Тем не менее я поднял лампу и спросил:
— Элисабет, ты здесь? Отзовись!
Я сам понимал, что это нелепо. И снова спустился вниз.
В конце концов дошла очередь до кухни. При свете керосиновой лампы медная посуда вспыхивала красным огнем. Редко я чувствовал себя таким беспомощным. К тому же меня мучили угрызения совести.
Нет хуже эгоиста, чем писатель, помешанный на собственном произведении. Где была моя хваленая проницательность и интуиция, если я целых два дня не замечал простертых ко мне рук. Я вбил себе в голову, что на Элисабет нашел «стих», что она играет даже наедине с собой, что она упряма, своенравна и осмеливается перечить мне, автору. Я не заметил, что с той самой минуты, как она переступила порог Видванга, над нею нависла опасность.
И сейчас в красных отблесках медной посуды я угадывал сигнал — опасно!
Мой взгляд упал на дверь. Возле этой двери, по моему замыслу, должен был произойти один из эпизодов праздничной ночи: именно здесь кучер рассыпал охапку дров. Но ведь он поднялся из… Да, надо срочно обследовать подвал!
Я спустился вниз и вошел в коридор со сводчатым каменным потолком. Пол был неровный и скользкий, идти приходилось осторожно, держась за стену. Время отполировало камень. Эти стены были самыми старыми во всем доме — их сложили еще при короле Хансе.
Я освещал лампой одно за другим холодные помещения: здесь держали дрова, там — всякое старье. В одном месте вдоль стены, плавно переходящей в свод, тянулись наклонные полки, это был винный погреб камергера Хамела.
Здесь было сыро, пахло подземельем. Вряд ли Элисабет зашла сюда, оставаться здесь было неприятно. Я уже хотел уйти, как вдруг услышал какой-то звук. Словно кто-то шаркнул ногой по каменному полу.
Звук донесся откуда-то сбоку. Я осветил стены и свод бокового прохода. И тут мой взгляд упал на приоткрытую дверь.
Я тут же рванул эту дверь. В углу темной комнаты стояла женщина в светлом платье.
— Слава Богу! — Я поставил лампу на выступ в стене. — Наконец-то ты нашлась.
На ней был тот же наряд. На лбу в лучах керосиновой лампы сверкала диадема. Среди темных каменных стен ее платье казалось особенно белым. Одной рукой она поддерживала шлейф. В другой держала пустой бокал.
Не передать словами, какое я испытал облегчение, увидев ее. Но радость моя была недолгой.
Казалось, Элисабет чего-то ждала и вот дождалась. Она не смотрела мне в глаза, она смотрела на мои волосы и бакенбарды. Я не в состоянии описать выражение ее лица.
От страха у меня зашевелились волосы от лба до затылка. Передо мной стояла не Элисабет. Это была совсем другая женщина.
Я подошел к ней — нужно было что-то сделать. Она уронила бокал, и он разлетелся вдребезги. Ее глаза почернели от ужаса. Она прошептала с незнакомым мне акцентом:
— Не надо! Не делай этого!
Я погладил ее руку, коснулся шеи. Кожа была ледяная, как стена у нее за спиной.
— Ты больна? — спросил я и не узнал собственного голоса.
— Это неправда! — хрипло простонала она, словно ей сдавили горло. — Между мною и Пребеном Берле ничего нет!
— Элисабет! — Я в отчаянии потряс ее за плечи. — Да очнись ты, Элисабет!
Но ее лицо потемнело. На лбу вздулась жила. Слова звучали отрывисто:
— Ты… ты заблуждаешься, Томас! Я его просто… просто не выношу! Умоляю, поверь мне!
Ошеломленный, я отпустил ее. Она судорожно хваталась за горло, словно пыталась от чего-то освободиться. Лицо почернело еще больше, глаза вылезли из орбит. Потом ее тело свело судорогой, и она упала.
Я оцепенел. Когда я наклонился к ней, она дышала. В отчаянии я огляделся — надо было немедленно привести ее в чувство. В нише я увидел окно, заметенное снегом. Сугробы возле дома закрывали подвальные окна.
Нужно открыть окно, и я рванул створку. Набрав пригоршню снега, я насыпал его ей на лицо. Стал тереть снегом виски и лоб.
Она открыла глаза. Я обнял ее и помог сесть.
Она смотрела на меня спокойно, казалось, она только что крепко спала и еще не совсем проснулась.
— Алф?
— Да, да, это я, Алф!
Я ощутил на шее тепло женских рук. Она была живая, это была Элисабет.
Взгляд ее упал на окно, на ямку, которую я оставил в снегу. Она вдруг сосредоточилась, словно хотела припомнить сон. Потом произнесла тихо и отчетливо:
— Так вот как это было.
— Что было?
Она показала наверх.
— Он нашел ее здесь и задушил. Потом вон там, в снегу, вырыл яму, спрятал в нее труп, а сверху снова завалил снегом.
Она ненадолго замолчала. Я посмотрел на окно и подумал: она права. Только так и можно было исчезнуть, не оставив следов на снегу. Под снегом.
А Элисабет продолжала все тем же ровным голосом:
— Под снегом она могла незаметно для всех пролежать очень долго. В одну из ночей, когда поиски уже прекратились, труп можно было втащить обратно и спрятать в другом месте…
Элисабет глубоко вздохнула и всхлипнула из сострадания к своей несчастной сестре.
— Бедняжка Дафна! Дорого ей обошлась игра в прятки с собственным мужем. Лучшего места не найти.
Позади нас скрипнула дверь. На пороге стоял Герт, бледный и запыхавшийся.
— Господи боже мой! Чуть не умер, пока вас нашел! — Он еще не верил, что это действительно мы. — Почему вы сидите на полу? В подвале, да еще в этих костюмах?
— Больше они нам не понадобятся. — Я встал и помог подняться Элисабет. — Репетиции окончены. К сожалению, моя пьеса не состоится.
— В чем дело? — спросил Герт.
Я смахнул с туники фру Дафны пыль и осколки стекла.
— Дело в том, что Элисабет раскрыла тайну давнего убийства.
История о том, как единорог настиг автора пьесы, была закончена. Нордберг рассказал ее весьма живо, особенно достоверным выглядел эпизод в подвале. Его голос, жесты были до того убедительны, что даже доктор Карс чуть было не попался на эту удочку. Несколько раз он особенно крепко прижал очки к переносице. Но испытание окончилось благополучно, и доктор Карс вышел из него с честью.
Нордберг устало полулежал в глубоком кресле. Слушатели сидели молча, словно хотели получше осмыслить историю. Первый заговорил Странд:
— Что ж, мне это чем-то напоминает заявленный малый шлем. Посмотрим, удастся ли тебе взять все взятки.
— Доктор Карс, ваш ход, — объявил директор Бёмер.
Доктор Карс задумчиво потирал подбородок, разглядывая отсветы пламени, плясавшие на потолке. Складка на переносице свидетельствовала о том, что рассказанная история не оставила его равнодушным. Однако улыбка у него была саркастическая.
— Значит, ваша актриса была медиумом, — начал он насмешливо. — Н-да, вся эта история очень похожа на сказки о том, как нашли воду с помощью ивового прута.
Последовала артистическая пауза. Доктор Карс тоже был не чужд театральных эффектов.
— Что вы имеете в виду? — не понял Нордберг.
Доктор Карс достал из коробка спичку, надломил ее посередине и взял за концы, будто держал крошечный ивовый прут, которыми в старину искали воду. Водя спичкой над поверхностью стола, он продолжал развивать свою мысль:
— Успех таких поисков объясняется вовсе не волшебными свойствами ивового прута, а тем, что ищущий неосознанно использует свои наблюдения над местностью. Он подмечает и топографические особенности, и растительность. У вас тот же самый случай: ваша актриса нашла разгадку, иными словами, указала место, где надо копать. Но и она подсознательно руководствовалась своими наблюдениями — точно так же, как тот, кто ищет воду с помощью прута.
Однако Нордберга не так-то легко было сбить с толку:
— Что же в данном случае выполняло роль «местности» и «топографических особенностей»?
— Да хотя бы сугробы, завалившие окна подвала. — Доктор Карс внимательно посмотрел на своего противника. — Понимаете?
— Не совсем, — Нордберг и не собирался понимать психиатра.
— В таком случае, я вам объясню, — терпеливо и вкрадчиво сказал доктор Карс, словно втолковывал азбучные истины упрямому ребенку. — Вы неподражаемо описали восприимчивость актрисы, ее повышенную чувствительность к окружающей обстановке. Она не только подсознательно отмечала все явления, но так же мгновенно улавливала между ними связь и делала выводы, короче говоря, она обладала даром, который называется интуиция. И эта ее способность немедленно активизировалась, как только она переступила порог Видванга и увидела… Что она, собственно, увидела в первую очередь, еще не входя в дом? Высокие сугробы, наметенные вокруг дома.
— С чего вы взяли, что ее внимание привлек именно снег? — спросил Странд.
— Но это же ясно! Как она на чердаке реагирует на снежный пейзаж? «Там что-то есть!»— говорит она. В работу включилась ее интуиция. А на следующий день во время репетиции актриса просто боится посмотреть в окно. Подсознательно она уже сделала определенные выводы. Ее уже что-то тревожит, но она еще не понимает истинной причины своей тревоги. Отсюда страх.
