Ознакомительная версия.
Показывать свое искусство нам предстояло в клубе. Вид его был жалок… зал мог вместить чуть больше сотни человек, сцена маленькая, тесная, со скрипучими подмостками, в единственной артистической уборной стены покрыты плесенью. Но делать нечего, надо начинать работу! Пошли искать жилье. Однако никто не хотел сдавать нам комнат. Ответ был один: «У нас уже жили актеры — знаем!» Кое-как сняли целый верхний этаж в деревянном доме на самой окраине городка, но без какой-либо мебели. В складчину накупили на базаре деревянных столов и табуретов, сшили из мешковины «перины» и набили сеном. Сговорились, что хозяйка будет каждый день варить нам горшок щей с мясом — сразу и первое, и второе.
Вот беда, никак не могу припомнить, с чего мы начали репертуарный план и что вообще ставили. Жизнь в Вытегре вообще не стоило бы запоминать, до того она была унылая и безрадостная, кабы не одно страшное происшествие, которое произошло примерно два или три месяца спустя.
Итак, мы готовили свои постановки сами — в полном смысле этого слова. Афиши писали от руки — типографии в Вытегре не было. Декорации рисовал я на кровельном картоне. Сажа, мел, желтая и красная охра — вот все, что было в моей палитре. На прочие краски не хватало денег.
Театрального парикмахера, конечно, не имелось. Мы привезли с собой несколько париков, но их не хватало. Научились делать сами. Парики в те времена выклеивали на папье-маше, они получались тяжелыми, с твердым, словно деревянным, лбом. Чтобы соединить твердый лоб парика с живым и подвижным лбом актера, приходилось наклеивать полосу из тесьмы и густо замазывать шов гримом. Гримировальные краски мы варили на свином жиру сами. От местного цирюльника получали волосы для париков. Но вышить бороду на тюле, как делают мастера гримировальных дел, мы не могли. Я додумался: нарезал волосы и клеил их в несколько рядов на щеки и подбородки моих актеров. Отдирали такие бороды со слезами…
Мы привезли с собой несколько «исторических» костюмов, которые видоизменялись удивительно изобретательно. Надела актриса на обыкновенное городское платье «испанский перед», расшитый стеклярусом, — вот уже костюм не то эпохи Возрождения, не то стиля ампир. Обыкновенный сюртук с накинутой на плечи небольшой пелериной мог фигурировать в самых разных эпохах.
Спектакли давали три раза в неделю. И все время новые! Это была страшная, потогонная, изнурительная работа, но жителей Вытегры назвать театралами можно было только в бреду. Мы с горькой усмешкой вспоминали время, когда зрительный зал казался нам маленьким. Он наполовину пустовал и теперь чудился большим и унылым…
Наши щи становились все более постными, а потом и вовсе перестало хватать денег на мясо. Да и осточертели нам эти щи! Так хотелось чего-нибудь другого, вкусного, разнообразного… и как же страшно стыдно было мне перед моей молодой женой, которая молча, кротко терпела ту нищету, в которую я ее вверг!
Нашей единственной отрадой была сцена…
Как-то так вышло, что все те небольшие деньги, которые были у нее и у меня, ушли все на нужды моей мечты — театра. Мои товарищи просили жалованья — но мне нечего было выплатить им. Мы задолжали за квартиру. И в конце концов жить стало почти не на что. Раз появилось вдруг мясо на нашем скудном столе — потом я узнал, что Лиза тайком унесла в скупку серьги, подаренные ей матерью.
Вся душа моя перевернулась от злости на себя. Нищий, альфонс, живущий на счет молодой жены! Лиза продала последнее, чтобы спасти и меня, и всю нашу труппу от голода, а я… а у меня в самом дальнем углу кофра лежит драгоценность, подаренная мне Эльвирой Михайловной.
Нет, я не могу! Это память о самом светлом, о самом прекрасном, что было в моей жизни…
«А разве не Лиза самое светлое и прекрасное в твоей жизни?» — словно бы спросил меня чей-то голос. Это был голос моей совести. Но голос памяти, голос незабываемого восхищения, голос страсти, которую я все еще испытывал к Эльвире Михайловне, заглушал его.
И вдруг… вдруг случилось вот что. Я увидел нашего артиста Боярова, который держал в руках бутерброд. На куске пышной белой булки лежал большой кусок горячей ветчины, а на ней — глазок яичницы. Бояров уплетал бутерброд, закатив от наслаждения глаза. Клубный буфетчик только что вынес бутерброды на свой прилавок, и Бояров не устоял — разорился на десять копеек.
Да, я могу употребить слово «разорился» в буквальном смысле. В ту пору десять копеек были для нас значительной суммой!
Все мы окружили Боярова и смотрели ему в рот. Но через две-три минуты у каждого было по такому же бутерброду. Какое это было духовное наслаждение — хоть на миг забыть о вечной экономии! Какое это было животное наслаждение — есть такую вкуснотищу!
Я взглянул на Лизу. Она ела бутерброд и плакала…
Серьги, материнские серьги!
Я едва не подавился недоеденным куском. Повернулся и выскочил вон, крикнув:
— Репетируйте без меня! Я скоро!
Спустя несколько минут, пролетев по пустынным улицам, я уже был около дома, где мы квартировали. Одна мысль билась в моей голове — немедленно отыскать припрятанный браслет Эльвиры Михайловны и живой ногой отнести его в скупку. Это дорогая золотая вещь. У нас будут деньги на оплату квартирного долга, я раздам жалованье своим товарищам, но первым делом я выкуплю серьги Лизы!
Наши дни
Интересно, кто вообще изобрел мобильную связь? Алёна Дмитриева этого не знала, но очень хотела знать. Она решила при первом же удобном случае выяснить это в Интернете и записать изобретателя в число своих покровителей и ангелов-хранителей. Если бы не его изобретение, которое заполонило и пленило мир, она бы имела нынче вечером очень бледный вид после того, как чрезмерно болтливая Марья Юрьевна натурально выдала ее представителям закона. Однако одновременно с ее предательским возгласом у одного из незнакомцев оглушительно, пронзительно, ну невероятно громогласно затрезвонил телефон, заглушив все остальные звуки, и Алёна, понятное дело, не стала дожидаться, пока Марья Юрьевна брякнет что-нибудь снова, а сочла за благо исчезнуть. Вот только что она стояла на этом месте, а в следующий миг ее не стало, и Марья Юрьевна с Сергеем Иванычем сколько угодно могли всплескивать руками или, к примеру, разводить ими, могли сколько угодно озираться или издавать невразумительные восклицания, поминая нечистую силу: Алёна свернула за угол и кинулась бежать по Ковалихе, озираясь в поисках какой-нибудь подходящей метлы, на которой она могла бы улететь отсюда домой. Метла не замедлила явиться в виде нагнавшего ее белого «Форда» с зеленым огоньком и желтым транспарантом на крыше, где было написано «Новое такси».
Кстати, услугами именно этого таксопарка Алёна постоянно пользовалась. И вот именно их машина сыграла роль метлы, какая удача!
Алёна махнула рукой, и метла встала перед ней, как лист перед травой.
— Поехали! — запрыгнула Алёна в салон. — Поехали…
Она замялась было, но тут же выпалила:
— Ресторан «Зергут» знаете? Туда поехали. Там меня подождете, а потом еще по одному адресу.
Такси рвануло по Ковалихинской в сторону Варварки. Алёна оглянулась. Какой-то человек бежал вслед за машиной, но это не был ни один из милиционеров, наверное, тоже хотел такси поймать, а Алёна из-под носа увела. А ведь ему, может быть, далеко ехать, а ей-то…
И тут Алёна подумала, что домой ехать было бы просто смешно. Тут пешком ходу каких-то десять минут — ну и зачем машину брать? Да и что ей делать дома? Сидеть снова ломать голову — теперь еще и над тем, кто убил несчастного Константина? Надо довести до конца начатое, узнать адрес Данилы. Предупредить его о случившемся. Теперь речь идет не только об удовлетворении Алёниного любопытства, а о человеческих жизнях. Сначала убили ювелира, потом — Константина. Неведомо, кому запланировано стать третьим в этом списке, может быть, Даниле? Он должен знать, что произошло!
Почему именно в «Зергуте» должны знать адрес Данилы? Да потому, что там работает его сестра Марина, а уж ее-то адрес администрации, факт, известен. Возможно, они живут в одном доме, возможно, нет, но уж Марина-то непременно поможет Алёне, когда узнает, что Даниле грозит беда.
Утвердившись в правильности решения, Алёна стала вспоминать свое паническое бегство с Ковалихи. Интересно, после столь внезапного исчезновения «девушки из «Видео» языкастая Марья Юрьевна доложила об этом сотрудникам милиции? И если да, не усмотрели ли они в факте сего исчезновения некоего криминального оттенка? А если да, то какие предпримут шаги? Окажись на их месте Алёна (а ей довольно часто приходилось оказываться на месте всевозможных следователей, прокуроров, адвокатов, оперативников и рядовых милиционеров, сочиняя свои детективы), она взяла бы у Марьи Юрьевны и Сергея Иваныча подробный словесный портрет беглянки и отправилась бы с ним в магазин, где собрала бы сотрудников и спросила, работает ли здесь дама с такими-то приметами, одетая так-то и так-то. Понятное дело, все сказали бы — нет, и это преисполнило бы представителей компетентных органов немалыми подозрениями. Однако менеджер по продажам Виталий не замедлил бы сообщить, что некоторое время назад вручил даме с такими приметами письмо от покойного Константина. Это усугубило бы подозрения товарищей Спиридонова и Кузьмина (вроде бы Алёна правильно запомнила их фамилии)… Очень может быть, что они возымели бы самые серьезные намерения относительно пресечения действий незнакомки в серой шубке с помощью самых крутых мер, предусмотренных законом…
Ознакомительная версия.
