Андрей Константинов - Тульский – Токарев

– Во, как! – гоготнул Боцман.

– Да-а, – почесал голову Лаптев. – С Варшавой-то, конечно, не очень-то с руки композиционные портреты составлять…

Артем кашлянул и сказал почти уверенно:

– Я постараюсь его уговорить.

– Во, как! – заржал в голос Боцман, глядя в потолок. Артем в его сторону тоже избегал смотреть.

Токарев-старший скривился, как от зубной боли:

– Ну, правда, хватит! А Варшава – я тоже уверен – поартачится-поартачится, а для святого дела нажмет себе на горло… Так что доводы твои и сомнения, Лаптев, принимаются, – но вы вот еще для чего нужны: есть бездонная задача – от 1-й до 20-й линии и от Среднего до Большого… Вот эту площадь надо окучить, то есть сделать обход жилмассива. Я знаю, что это невозможно, а сделать все равно надо. И работать по приметам. Единственный плюс – я практически уверен, что коммуналки нам не нужны – этот фрукт из богатенькой семьи… Я так думаю…

Лаптев с Петровым-Водкиным переглянулись, но промолчали, и Василий Павлович это оценил:

– Это хорошо, что вы молчите… Спасибо. Ребята, милые, выносливее и наблюдательнее вас никого нет и быть не может! В ваше полное распоряжение – Артем, Харламов и Тульский, когда прочухается… Как он, кстати?

Артем, поняв, что вопрос адресован ему, кивнул:

– Начинает ходить понемногу. Медицина уверяет – жить будет. Организм крепким оказался.

На эту тему реагировать смехом никто не стал – все хорошо знали, из-за чего Артур сошел с катушек.

– М-да, – вздохнул начальник ОУРа. – В общем, так, Лаптев, если молодежь хоть пикнет, хоть стон испустит – пристрели их… Ну скажи хоть что-нибудь, Лаптев!

– А что тут скажешь, – вздохнул Лаптев. – Стаканом тут ты, Палыч, не отделаешься…

Токарев-старший чуть заметно улыбнулся – если Сергей сказал про стакан, которым не отделаться, – значит, он будет расшибаться в лепешку по-настоящему…

Василий Павлович еще раз оглядел всех и подвел черту:

– Ну что, мужики, – с Богом, что ли… Вроде все сказали… Я только пару слов хотел еще – про то, как я лично себе этого Невидимку представляю: годков ему, значит, столько, сколько и Артему, ростом он поменьше, можно сказать – невелик рост, худощавый, но жилистый… вернее – скорый такой от злости, белобрысо-белесый, но прическа точно аккуратная, глаза… глаза, как уже неоднократно упоминалось, – никакие, а потому неприятные… Он, скорее всего, мамочкин сынок, папаня или умер или ушел – какой-нибудь торговый хрыч… Может, еще и помогал первое время, как ушел, – но меньше, чем новому сыночку… ну, от новой бабы… Живет в отдельной квартире и не на первом этаже, книжки почитывает, а если учится – то хорошо… Мамуля в нем души не чает… Все… Остальное – уж совсем романтизм.

Когда Токарев-старший закончил, все еще некоторое время молчали, удивленно переваривая услышанное, – включая, кстати, и Артема, который никак не ожидал от отца таких вот психологических зарисовок, доказывавших, что о Невидимке он думал все эти годы гораздо больше, чем показывал сыну… Расходились с настроением не то чтобы веселым, но по-боевому злым. Петров-Водкин на выходе не удержался от «последнего желания» перед началом их с Лаптевым «каторги»:

– Станичники! Об одном прошу – если кто этого урода случайно первым возьмет – не убивайте сразу, дайте хоть пару раз нагайкой приложиться за мучения…

Выйдя из здания РУВД, Лаптев подмигнул Петрову-Водкину:

– Чего тянуть? Сразу и начнем: тама – мое и Токарева, а тама – твое и Харламова! Поперло!

Харламов вздохнул мученически и хитро глянул на Токарева-младшего:

– Тема, а пацаны, если надо, прикроют?

Степа намекал на контакты с боксерами, которые уже почти превратились в братву.

– Прикроют и накроют! – не моргнув глазом ответил Артем.

– Чего приуныли? Нам ли отступать? А?!! – взвился соколом от непосильной задачи Лаптев. Петров сделал рукой отмашку, выпучил глаза и тихонечко завел:

– По у-ли-це ходила… большая крокодила…

– Она, она зеленая была!!! – грянули все хором…

В тот день две «двойки» обошли по три двора – получив «на выходе» лишь гудящие от усталости ноги и одуревшие вконец головы…

Богуславский, вернувшись после «координационного совещания» к себе в ГУВД, собрал в 7-м отделе не только всех сотрудников, но и подтянул еще из районов группы по карманным кражам: народу набралось прилично. Всем им Богуславский сказал:

– Мне нужны любые эпизоды, которые вы только сможете вспомнить, где происходили «кидки» – не типичные… ну, не общеуголовные… талантливые, может быть, – с убийствами… В общем – все нестандартное. Вопрос серьезнейший, попрошу отнестись к нему как к своему родному. За информацию, представляющую оперативный интерес, я лично буду отстаивать любые премии и поощрения у начальника ГУВД. Лично! И еще, братцы… поскребите по сусекам: у агентуры, у коллег… может, кто-то что-то вспомнит – нужен человек… молодой, подлый, умный, не судимый, не стоящий на профучетах, совершающий подставы грамотные, если хочет убить, то часто действует чужими руками, но может и сам, вот в таком разрезе. Результаты – мне письменно, чтобы я не сошел с ума от разговоров. Справки можно писать и неформальным языком – если что, я переспрошу. Короче – выручайте!

И около шестидесяти ушлых оперов разошлись, озадаченно почесывая затылки. А шестьдесят оперов – это сила…

…Боцман же, вернувшись из кабинета Токарева в свой собственный, достал со шкафа несколько картонных коробок из-под женских сапог и туфель. В них находились сотни карточек с фотографиями блатных и ранее судимых. Он вывалил все на стол и диван, открыл бутылку портвейна и налил себе стакан. Потом медленно всосал его. Пригладил седеющий ежик на голове. Вздохнул и стал вспоминать, перебирая и раскладывая карточки в разные стороны. Перед Боцманом проплывали истории, драмы, оперетки и триллеры. Старый опер то ржал, как пьяный, услышавший пошлый анекдот, то сопел и хмурился – все зависело от конкретной фотографии, которую он брал в руки. К вечеру Боцман зашел в гастроном, прикупил целую сетку портвейна и побрел к своему корешу, OOP[23] Кувшинову по прозвищу Кувшин. Кувшин родился в 1929 году и имел восемь судимостей, начиная со страшного 1942 года. В свое время Боцман жил с ним на одной лестничной клетке, и Кувшинов состоял у опера под надзором как особо опасный рецидивист. Они познакомились, а потом и подружились. Боцман нес в сетке, кроме портвейна, еще и белую канцелярскую папку на тесемочках, в которой были десятки нужных для беседы фотографий. Кувшина боялись многие, а он испытывал смесь уважения и страха к Боцману – который, кстати, когда-то занимался гиревым спортом.

Что касается Жени Родина, то он нырнул в архивные ниши на Литейном, 4, где хранились древние ОПД – толстые, пыльные, мудрые и страшные. Женя вчитывался в тошнотные эпизоды изнасилования детей, каннибализма, расчленения и некрофилии. Родин искал непонятное. Искал Зверя.

Птицын же особо не мудрствовал – ему все-таки поручили перелопатить обычные нераскрытые (то есть – не зверские) убийства. Птица перепоручил эту работу двум своим надежным корешам, которых сам выручал, но по другому профилю. Себя Птицын сильным аналитиком не считал. На корешей обрушился вал результатов взаимоотношений братвы, сводившихся к выстрелам в грудь и в спину в парадных и около автомобильных стоянок. Оригинального в этом потоке было маловато, но приятели Птицы старались на совесть и даже перезванивались с другими подразделениями.

Сам же Птицын вернулся к своему задержанному, которого он, уходя на «совещание» к Токареву, приковал наручниками к батарее. Задержанный ну никак не хотел говорить, куда поставил «пятерку», угнанную у убитого на прошлой неделе официанта. Доказательств на задержанного не было никаких, но паренек этого не знал и потому нервничал.

Птица посмотрел на клиента и на всякий случай, не думая, огорошил того предложением:

– Дружище-тобик, если ты мне расскажешь про одного кастрата… это образ такой, – то я тебя отпущу…

– Ничего не знаю! – взвизгнул задержанный.

Птицын сокрушенно вздохнул:

– А ты, часом, не в команде «Абвер-Рига» подготовку проходил у Канариса?[24]

Парень удивился, услышав незнакомую фамилию:

– Это кто такой?

– Да был такой, адмиралом работал. Так вот, у него три фигурки обезьянок на столе стояли – одна уши зажимает, другая глаза закрывает, третья ладошкой за рот держится… «Ничего не слышу», «ничего не вижу» и «ничего не скажу»…

– Не видел я твоих обезьян! – убежденно помотал головой задержанный, на что опер вздохнул еще более сокрушенно:

– Ну, тогда будем лечить тебя от клептомании народными средствами…