Ознакомительная версия.
Когда я кончил, Иванов сказал:
— Я сделаю все, что от меня требуется.
— Мне нужно рекомендательное письмо для одного человека.
Он смотрел все в ту же точку и по-прежнему сжимал двумя пальцами мундштук погасшей папиросы. Я зажег спичку, но он ее не заметил.
— Вы имеете в виду письмо к Злотникову?
— Да.
— Письмо к Злотникову… — для чего-то повторил он. — Письмо к Злотникову…
Иванов вспомнил о недокуренной папиросе. Заученным жестом достал из стола коробок фосфорных спичек «Факел», долго рассматривал наклейку, словно пытаясь понять, что у него оказалось в руках. Закурил. В дверь заглянула какая-то пишбарышня.
— Георгий Николаевич, к вам Велипольский.
— Кто?
— Велипольский.
— Велипольский, Велипольский… Попросите его, пожалуйста, подождать. Так о чем мы с вами говорили?
— О письме.
— Да, да, о письме. Ну что ж, подготовьте текст, я перепишу.
В соседней комнате я набросал письмо, и Иванов тщательно его переписал, кое-что добавив от себя, и расписался.
— Так?
— Да.
— Что вам еще от меня потребуется?
— Вам придется недели на две куда-нибудь с женой уехать.
— Уехать? Да, действительно, я, кажется, написал ему, что мы уезжаем. Но куда уехать?
— Можете поехать в отпуск отдохнуть, — сказал я, сам чувствуя, как глупо звучит мое предложение. — А то возьмите командировку в любой город, где у вас могут быть дела.
— Дела, дела…
Он усмехнулся, и по его глазам я понял, что сейчас он, кажется, впервые увидел меня. Несколько секунд он с любопытством разглядывал меня и неожиданно спросил:
— Хотите чаю?
— Нет, благодарю.
— С аферистами чаи не распиваете?
— Просто не хочется.
— Когда мне надо уехать?
— Завтра.
— Хорошо.
— И еще. Никто не должен знать о нашем разговоре и об этом письме, в том числе и жена…
На его впалых щеках вспыхнул румянец.
— Можете не беспокоиться.
— Сами понимаете, — вмешался в разговор изнемогавший от молчания Булаев, — что ваша услуга будет следствием учтена.
Иванов снова усмехнулся и почти весело сказал:
— Вот это уже, Булаев, ни к чему. Я, конечно, мерзавец, но это ни к чему. Мой отъезд не затянет следствия? — спросил он.
— Нет.
Иванов удовлетворенно кивнул головой.
— Тогда хорошо. А то я очень устал, очень…
Я покидал его кабинет с таким чувством, будто только что похоронил товарища. Нет, хоронить умершего, пожалуй, все-таки легче!
Вернувшись в Москву, я первым делом зашел к Сухорукову.
— Договорился с Ивановым?
— Да. А откуда ты знаешь, что я решил его использовать?
— Слухами земля полнится.
— А точнее?
— А точнее — по земле ходит Сеня Булаев. Ясно?
— К сожалению.
— Ничего, можешь не беспокоиться: дальше меня это не пошло. Я Булаева предупредил.
— Да, тяжело с Сеней иметь дело? И когда он только успел встретиться с Сухоруковым?
— А ты рискнул, — сказал Виктор. — Это, Саша, методы восемнадцатого года, мы сейчас такими не пользуемся. Если бы Иванов не согласился, представляешь, что бы могло произойти? Он же не дурак, сообразил что к чему. Но победителей не судят, рад, что все благополучно. Зацепка, кажется, надежная. Рассказывай.
Я доложил ему о своем плане, о беседе с Ивановым, показал письмо Иванова Злотникову, под конец съехидничал:
— Ну как, место на столе для очередной папки освободилось?
— А ты злопамятный, — сказал Виктор.
— Нет, просто памятливый. От рождения. Так как, можно на тебя рассчитывать?
— Думаю, что смогу тебе помочь. Но прежде всего давай уточним, что тебе требуется. «Легенда», подкладка под нее, материал о коммерческой деятельности Злотникова его деловых и личных знакомствах и схема связи и взаимной информации, так?
— Так. Только добавь к этому консультанта по торговле. А то я до сих пор дебет с кредитом путаю.
— Нашел чем хвастаться.
— А я не хвастаюсь. Практики не было.
— А в Петрограде?
— Я же почти все время был в первой бригаде у Скворцова. Убийства, налеты…
— Понятно. Сроки?
— Два дня, от силы — три.
— Жестковатые.
— Время не терпит. И так слишком затянули.
— Ладно. Будет сделано. Я уже с Медведевым все предварительно обговорил и дал людям задания. Уложимся. Кстати, Александр Максимович тобой доволен, считает, что побег организован неплохо, хотя ты недостаточно проинструктировал Кемберовского.
— Ну, случай с портсигаром только бог мог предусмотреть.
— Инструктировал-то его не бог, а ты. С тебя и спрос. Но это между прочим. Меня интересует другое: Иванов не подведет?
— Нет.
— Почему ты так уверен?
Виктор не любил «интеллигентских копаний». Поэтому я не стал делиться с ним своими впечатлениями, а сказал, что Иванов, по моему мнению, человек честный и в аферу попал совершенно случайно, из-за неудачно сложившихся обстоятельств.
— Ну, та честность, что от обстоятельств зависит, — товар дешевый, — сказал Виктор. — Я в такую честность не верю. Но за его отъездом я прослежу, так что сюрпризов не будет. Его бывшую жену видел?
— Нет. Но почему она бывшая? Они не разводились.
— Не развелись, так разведутся. Что ей теперь с него взять? Он ей теперь ни к чему.
У Виктора я пробыл около часа, а когда пришел к себе, меня уже ожидал Фрейман. Последовал тот же вопрос:
— Договорился с Ивановым?
— Договорился.
Илюша с облегчением вздохнул.
— Камень с души снял, — сказал он. — Я тут себе места не находил. Кого думаешь к Злотникову отправить?
— Одного парня.
— Хорошего?
— Разумеется.,
— Кого же?
— Себя.
— Послушай, гладиолус, — сказал Фрейман, — тебе еще никто в любви не объяснялся? Нет? Тогда я буду первым.
— Только ты меня не переоценивай.
— А я и не переоцениваю, — сказал Илюша. — Но мой папа говорил, что даже собственный чирий и тот лучше чужого кабриолета.
— Спасибо, — сказал я.
— Надеюсь, ты на меня не обиделся?
— Нет.
— Ну а на моего папу даже я не обижаюсь, — заключил Илюша.
Вечером мы были на октябринах. Торжественное заседание с участием представителей райкома РКП(б), пионерской организации, РКСМ и губотдела профсоюза сов-работников было посвящено новорожденному сыну субинспектора Федорова. Гремел «Интернационал», произносились речи, у отца новорожденного были ошалело счастливые глаза. А я, вглядываясь в сморщенное личико нового гражданина республики, нареченного Октябрем, вспоминал разговор с Ивановым, его глухой, безжизненный голос, его впавшие щеки, обесцвеченные бедой губы. Что ж, смерть и жизнь всегда идут рядом, а сегодняшний день неизменно превращается в историю: в страницы учебников, в цитаты, в экспонаты музеев. Пройдет и нэп. И когда-нибудь его будут так же изучать, как мы изучали в гимназии крестовые походы…
— Я уверен, что мой сын, Октябрь Сергеевич Федоров, станет достойным членом общества, настоящим борцом за мировую революцию, — говорил Федоров.
Маленький сверток бережно передавали с рук на руки. У людей были растроганные лица. Секретарша Медведева Шурочка комкала в руке носовой платок. «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем!»
Слушай, Октябрь Сергеевич, слушай внимательно. Эта песня имеет к тебе прямое отношение. Ты станешь всем в том мире, который мы для тебя строим. У тебя будет большая счастливая жизнь. Но знай, что счастье не только смех, но и слезы. Без слез счастья не бывает. Поэтому у тебя будут и горести, но не те, что у нас, — другие. У тебя, наверно, все будет другое — красивее и чище.
Фрейман заглянул мне в лицо и сказал:
— А ты становишься сентиментальным, гладиолус…
— Видно, старею, Илюша.
XXVIВо время операции на Хитровом рынке в 1918 году мне пришлось на неделю превратиться в жителя «вольного города Хивы» — так называли рынок его обитатели — в некоего Константина Баташова, золоторотца, уклоняющегося от мобилизации в Красную Армию. Особой подготовки мне тогда не требовалось. Все было сделано с помощью мастерства нашего гримера Леонида Исааковича, залатанных штанов, куртки с оборванными пуговицами, соответствующей паспортной книжки и некоторых других мелких, но красноречивых доказательств моей «подлинности», заботливо подготовленных Савельевым. Не берусь судить, какой хитрованец из меня получился, но операция прошла благополучно, я не вызвал подозрений ни у кого из обитателей ночлежки. Теперь мне предстояла другая, более сложная и еще менее симпатичная роль молодого, но уже поднаторевшего в махинациях нэпмача, Георгия Валерьяновича Баранца, провинциального деятеля, владельца подпольного самогонного завода («Железный паровик — 100 ведер, три чана с бардой по 200 ведер, бардовик — 100 ведер. Немного купороса, немного мыльного камня, малость табаку да перца для крепости. Вот и все»). Баранца сковывали масштабы провинции, и он решил развернуться в столице, где с помощью рекомендательного письма рассчитывал получить необходимые советы и поддержку Злотникова и его друзей.
Ознакомительная версия.
