— Когда это ты пристрастился? — спросил он.
Я глубоко затянулся английской сигаретой.
— Здесь трудно не закурить. Кого ни встретишь — в руке дымится сигарета, из кармана торчит открытая пачка. Может, мне следовало спросить у тебя разрешения?
— Тебе мое разрешение не требуется, Гейб, — ответил Нико, натирая мелом конец кия. — Я здесь для того, чтобы приглядывать за тобой и делать то, что нужно, если тебе что-то потребуется. Если кому-то из нас и может потребоваться просить у другого разрешения, так это мне у тебя.
— Ты мой друг, Нико, — сказал я, стряхивая пепел в маленькую пепельницу с надписью «Мартини и Росси». — Только так ты и должен обо мне думать.
— Пойми меня правильно, — отозвался Нико. — Я люблю тебя, как если бы ты был моим младшим братом. Но я также знаю свое место и свои обязанности. А моя обязанность — быть твоей тенью, твоим гидом и телохранителем и обеспечить, чтобы ты вернулся домой таким же здоровым, каким уехал оттуда. Так все и будет, пока босс не прикажет мне чего-то другого.
— Можно я задам тебе один вопрос? — сказал я, глядя в его красивое лицо, на которое во время нашей беседы вернулось обычное серьезное выражение. — Если не хочешь, можешь не отвечать.
— Валяй, спрашивай.
— Допустим, все это не удастся, — сказал я и медленно пошел вокруг стола. — После всех уроков, после стольких лет, прожитых рядом с Анджело, я решил бы, что такая жизнь не для меня, и захотел бы уйти. Что, если бы в таком случае Анджело вызвал тебя и приказал меня устранить? Ты сделал бы это?
Нико глубоко вздохнул и медленно выдохнул, глядя в дощатый пол.
— Да, сделал бы, — сказал он.
— Даже если бы продолжал относиться ко мне, как сейчас?
— Как босс скажет, так и будет, — ответил Нико. — Пока босс жив, его слово — закон.
Я наклонился, взял прислоненный к стене кий Нико и протянул ему.
— Твой удар, — сказал я. — Промажешь, значит, проиграл.
Он взял кий, кивнул и склонился над столом, примеряясь к шарам. Я же повернулся, прошел обратно в угол, сел и приготовился смотреть, как Нико будет расправляться с шарами.
Я увидел ее как раз в то мгновение, когда выходил из воды, и последняя волна, догнав меня, игриво шлепнула по спине. Она стояла в тени огромного синего пляжного зонта, пила «оранжину» и над чем-то смеялась с подругой. На загоревшем до угольной черноты теле был раздельный купальник-бикини; распущенные каштановые волосы ниспадали до середины спины. Ей было лет шестнадцать, у нее были ясные, как горное небо, глаза и улыбка, способная осветить стадион. Никогда в жизни я не видел никого красивее. Мне оставалось несколько месяцев до семнадцатого дня рождения, и мои тогдашние манеры в обращении с девушками можно было охарактеризовать словом «неуклюжие». По сравнению с сексуально раскованными и продвинутыми моими ровесниками — уроженцами острова, я был совершенно неопытен и труслив. Стоя у края воды, я ладонями стер с лица капли воды и вновь взглянул на девушку под зонтиком.
А она покинула свое место в тени и направилась прямиком ко мне, легко ступая по горячему чистому песку. Остановилась передо мной и протянула руку.
— Меня имя Аннарела, — медленно, запинаясь, сказала она по-английски голосом нежным, как щебетание птиц, которое я слышал, просыпаясь, каждое утро. — Как ты сказать? Анна? Это правильно?
— Да, это правильно, — ответил я, стараясь не путаться в итальянских словах. — Меня зовут Гейб. Я американец.
Она кивнула и улыбнулась, все еще держа меня за руку.
— Я знаю. Ты остановился у дону Фредерико. Я много раз видел тебя там.
— Ты живешь где-то рядом? — спросил я, выпустив ее руку. В ее каштановых волосах тут и там мелькали золотые прядки, выгоревшие от непрерывного пребывания под горячим солнцем.
— Недалеко, — ответила она. — От моего дома до его дома можно дойти меньше чем за cinque минут. — Она показала мне растопыренную пятерню.
— Пять, — сказал я. — Cinque — это пять.
— Si, si, пять, — подхватила она, быстро прикусив нижнюю губу. — Я иногда забываю. У меня есть мало случаев говорить по-английски. Большинство туристов на острове — немцы.
— Я видел немного туристов, пока живу здесь, — сказал я. — Наверно, год спокойный.
Анна склонила голову и залилась смехом, более подходящим для молодой женщины, чем для девушки-подростка.
— На Прочиде каждый год — спокойный.
Я чувствовал себя совершенно непринужденно в ее компании. Она обладала той же способностью, как и Пуддж, — превращать человека, с которым познакомилась пять минут назад, в приятеля, которого знаешь если не пять дней, то уж никак не меньше пяти часов.
— Я хотел прогуляться по пляжу, — сказал я ей. — Не составишь мне компанию? И твою подругу тоже возьми, если она захочет. — Я указал за спину Анны на девушку, с которой она разговаривала, когда я вышел из воды.
Анна, оглянулась, крикнула: «Пока!», помахала рукой и снова повернулась ко мне.
— Ее зовут Клаудия, — объяснила она. — Ей нужно возвращаться на работу, в пекарню. Пора готовиться к торговле. Скоро будет — как это? — ленч, да? А я пойду с тобой.
Мы бродили по длинному белому главному пляжу Прочиды почти все утро, волны остужали наши ноги, а мы болтали и смеялись, заполняя морской воздух невинным юношеским трепом. Так во время этой долгой неторопливой прогулки началась моя первая летняя любовь.
После этого я видел Анну каждый день. Мы смотрели фильмы в кинотеатре на открытом воздухе, и там я обнаружил, что она, как и я, любила вестерны с Клинтом Иствудом. Мы ходили купаться после моих утренних уроков с Фредерико и плавали наперегонки до самой дальней из стоявших на якорях лодок. Я поражался скорости, с которой она плавала, и силе каждого движения ее рук и ног, стремительно уносивших ее вперед и делавших тщетной мою погоню за ней. Потом мы отдыхали, держась за борт какой-нибудь лодчонки, Анна отодвигала мокрые волосы, которые упрямо лезли ей в глаза, а я жадно хватал ртом воздух, которого так не хватало моим легким после очередной гонки.
— Я не уеду с острова, пока не обгоню тебя, — сказал я ей однажды утром, вцепившись пальцами в борт гребной шлюпки, как в лямку спасательного круга.
— Это значит, что ты умрешь здесь счастливым и очень старым, — засмеялась Анна.
Именно ее я впервые пригласил на обед в прибрежный ресторан, где подавали только дары моря. В тот вечер на ней было белое платье до колен, темные туфли с очень низкими — не более полудюйма — каблуками, и синяя кофта на пуговицах, связанная ее бабушкой как раз для такого случая. Волосы лежали на ее плечах, как накидка из тончайшего шелка. Она совсем не пользовалась косметикой, и ее лицо словно сияло в свете двух свечей, стоявших на нашем столе.
— Тебе можно пить вино? — спросил я. Она сидела напротив меня, меню лежало рядом со мной.
— Мы же в Италии, — ответила с улыбкой, от которой ночь сразу стала светлее. — Вино и вода — больше мы ничего не пьем. Мне давали вино за обедом, еще когда я бегала в подгузниках.
— Вот и прекрасно, — сказал я и подвинул к ней карту вин. — Значит, ты и скажешь, что нужно заказать.
Мы не раз уезжали с острова на целый день: побывали на соседних островах Капри и Искья, совершали длительные поездки по побережью Амальфи. Нашим постоянным спутником и гидом был Нико. Мы перекусывали жареными сардинами в маленьком кафе неподалеку от Салерно и провели несколько приятных часов, бродя вместе с группой немецких туристов по руинам раскопанного города Геркуланума. Мы поднимались на священную для итальянцев вершину Монте-Кассино, где состоялось одно из самых кровавых сражений Второй мировой войны.
— Там, где мы сейчас стоим, погибло много-много людей, — сказала Анна, и на ее глаза цвета оливок навернулись слезы. — Многим из них было чуть больше, чем нам с тобой.
— Они были солдатами, и им приказали сражаться, — отозвался я, положив руку ей на плечо.
— Очень глупо умирать потому, что тебе приказали, — сказала Анна. Она шла, низко опустив голову, волосы рассыпались по сторонам, открыв солнцу бронзовокоричневую шею.
— Для смерти молодых людей вообще бывает очень мало разумных причин, — ответил я. — Что здесь, что в Америке.
Мы стояли посреди огромного кладбища Монте-Кассино. Анна повернулась и взглянула мне в лицо.
— Когда ты уедешь в свою страну? — спросила она.
— В первую неделю сентября.
— Ты когда-нибудь вернешься? — Она снова опустила голову и прижалась к моей груди; я ощущал ее теплое тело частью своего — точно так же, как и мое собственное сердце.
— Я ничего не могу обещать, — прошептал я, гладя ладонями ее шелковистые волосы. — Могу только попытаться.
Анна вновь вскинула голову и прикоснулись своими губами к моим. Наш первый поцелуй произошел там, где когда-то было поле битвы, унесшее жизни множества молодых храбрецов.
