- Лялю-ун, ты - зо-о-олото! - вытянув губки, пропел он. - Ты - мой талисман!
- Прекрати!
- Ты где Самвела-то расколола?
- Окончательно - у него в банке. А начала на одной презентации. Ты же знаешь, как он любит презентации...
- И как он?
- Что - как? Все такой же лысый и такой же маленький. И с вечной своей бабочкой...
- Нет... Я про то, как он сейчас себя ощущает? Уверенность уловила?
- Вроде бы да. А что?
- Поговаривают, что его банк на ладан дышит.
Стряхнув пепелок на хрусталь, изображающий нечто среднее между
лодочкой и офицерской пилоткой, она нехотя ответила:
- Знаешь, я ничего не уловила. Хорохорится он без остановки. Хоть
уже и лысина до шеи доползла...
- Да-а... Барташевский его не переваривает. Из-за лысины.
- Знаю, - пыхнула она ароматным дымком. - Кстати, о Барташевском. Он пошел на попятную.
- Да ты что!.. Час у меня сидел, а ничего не сказал.
- Ты как будто не знаешь, что он скажет, если только ты спросишь. А если не спросишь, молчать будет как Штирлиц...
- Сколько его удовлетворило? - заерзал Рыков на кресле.
Оно мужественно раскачивалось, но не скрипело. Креслу тоже был интересен процент.
- Двадцать, - ответила Лялечка, выпустила колечко дыма и по-блатному всосала его в себя ноздрями.
- Фантастика! С сорока - до двадцати!
- Старалась...
Рыков сразу покраснел и хотел спросить с далеким-предалеким намеком, но она отпарировала сразу:
- Об этом даже не думай. Я тебе верна как собака!
- Да что ты! Что ты! - выставил он лопатами вперед перед собой
сразу две ладони.
- Отступать ему некуда, - еще раз пофорсила Лялечка. - Он
подпись на договор поставил. И моя там есть. Как договаривались...
- Ну да... Конечно... МЫ теперь на равных правах...
Новую фирму, пока не закрыли эту, он зарегистрировал на имя Лялечки. Рыков на время остался капитаном тонущего судна. Договор был сходней, по которой он должен был перебежать на вновь построенный фрегат.
- Посмотри, - протянула она вынутые из сумочки пять листков бумаги, схваченных скрепкой степлера.
Договор пах духами, но, стоило Рыкову открыть его, как он перестал ощущать этот аромат. Он сконфуженно поморгал безволосыми веками и спросил:
- Это не опечатка?
- Где?
- Ну вот... Барташевскому - двадцать процентов от предполагаемой прибыли, тебе - пятьдесят, а мне... мне - тридцать...
- Нет. Все верно. Если тебя не удовлетворяют условия договора, я могу вообще исключить тебя из числа пайщиков...
- Как? - побелел Рыков. - Ме... ме... ме... меня-а? Как это исключить? Я уже деньги в этот проект инвестировал! Все! Абсолютно все, что мы сняли на продаже несуществующих метров жилья!
- Значит, ты выходишь из игры? - аккуратненько потушила Лялечка сигаретку-соломинку о дно хрустальной лодочки-пилотки. - Ну, как хочешь... Только учти: фирма зарегистрирована на мое имя. Хозяйка - я. А ты - всего лишь должник Самвела. И президент фирмы, в которую через три месяца прийдут парни из уголовного розыска и налоговой полиции.
- Ну, ты и сучка! - еле проговорил Рыков.
Рука нащупала на столе телефон-"сотовик". Через пару секунд он разлетелся бы на куски о красивую головку Лялечки, но телефон, словно догадавшись об этом, зазвонил. Рыков сбился с мысли, сбился с ощущения. Наверное, потому, что он еще до конца не поверил, что его сбросили с трона. И почти сбросили со сходни, по которой он намеревался сбежать с тонущего судна.
- Да! - гаркнул он в трубку.
- Здравствуйте. Это я, - ответил незнакомый голос.
- Кто - я?!
- Швейцар ресторана... Разбитый "мерседес" помните?
- Разбитый "мер"... А-а, это ты!.. Что тебе нужно!
- Вчера опять следователь приходил. Кто-то описал ему вашу внешность. Он теперь ко мне пристал. Не соизволите побеспокоиться. Я буду молчать. Совершеннейше буду молчать. Но мне нужны триста долларов... Тогда я буду лучше молчать...
- А триста миллионов долларов тебе не дать?! - вскочил Рыков.
В его глотке хрипела и билась ярость. Он готов был запустить трубкой в швейцара, но он был слишком далеко. Трубки на такие расстояния не летают.
- Отдай, - неожиданно подсказала Лялечка. - Этот козел уже и мне звонил. Зачем тебе лишние хлопоты. Еще за угон и порчу машины посадят...
Рыков ощутил себя обложенным со всех сторон волком. Ему дико захотелось завыть. Или заплакать. В голове лихорадочно крутились все последние дни, и он не находил в них ни проблеска надежды. Ни одного.
- Дегтярь! - вспомнил он.
Проблеск все-таки мелькнул.
- Он спасет меня! - торжествующе объявил он. - Он! С теми деньгами я вас в порошок сотру. Я... А ты... ты... Развод! Да - развод!
Выкрикнул он и затих. Внутри его ненависти странно, непонятно существовала еще и любовь. Он посмотрел сквозь замутившиеся глаза на Лялечку, медленно и со смыслом собиравшую свои вещи в сумочку, и слезливо спросил:
- Из... звини, Лялюн... Я погорячился. Давай поговорим... Без обиняков...
- Я согласна, - встав, щелкнула она сумочкой. - На развод.
И ушла. А вместе с нею ушли и ножки. Вторых таких ножек на земле не существовало.
Глава шестьдесят вторая
НЕ УБИЙ!
Топор с детства боялся высоты. Когда летели из Горняцка в Москву он так ни разу и не выглянул в иллюминатор.
Если бы не Босс, пронзительный взгляд которого он ощущал даже сейчас, в черноте ночи на крыльце двенадцатиэтажного дома, он бы ни за что не согласился на такой способ проникновения в квартиру. Ему гораздо сподручнее было высадить входную дверь и уж тогда сделать то, о чем приказал Босс, убить бородатого, живущего именно за этой дверью человека. Но веревка и нож, врученные в темном салоне "вольво", оказались самым сильным ответом на его робкий вопрос о двери.
- А он это... точно там? - с последней надеждой поинтересовался Топор.
- Сто процентов из ста. У него свет вечером горел. И шторы были задернуты. Двое суток назад этого не было. Значит, он успокоился после взрыва.
- Какого взрыва?
- Это тебя не касается... Бородатого нужно убрать не потому, что он бородатый, а потому что из-за него мы можем все погибнуть...
- Как это... все?
- А вот так... И ты, и я, и Жапризиньо, и Жанетка...
- И это... Жанетка?
Только теперь Топор ощутил тревогу. И легкую ненависть к своей будущей жертве. Его смутный образ вдруг обрел черты, и Топору привиделся карлик с метровой бородой и кровавыми глазами. В каком-то фильме ужасов он видел такого гнома. Он носом высасывал воздух изо рта у спящих людей и этим самым убивал их. Поэтому Топор тут же представил пухленький розовый носик Жанетки и сказал:
- А он там это... один?
- Да. Факт выхода не был зафиксирован.
Босс хмуро помолчал и добавил главное:
- Да не меньжуйся ты! Получишь за этот заказ двадцать штук "зеленых". Сразу как в Нью-Йорке приземлимся... И учти: если мы его с пути не уберем, то до Нью-Йорка точно не долетим. Я бородатого уже раскусил. Он ни перед чем не остановится. Зверь, как говорится...
- Он не карлик?
- С чего ты взял?
- Да так...
Подержав веревку, завязанную штыковым узлом к ручке люка на крыше, Топор приставными шагами продвинулся к краю, посмотрел вниз, и голова предательски закружилась.
Ночь не спасла его. Фонари во дворе создавали если не день, то сумерки, и оттого хорошо были видны крыши машин, скамьи у подъездов, деревья, теплопункт. Уменьшенные до игрушечности, но все-таки настоящие.
Руки сами собой завязали на поясе еще один узел, хотя и предыдущий и без того выглядел чудовищно. Во всяком случае, размером он превосходил кулак.
- Не смотри, - вслух приказал себе Топор. - Только не смотри...
Став спиной ко двору, он так же спиной, по-рачьи, перелез через ограждение, нащупал ногами стену и, вместо того, чтобы по кусочкам, по сантиметрам отпускать веревку, выхлестнул ее из рук всю. Глубина втянула его в себя, спазмом обжала горло, но он все-таки вскрикнул, хотя уже через секунду после вскрика не мог бы с уверенностью сказать, что это сделал именно он.
Веревка дернула, потянула его к стене, и он с лету врезался в нее лицом. Руки вместо того, чтобы ослабить удар, зачем-то держались за веревку.
- ... твою мать, - простонал он и наощупь ладонью обнаружил слишком много мокрого на лице.
Упираясь ногами в горячую бетонную стену, Топор отер лицо платком и без удивления увидел, как пятнами почернел платок. Хотел выкинуть, но вспомнил, на какое дело он собрался, и брезгливо, одним пальчиком, засунул платок в карман джинсов.
Минуты три он пытался сосчитать окна от крыши. То получалось четыре, то пять. Наконец, сосчитал и понял, что пролетел один лишний этаж. Пришлось вспомнить школьные уроки физкультуры. В классе никто быстрее его не мог одолеть канат. Но тогда внизу лежал мат, стоял на страховке жилистый учитель с руками бывшего гимнаста, а мышцы просто пели. До того им было легко и весело.
Сейчас от той легкости не осталось и следа. Помогая себе ногами в пудовых кроссовках, Топор одолел три метра веревки, нащупал правой рукой оконный проем и подтянулся в его направлении.
