ему улыбнулся в знак благодарности и обозначил генеральную линию на ближайшую перспективу:
– Чтобы висеть на хвостах фигурантов, нужны люди, верно? Кому ни попадя доверять мы не можем, следовательно… Ты здесь свой, найди из силовых структур человека, у которого есть счет к одному из пятерки «знака силы». Мы не переворот собираемся делать, упаси бог, а только взять преступников.
Феликсу удалось подобрать людей, не выгоревших профессионально, у которых есть запал и желание что-то изменить в застойной системе. Как правило, это зелень типа Женьки Сорина, есть постарше, а есть убежденные – их мало и они золотой фонд. Собралась неплохая команда «подпольщиков», составили график работы и, шутя-играя, приступили.
День рождения Эрика праздновали в ресторане. Он отказался от привычных застолий, круглые столы с яствами и набором тарелок с приборами стояли у стен по всему периметру зала, как и стулья. Рима, нарядная – в темно-синем платье до пят с открытыми плечами, едва войдя со старшим сыном под руку в зал, оглядев пространство, констатировала:
– Поужинать не удастся.
– Почему, мама? – рассмеялся Ян. – Вон сколько всего на столах.
– Не люблю ходить по залу с тарелкой, не люблю, когда ко мне подходят со жратвой, что-то лепечут и жуют притом. Я так и знала, что Эрик устроит мне мучение со своим днем рождения, обязательно все сделает не как у людей.
– Ма, это его днюха, пусть празднует.
– Ты в двадцать один год был взрослее и мудрее, а Эрик… Эрик меня беспокоит, никак не угомонится, не определится, нет в нем равновесия.
Появился младший сынок, и мама ахнула – до чего же хорош ее мальчик в цивильном костюме, с бабочкой. Рима потрепала его за чуб, выразив не только восторг, но и пожурив:
– Мм, каков мой сынуля! Принц! А не хотел слушать мамочку и одеваться, как джентльмен. Джинсовые лохмотья не для торжеств, запомни.
– Ма, пусти! – высвободился, смеясь, сын. – Пойду встречать гостей.
О да, влетела ватага шумного молодняка, ребята кинулись обнимать, поздравлять Эрика, а после ринулись к столам, хватали еду руками, громко смеялись… Рима предложила Яну поскучать в сторонке, стихию надо переждать в безопасном месте. Сын нашел «трон» для мамы и остался с ней.
Эрик поглядывал на вход, там все время кто-то появлялся, вот и Даша пришла – светлая, как луч солнца, в скромном платье цвета морской волны, сияющая. Так трепетно ждал он, конечно, ее и, бросив всех, подлетел к девушке:
– Привет… Ты опоздала.
– Извини, у папы машина забарахлила, бежала, как могла. Вот, держи, это тебе. Джек Лондон.
– Ух, ты! – взял он книгу. – Не читал.
– Я знаю, поэтому и дарю.
Он приобнял ее за плечи и увлек к столам, Дашу встретили радостными возгласами, а следом молодняк оккупировал середину зала и запрыгал под музыку. Прибыл папа с помощниками и друзьями, взял микрофон и поздравил сына, вручив ему ключи от машины, она сиротливо стоит на парковке у ресторана. Как цунами налетел – зал опустел, все побежали смотреть машину, кроме Даши и нескольких ребят, которые прибыли позже и посчитали, что для них важнее – подкрепиться.
– Судя по Эрику, эта девочка не отпустит его, – сказала Рима.
– Ты что-то сказала? – спросил подошедший муж.
– Мама считает, – взял на себя роль переводчика Ян, – Эрик не уедет учиться за границу из-за вон той куклы в бирюзовых тонах.
Отец покосился в сторону ребят и отмахнулся:
– Ерунда. Пройдет. – И отошел к мужчинам.
– Интересно, когда пройдет? – бурчала Рима, делать-то нечего, только поворчать осталось. – Жизнь трудна, люди стали злы и алчны, легче не будет. Мужчина обязан быть сильным, им не должны управлять привязанности, а Эрик слишком увлечен. И увлечен серьезно, для него обесценились достижения отца, мои, твои, Ян. Он готов все бросить ради этой девочки. Где твоя шлюха, Ян?
– Не волнуйся, придет.
– Дорогой, а есть в этой забегаловке маленький банкетный зал, где старики и старухи вроде меня могут спокойно посидеть и поесть без этого шума?
– Ну, какая ты старуха, ма? Ты у нас красавица. Пойду спрошу. – Ян двинул к выходу и тут же вернулся. – Мама, Лена пришла, она испортит идиллию.
Настя вбежала в дом, заскочила на кухню
Обычно в это время здесь ужинают, но за столом сидели только мать и какой-то мужик с глазами кота, напившегося валерьянки. И что показательно, мать, не пившая крепкие напитки, держала в руке рюмку водки (на столе стояла бутылка, закуски) и готовилась чокнуться с мужиком.
– Мама, где папа? – спросила Настя.
– Ты откуда сорвалась? – начала обычную песню Роза, да не закончила, потому что дочь умчалась, она услышала лишь ее голос:
– Папа у себя, идем, Феликс.
– Это охранник Настин, – хвастливо сообщила она мужику.
– Да ну! А что, она важная птица?
– Ой, – махнула ладошкой Роза и перешла на шепот, рассказывая приключения дочери на пустыре, из-за чего ее стали охранять.
Тем временем Настя привела Феликса в «кабинет» Ласкина, который лежал в растянутой майке и трениках, закинув за голову руки, и смотрел спорт по телику. Увидев молодого человека, он сел, а Настя спросила:
– Па, а чего это ты здесь, а не за столом? Мамка пьет горькую с чужим мужиком, а ты?
– Мамка тебе ничего не сказала?
– А что она должна сказать? – не придала значения его словам Настя. – Ладно, это потом. Папа, Феликс кое-что хочет тебе сказать…
– Ну, так слушаю, – перевел Ласкин взгляд на гостя. – Ты, парень, садись, в ногах правды нет.
– А где она есть? – подхватил Феликс шутя.
– Вот здесь, – приложил Ласкин ладонь к сердцу.
Опер на секунду замер, ставя табуретку, которую взял у стены, перед человеком, с виду простым, как хозяйственное мыло, но с едва уловимой искрой в том месте, которое он прикрыл ладонью. С этим ведь не поспоришь – правда всегда в сердце.
– Владимир Алексеевич, тут такое дело… Мы с Настей расписываемся. Короче, вы не против?
– Папа, он просит у тебя моей руки, – перевела Настя.
– Ух ты, ёшкин-кот… – то ли обрадовался, то ли расстроился Ласкин. – Так скоро? Это ж готовиться надо, чтоб все путем…
– У нас регистрация послезавтра, во вторник, – огорошила следующей новостью Настя. – Так что готовиться не придется, мы решили без показухи расписаться. Вон, соседи наши третий год долги после свадьбы отдают, их дочь успела родить ребенка и развестись, а они все отдают.
– Друг договорился, – осмелел опер, – нас не будут мурыжить месяц, распишут в обеденный перерыв, потому что все забито. А вечером
