колову? Нет, совсем ни к чему. Он попросил об одолжении? Я выполнил просьбу. Назначил на расследование человека, который никогда убийствами не занимался. Так что и ты, Колов, иди гуляй. Все, отвалите! Надоели!» – произнеся мысленно эти слова, вытолкав из себя всех, кто внушал ему беспокойство, Анцыферов почувствовал уверенность. И чтобы окончательно избавиться от дурных предчувствий, решительно набрал номер парикмахерской.
Выйдя из кабинета прокурора, Пафнутьев постоял в растерянности, взлохматил шевелюру, поскольку думать мог только при взлохмаченных волосах, и вышел на улицу. Слепящее солнце набрало силу, и день обещал быть таким же нестерпимо знойным, как и предыдущие. Почти две недели стояла изнуряющая жара, и переносить ее становилось все труднее. Кто отсиживался дома, время от времени забираясь под холодный душ, кто уехал за город, и улицы выглядели свободнее, чем обычно. Но Пафнутьев не мог позволить себе даже снять пиджак – ему нужны были карманы для блокнота, удостоверения, ручки, проездного билета, ключей и всей той мелочи, которую служивые люди вынуждены таскать с собой повсюду. Единственное, что он сделал – снял и сунул в карман галстук, расстегнул верхние пуговицы рубашки, сразу из следователя превратившись в простого прохожего.
«Так, Павел Николаевич, – сказал он себе, заложив руки за спину и размеренно вышагивая по направлению к перекрестку. – Попробуем понять, что происходит... Спозаранку нашему Анцышке звонит генерал Колов и сообщает сведения, которые выглядят несколько преждевременными. Тем не менее осведомленность Колова в общем-то легко объясняется... По своим каналам узнал. Хорошо, допустим...»
Пафнутьев остановился перед светофором, дождался, пока вспыхнет зеленый, пока промчатся отчаянные водители, испытывающие судьбу красным светом, и лишь после этого перешел улицу.
«Продолжим, Павел Николаевич... Как бы там ни было, убийству придается большое значение в высших кругах нашего города. Но что делает Анцышка? Он назначает следователя не просто неопытного, но и весьма недалекого, то есть тебя, Павел Николаевич».
Пафнутьев не боялся употреблять по отношению к себе самые жесткие слова, его самолюбие это нисколько не затрагивало. Он прекрасно знал, что о нем думает тот или иной человек, как оценивает его умственные способности, как относится к его одежде, привычкам, внешности. Возможно, его интуиция пересиливала ум, а может быть, ум был замаскирован настолько тщательно, что никак не проявлял себя даже в самых необходимых случаях. Как бы там ни было, Пафнутьев после трех минут общения уже знал, что Анцыферов считает его если и не туповатым, то явно неспособным к работе, требующей смекалки, хватки, быстроты. Но Пафнутьев никогда не пытался исправить впечатление о себе в чьих-то глазах. Ему доставляло удовольствие оставаться как бы неузнанным, непонятым. Может быть, именно эта черта характера и привела его когда-то в следственные коридоры. Во всяком случае, его не тревожило, как глубоко он пал в тех или иных представлениях, вполне довольствуясь тем, что сам к себе относился неплохо, кое за что даже уважал себя, принимал от себя поздравления, такое тоже случалось. Наверное, это было тщеславие.
Ознакомительная версия.
