мгновенно это заметил. Он всё всегда замечал, чем бы ни был занят. В то утро он регулировал клапана своей старой "Волги", надев холщёвую кепку с узеньким козырьком, чтоб жгучее солнце не пекло лысину.
– Дед, помочь? – заставила его вздрогнуть Рита, идя к крыльцу. Её тон делал невозможным любой ответ, кроме отрицательного.
– Не нужно, – сказал отставной полковник, пристально посмотрев на внучку поверх очков, – лучше погляди, не горит ли каша. А заодно самовар включи.
И опять склонился к мотору.
– Спасибо, что не спросил, с рыбалки ли я пришла, – прокричала Рита уже с терраски, гася под кастрюлькой газ. Включив электрический самовар, прибавила, – вся деревня ко мне сейчас обратилась с этим вопросом, хоть я задами шла! Представляешь?
– Рита, твой городской снобизм не красит тебя, – заметил старик, – людей надо уважать, даже если они задают тебе странные, на твой взгляд, вопросы. Разве они тебя оскорбляли?
– За что людей надо уважать? – возмутилась Рита, – Только за то, что они родились без хвостов и шерсти? Или за то, что им приходится постоянно работать, поэтому думать некогда?
– Да, в том числе и за это. Уж лучше не думать вовсе, ни при каких обстоятельствах, чем додуматься до того, что ты сейчас изрекла.
Рита огорчилась. Меньше всего на свете она хотела обидеть деда. Это был человек, который ни разу в жизни не сделал зла никому, исключая тех, с кем бился на фронте. И вот – обиделся! И понятно было, на что. Родившись в деревне, он деревенским так и остался, хоть получил два высших образования и полвека прожил в Москве, где преподавал в академии Жуковского. Впрочем, он никогда на внучку подолгу не обижался. Она была на него похожа – мечтательные глаза, глубокая рассудительность, нос с горбинкой. Лет до шести росла Рита с мыслью, что её дед может всё. Её разочарование было страшным, когда вдруг выяснилось, что он не умеет играть на скрипке. Чуть повзрослев, она могла целыми вечерами его расспрашивать о тяжёлой юности, о войне, о послевоенных годах и о разных людях. Очень любила слушать, как дед вполголоса напевает, что-нибудь мастеря или наблюдая за поплавком. Песни «Заводь спит», «Варяг», «Путь сибирский дальний» запали в сердце ей на всю жизнь.
– Дед, а тебе лини когда-нибудь попадались? – спросила Рита во время завтрака на терраске. Завтрак был сытным, хоть не изысканным – манка, яйца, варёная колбаса, чай с бубликами. Иван Яковлевич наморщил лоб, вспоминая.
– Да, я линей ловил. Не очень, правда, больших. До двух килограммов.
– А это было давно?
– Лет десять назад. Нет, всё же пораньше – тебя ещё, вроде, не было. Здесь рыбачил, под Вязовной.
– А ты специально шёл на линя?
– Да что ты? Я специально ни на кого не нацеливаюсь. Что клюнуло, то и клюнуло. Для меня рыбалка – это приятный отдых, не больше.
Рита задумчиво отхлебнула чаю.
– Ты не усматриваешь здесь мистики?
– Мистики? – удивлённо переспросил Иван Яковлевич, – О чём ты?
– О том, что линь не клюёт у тех, кто пришёл ловить именно линя – какие бы тонкие снасти он ни наладил, какую бы вкусненькую наживку ни приготовил, как бы ни прикормил. Линь умнее хитрых.
– Чистые сердцем Бога узрят, – изрёк отставной инженер авиаполка. С этими словами он отодвинул свою тарелку и также начал пить чай. Теперь удивилась Рита.
– Это откуда?
– Новый Завет.
– Ты что, веришь в Бога?
– Нет. И ты это знаешь. Ни в Бога, ни в сатану, ни в мистику. Я всю жизнь посвятил науке и верю в то, что она может дать ответ на любой вопрос. А Библию прочитал затем, чтобы убедиться в правильности своей позиции.
– И тебе это удалось?
Иван Яковлевич не успел дать ответа. В дверь неожиданно постучали, после чего она распахнулась, и на терраску вошла приятная женщина средних лет, с тарелкой блинов, краешки которых с тарелки даже свисали. Это была тётя Маша, соседка. Очень приветливо поздоровавшись и с Иваном Яковлевичем, и с Ритой, она сказала:
– Андрюшке моему год сегодня исполнился. Пожалуйста, помяните его, мои дорогие!
Муж тёти Маши в прошлом году разбился на мотоцикле. Его оплакивало не только село, но и весь район, поскольку он был хороший автомеханик и очень многим помог – кому за стакан, кому за копейки.
– Спасибо, Машенька, – произнес Иван Яковлевич, поднявшись принять тарелку, – как там компрессор? Работает?
– Ещё как! Уж прямо не знаю, чем отблагодарить мне вас, Иван Яковлевич. Так вы его наладили, как Андрюшка не смог бы, Царство ему небесное!
На глазах тёти Маши блеснули слёзы. Она утёрла их рукавом.
– Спасибо вам преогромное! И тебе, Риточка, спасибо. Вы приходите! Вишню пособираете.
– Непременно зайдём, – заверил старик, – только не за вишней, а просто так. Ещё что-нибудь наладим.
Рита спросила:
– А как там Сфинкс, тётя Маша?
– Сфинкс без тебя, Риточка, худеет. Ты бы почаще его проведывала! Назвать назвала, а не навещаешь.
Рита пообещала нынче зайти. На том и простились. Сразу после ухода доброй соседки пришёл чуть более дальний сосед с другой стороны – дядя Вася, плотник. Комкая в руках кепку, он пробасил:
– Иван Яковлевич, простите за беспокойство! Вы мне пилу не посмотрите?
– Что, опять не работает?
– Да работать работает, но ведь вы мне тогда, два года назад, сказали, что, мол, мотор может зазвенеть. Вот и зазвенел. Я уж прям боюсь, как бы не сгорел он вовсе, мотор-то!
– А ну, пойдём поглядим.
Риту раздражала эта готовность деда незамедлительно, по любому зову, срываться что-то налаживать, ремонтировать, проверять. Старый человек, уважаемый, а ведёт себя, как мальчишка. Свистнули – мчится! Такого рода нахальство со стороны соседей, родственников, знакомых сверх всякой меры имело место в Москве, а здесь – того чаще. Вон, даже чай не допил!
Допив свой, Рита пошла спать. Спала она в нижней комнате. Её к дому пристроил дед. Также он пристроил и мастерскую. Эти два помещения разделял узкий коридор, который заканчивался тяжёлой дубовой дверью. За ней был сад. Рита обожала нижнюю комнату. Столько было в ней интересного! Самодельный шкаф хранил три комплекта дедовой офицерской формы времён войны, столько же шинелей, какой-то старый подсачек, спиннинги, плащ-палатку и надувную лодку, дубовый письменный стол с двумя тумбами – инструменты и рыболовные снасти, комод – журналы сорокалетней давности. В непогоду у Риты не было более интересного дела, чем их листать, зачитывая до дыр. Был в комнате подпол – очень глубокий, страшный. Рита одна опасалась в него соваться. Сейчас обе его дверцы были распахнуты, чтобы шла из него прохлада.
Да, после ранней рыбалки, да ещё перед ночной гулянкой, конечно, необходимо было поспать часа три-четыре. Раздевшись, Рита легла в постель. Диван был ужасно старый, но не скрипел он ни капельки. Рита долго смотрела на потолок из досок, и слушала
