любит, а я – нет. «Тебе нужно его подкармливать», – говорила она мне.
Такая уж привычка у ее поколения, постоянно напоминала я себе.
Чтобы твой мужчина был доволен. Не то чтобы когда-либо на моей памяти у бабушки был мужчина. Мой дедушка умер еще до рождения мамы.
Бабушкино лицо потемнело.
– Виктор не был счастлив. О нет, он совсем не был счастлив.
Виктор? Я никогда раньше не слышала, чтобы она упоминала какого-то Виктора. Бабушка говорила мне, что моего дедушку звали Уильям, но никогда не рассказывала о нем. Даже мама мало что знала о нем. Но я не хочу прерывать своими вопросами бабушкину речь, поэтому молчу.
– Он хотел навредить ребенку, – продолжает она, морщась, словно от горя.
– Том никогда не сделал бы ничего плохого ребенку. Он – хороший человек. Ты любишь Тома, помнишь ведь?
Ее выражение лица снова меняется.
– О да. Том прекрасный. Том любит поджаристые тосты на завтрак.
Я улыбаюсь. Бабушка всегда готовила Тому полный английский завтрак, когда мы заезжали к ней.
– Это верно.
Как же мне поднять тему двух трупов, найденных в саду? Стоит ли вообще заговаривать об этом? Может, лучше пока не трогать этот ужас… Но потом я думаю о полиции, которая в какой-то момент должна будет допросить бабушку, зная, что та владела коттеджем столько лет, даже если и сдавала его в аренду. Заранее сообщу ей об этом – и появление полиции станет для нее меньшим потрясением.
– И… нам нравится жить в Скелтон-Плейс, – неуверенно начинаю я.
Ее лицо затуманивается недоумением.
– Скелтон-Плейс?
– Там находится коттедж, бабушка. В Беггарс-Нук.
– Вы живете в коттедже в Скелтон-Плейс?
– Да. Мама решила остаться в Испании. Ты же знаешь ее. Она любит солнце и море. Так что мы с Томом живем в коттедже. И это так щедро с твоей стороны… – Я, конечно, уже говорила ей все это раньше.
Бабушка снова начинает бесцельно перебирать кусочки пазла, и я боюсь, что она меня уже не услышит. Я должна что-то сказать, быстро, пока она не ушла в себя.
– И самое странное, что… когда мы начали копать сад, чтобы построить пристройку, то нашли два тела…
Бабушка вскидывает голову.
– Тела?
– Да, бабушка. Закопанные в саду.
– Мертвых тела?
– Э-э-э… да.
А что, могут быть какие-нибудь другие?
– В Скелтон-Плейс?
Я поощрительно киваю.
– Женщина и мужчина.
Бабушка смотрит на меня так долго, что я опасаюсь, не впала ли она в некое кататоническое состояние. Но потом ее глаза затуманиваются, как будто она вспоминает что-то. Вдруг снова хватает меня за руки, раскидывая кусочки пазла так, что некоторые из них падают на пол.
– Это Шейла? – шепчет она.
Шейла?
– Кто такая Шейла, бабушка?
Она отдергивает руки, ее глаза затягиваются туманом недоумения, словно катарактой. Сейчас бабушка похожа на испуганного ребенка, когда сидит вот так, сжавшись в высоком кресле.
– Очень злая девочка. Они все так говорили. Злая маленькая девочка.
– Кто? Что за злая девочка?
– Так они все говорили.
Мне нужно сменить тему. Бабушка начинает волноваться. Я наклоняюсь и подбираю кусочки пазла с ковра.
– Здесь красивый сад, – говорю я, выпрямляясь и глядя мимо бабушки в окно. – Ты, как и раньше, гуляешь там каждый день?
Умственные силы покидают ее с каждым дней, однако физически с ней все в порядке.
Но бабушка все еще бормочет что-то о Шейле и злой маленькой девочке.
Я протягиваю руку через стол и крепко беру ее узловатую руку в ладони.
– Бабушка, кто такая Шейла?
Она прекращает бормотать и смотрит прямо на меня, сфокусировав взгляд.
– Я не… знаю…
– Полиция захочет поговорить с тобой в какой-то момент, но только потому, что ты была хозяйкой коттеджа, и…
На лице бабушки мелькает вспышка паники.
– Полиция? – Она в страхе озирается по сторонам, словно ожидая, что полицейские окажутся прямо у нее за спиной.
– Ничего страшного. Они только захотят задать тебе несколько вопросов. Не о чем беспокоиться. Это будет просто процедура. Для протокола.
– Это из-за Лорны? Лорна умерла?
Я сглатываю чувство вины.
– Нет, бабушка. Мама в Испании. Помнишь?
– Злая девочка.
Я осторожно отпускаю бабушкину руку и сажусь обратно в кресло. Она снова что-то бормочет про себя. Сегодня я больше ничего от нее не добьюсь. Я не должна была упоминать о трупах. Это было нечестно. Конечно, она ничего о них не знает. Откуда бы ей знать? И вместо новых вопросов я протягиваю руку и помогаю бабушке собирать пазл – в теплом молчании, как мы делали, когда я была ребенком. Сначала нужно найти края.
Тео
Тео тормозит на подъездной дорожке и паркует свой старый «Вольво» рядом с черным «Мерседесом» отца, похожим на катафалк. Старый, одряхлевший дом нависает над ним, словно здание из фильма ужасов, затмевая солнце и вызывая дрожь во всем теле. Тео ненавидит это место. И всегда ненавидел. Его друзья считали дом впечатляющим, когда бывали здесь – это случалось редко, он старался по возможности не приглашать их к себе, – однако унылый серый камень и уродливые горгульи, взирающие с крыши вниз, точно собираясь спорхнуть, до сих пор вызывают у него мурашки. Дом слишком велик для пожилого человека, живущего в одиночестве. Тео никак не может понять, почему отец отказывается продавать это здание. Сомнительно, что тот держится за него из сентиментальных соображений. По мнению отца, этот дом – символ статуса. Тео никогда не чувствовал необходимости хвастаться тем, что у него есть. Не сказать чтобы он располагал особым имуществом, но в любом случае он оценивает себя совсем по другим меркам. Еще одна вещь, которую его отец не понимает.
Тео входит в просторный коридор с деревянными панелями и винтовой лестницей, которую он всей душой возненавидел после смерти матери, по стенам висят оленьи головы. В детстве они снились ему в кошмарах. Он вдыхает знакомый запах древесного дыма и лака для пола. Его отец платит домработнице по имени Мэвис, которая приходит раз в несколько дней, чтобы сделать уборку и постирать, но она должна появиться только завтра.
– Папа! Это я, Тео, – окликает он. Ответа нет, и Тео взбегает по лестнице наверх, в кабинет, расположенный в передней части дома. Резиновые подошвы его кед скрипят по полированному полу. Отец проводит много времени в кабинете, но Тео трудно представить, чем он там может заниматься, ибо уже много лет, как вышел на пенсию.
Тео открывает дверь кабинета и немедленно отмечает, что отец сегодня в дурном настроении – он буквально истекает злостью. Его широкое лицо с плоским
