сидела в прихожей возле телефона. Гордеев подумал, что еще три дня назад она была настоящей красавицей, глаза в обрамлении густых длинных ресниц, наверное, сияли, а волосы, сейчас свисавшие непромытой паклей, спадали на плечи густой переливающейся волной. За время работы в отделе розыска пропавших он насмотрелся на то, что с людьми делают тревога и неопределенность, смешанные со страхом и надеждой. Это совсем не то же самое, что шок и нестерпимая боль от потери близкого. Другой механизм, другие переживания, изматывающие и истощающие душу изо дня в день, из месяца в месяц, пока не наступит какая-то ясность. Если родные человека, ставшего жертвой убийства, постепенно, крошечными шажочками, но неуклонно с каждым днем отодвигаются от момента страшной утраты и начинают выстраивать свою жизнь заново, то родные пропавшего живут в этом моменте постоянно, впадая то в отчаяние, то в надежду, и нет этому конца, и ничто не сглаживает, не смягчает и не может утишить их страдания.
— Что? — спросила Татьяна Муляр одними губами, едва взглянув на красное милицейское удостоверение.
— Пока ничего, — честно ответил Виктор. — Мне очень жаль, мы делаем все, что можем, но пока ничего не выяснили.
— Но она… они… живы? Они вернутся?
Голос Татьяны срывался, и Гордееву хотелось утешить ее, сказать какие-то ободряющие слова, однако он помнил и второе непреложное правило: никогда не обещать и не обнадеживать. Стать носителем доброй вести очень соблазнительно, но и очень опасно.
— Не знаю. Будет сделано все, что в наших силах, — скупо ответил он. — Мне нужно задать вам ряд вопросов.
— Конечно…
— Ваш супруг дома?
— Олег… нет, он ходит по Аленкиным подружкам, разговаривает с ними и с их родителями… и вчера ходил, и позавчера, взял на работе отгулы… и я тоже… меня отпустили, пока не… пока дети не найдутся…
Татьяна говорила прерывисто, сглатывая слезы.
Значит, Олег Муляр делает все то же самое, что уже проделали оперативники. Почему? Не доверяет их добросовестности? Или понимает, что людей в группе розыска слишком мало, и искренне пытается помочь?
Рутина. Привычные действия. Обыденные мелочи. Это единственное, что помогает в ситуации тяжелейшего стресса сохранять хотя бы остатки рассудка. Нужно вернуть Татьяну к этой рутине, вынудить заняться чем-то обычным, знакомым.
— Давайте выпьем чайку и поговорим, — сказал Виктор. — Мне нужно, чтобы вы как можно подробнее рассказали мне все с самого начала.
— Для чего? Мы уже рассказывали. Разве этого недостаточно?
— Кому вы рассказывали? Когда? При каких обстоятельствах?
— В четверг… Проходите на кухню, у меня не убрано в комнате, не до того. К нам приходили из милиции в четверг, на следующий день после того, как… как это случилось.
Следом за Татьяной Гордеев проследовал на кухню, маленькую и тесную, точно такую же, как и в его квартире. В раковине громоздилась немытая посуда, на плите — сковорода без крышки, с остатками чего-то жареного, на покрытом симпатичной клеенкой столе — крошки. «Если вот это называется «убрано», то что же у них в комнатах?» — подумал Виктор. Подумал, впрочем, без малейшего осуждения, понимал, каково сейчас родителям Аллы. До порядка ли им? Да пусть все хоть плесенью зарастет, лишь бы девочка вернулась домой живой и невредимой.
Татьяна молча вытянула из-под стола одну из табуреток, Гордеев уселся, а женщина принялась бестолково открывать дверцы навесных шкафчиков, словно забыла, где у нее стоит заварка. Он терпеливо наблюдал и мысленно подсказывал: «Зажги плиту, поставь чайник… Ну же, вспомни, что нужно делать! Вот так, молодец. Теперь возьми заварочный чайничек, вылей старую заварку, включи воду, промой как следует…» Ждать пришлось долго, но Татьяна наконец справилась: чайник на плите издал противный протяжный свист, кипяток полился в заварочный чайник, крошки собраны со стола тряпочкой, появились чашки с блюдцами. Ну вот, хоть так.
— Когда пропали дети?
— В среду вечером. Послушайте…
Татьяна неловко махнула рукой, задела одну из чашек, которая упала бы на пол, если бы Гордеев вовремя не подхватил ее. Хорошо, что чашка еще пуста, иначе кипяток непременно ошпарил бы его колени.
— Значит, дети пропали в среду, а сотрудники милиции приходили к вам только в четверг? Как так получилось? Почему они не встретились с вами сразу же, как только вы обнаружили, что Алла и Сергей не вернулись домой?
Косить под неосведомленного дурачка нетрудно, Виктор всегда с легкостью и удовольствием играл в эту игру.
— Мы обратились в милицию только в четверг. Сначала мы их искали, бегали по всем дворам вокруг дома, в сквериках смотрели, в подворотнях, в подъездах. Мы с Олегом и Володей Смелянским искали на улице, а Лена обзванивала по телефону больницы, бюро несчастных случаев, Сережкиных одноклассников, друзей по двору, по кружкам. Конечно, было уже поздно, одиннадцать вечера, начало двенадцатого, дети спали, но Лена разговаривала с родителями… Некоторые даже будили детей, спрашивали у них, не знают ли чего, не встречались ли с Сережей и Аллой тем вечером.
— Что было потом?
— Потом мы подумали, что, может быть, дети поехали к нам, сюда. Конечно, это звучит совершенно невероятно, но… Мы с Ленкой Смелянской вспомнили, как однажды прогуливали школу, классе в девятом, кажется, и попались директрисе, — Татьяна слабо улыбнулась. — То есть мы в тот день вообще в школу не ходили, встретились с утра и потащились гулять в парк Горького. А там наша директор школы с внуками. Кто же мог знать, что она в отпуске! Она нас с Ленкой узнала, потому что раньше вела у нас математику. Орала страшно и велела привести родителей, грозила исключением из комсомола. Мы перепугались, от страха мозги совсем отшибло, и мы, две дурочки, вместо того чтобы расходиться по домам, решили спрятаться на даче. Как будто от того, что мы не вернемся домой, ситуация сама собой мимо пролетит. И мы подумали, что ребята могли что-то натворить и побоялись возвращаться к Смелянским.
— А они могли натворить? — с интересом спросил Виктор.
— Все подростки могут, такой возраст, — вздохнула Татьяна и принялась разливать заварку по чашкам, потом добавила кипятку. — Для взрослых это не считается таким уж проступком, а дети могут воспринять как катастрофу.
— Что, например?
— Например, испачкать одежду или ключи потерять. Или деньги. В общем, все, за что дома может попасть, то и катастрофа.
— Значит, вы Аллу ругали за такие вещи? — уточнил Гордеев.
— Что вы, нет, конечно. А Лена очень сердилась на Сережу, Володя тоже всегда строго наказывает, особенно если что-то теряется.
— То есть Смелянские воспитывают сына жестко?
— Ну… в определенном смысле — да. Лена и Володя планируют для Сережи блестящую карьеру, и самое страшное прегрешение в Володиных глазах — что-то потерять. Я сама слышала, как он выговаривал Сережке, что, дескать, сейчас ты ключи посеял, а завтра документы, потому что невнимательный, несобранный, а знаешь, что с тобой сделают за утрату важных документов или партбилета? На твоей жизни можно будет ставить жирный крест! В общем, запугивал его ужасно.
— Бил?
— Нет-нет, что вы! Никогда. Володя очень строгий и принципиальный очень, это правда, но поднять руку на человека, тем более на ребенка… Нет.
Строгий и принципиальный руководитель контрольно-ревизионного управления… Такой вполне может
