Ознакомительная версия.
Сикоров уверен, что Филядин его не убьет — ему интересно найти меня. Филядин не знал о том, что в охоте за убийцей я нашла против него много «интересного». А узнав, соглашается на сделку с Сикоровым. Филядин обеспечил и оформил все бумаги, необходимые для защиты Сикорова — с помощью этих бумаг и была выведена на чистую воду вся банда. На суде они послужат главным доказательством обвинения. Он сделал все, чтобы спасти Сикорова, и Сикоров привел его в подвал. Но меня там уже не было. Чудом я услышала их разговор и сбежала в Москву. Так все и было.
— А Вика?
— Давным-давно Сикоров посадил ее на иглу, а потом стал использовать в своих целях. Она все знала. Знала, что он ненормальный, что он убийца. Именно она назвала мне его имя. Помнишь страшный дождливый день 15 сентября? День суда над Андреем. Мы с тобой сидели в дорогом кафе, а в стекла стучал дождь. Там я умирала от безысходности и боли, и ты говорила, что все закончится хорошо, но сама в это не верила… Тогда к нашему столику подошел светловолосый молодой человек. Единственный, кто сказал хорошие слова об Андрее. Он сказал: «Если когда-нибудь вам понадобится помощь, обращайтесь ко мне». Я понятия не имела о том, что именно этого человека следует опасаться больше, чем бешеного пса. Но в те дни мне никто не говорил добрых слов и никто не предлагал помощь… Прячась от бандитов в пустом складе, в первую очередь я подумала о нем.
— Расскажи про ловушку.
— Это было моей идеей. На определенном этапе следствие зашло в тупик — то есть все было налицо, кроме самого Сикорова. Он сбежал. Я не была лицом официальным, но хорошо ориентировалась в его убежищах. Я стала его искать. Побывала везде: на его квартире, в Нонкином подвале (подвал был заколочен). Вика находилась в отъезде. Мне помог случай. Я столкнулась в автобусе с той самой приятельницей Вики, с которой виделась в ее квартире. Пришлось на нее нажать: я принялась водить ее по ресторанам испаивать. Я выяснила, что Вика и Сикоров скрываются вместе. И, находясь в бегах, Сикоров не знает, что вся банда (в том числе и Филядин) арестована! Это навело меня на мысль… Я добыла у нее новый телефон Вики. И позвонила Сикорову. Я сказала ему, что у меня есть любовник, в которого я влюблена, как кошка, а потому не хочу, чтобы мой муж выходил из тюрьмы. И у меня есть к нему, Сикорову, деловое предложение…
В милиции меня чуть не прибили, но потом все-таки выделили на роль «возлюбленного» опытного оперативника, в городе неизвестного. Мы стали появляться в людных местах, обниматься и целоваться, оперативник проводил в моей квартире каждую ночь (естественно, с ним у меня ничего не было, он просто меня сторожил). Через неделю я вновь связалась с Сикоровым. Сказала, что у меня есть кассета, на которой один придурок признается в том, что убил сестру Филядина. Эта кассета существовала в действительности — запись признания Максима Игнатьева. И за эту пленку Филядин сделает все, что угодно, даже спасет Сикорова. Такая кассета для него, Сикорова, дороже, чем все собранные против него доказательства, потому что в ней его спасение. Если Филядин посадил в тюрьму Каюнова только по подозрению в смерти сестры, то за доказательства, которые представит ему Сикоров, от этой самой тюрьмы он его и спасет. Именно эту кассету я хочу продать за триста тысяч долларов и две оформленные визы на выезд в США — мне необходимо уехать с любовником.
Чтобы доказать, что я не блефую, я дала прослушать Сикорову кусочек признания Игнатьева. Главной моей ставкой было то, что Сикоров не знал об аресте Филядина. Может, он и сомневался, но соблазн был слишком велик. Он согласился. Я назначила ему встречу в кафе, чтобы обсудить окончательные условия. Там его и взяли…
Юля слушала каждое мое слово с жадно раскрытым ртом, глаза ее отражали все оттенки детского восторга.
Несмотря на то что Филядина арестовали, у нее больше не было причин для слез. Во-первых, из-за меня она порвала с Филядиным значительно раньше. А во-вторых, у нее был новый друг, очень хороший, надежный и влюбленный, с которым через два месяца она собиралась расписаться. Он сделал ей официальное предложение, и моя сестра согласилась. Поэтому она не оплакивала арест Филядина. Впервые в жизни Юля была спокойна и счастлива.
В теплой кухне моей квартиры было хорошо и уютно. Только мне время от времени почему-то хотелось плакать.
Заканчивалась зима.
Зима прощалась мартовским снегом. В эту ночь я не сомкнула глаз. Усталая от моих рассказов, Юлька спала в гостиной на диване. Потушив в спальне свет, я смотрела в окно.
Медленно кружась в пламени уличных фонарей, на холодный серый асфальт падали крошечные частички зимы. В их полете было что-то удивительно трогательное и родное, словно предвкушение будущего тепла. На застывшем стекле выступали ледяные цветы. Эта зима заканчивалась. Вспоминать, что принесла она мне, я не хотела. На полированной поверхности журнального столика лежали деньги, мой паспорт и ключи от машины. Этой ночью я принимала самое главное решение в своей жизни. Я уезжала.
Я уезжала потому, что не смогла простить. Нет, это был не абсурд и не бред, даже не наркотическая привязанность к обездоленной жизни. Я нечеловечески измучилась на протяжении этих страшных бездомных дней, потому что всегда любила тепло и уют. Тепло, уют и надежность. И возможность верить. Этой ночью я собиралась уехать, еще не зная куда. В один из тех городов, которых так много на одной шестой части суши. Сесть в машину и ехать просто куда глаза глядят.
Почти наступившим днем выпустят из тюрьмы Андрея. В городе ничего не изменится. Точно так же будет идти снег. Мягкие пушистые снежинки маленькими кусочками льда будут опускаться на его лицо, на плечи… быстро таять на губах…
Днем выпустят из тюрьмы Андрея. Я не хочу его видеть. Я не хочу встречаться с ним. Я слишком явно представляю себе эту картину: он на опустевшей, замирающей улице под медленно тающим снегом, и между нами никого больше нет, только моя боль, принимающая форму черных концентрических кругов. Моя боль… Боль разбитой жизни, любви и навсегда ушедшей надежды. Боль несбывшегося соприкосновения рук и растворившейся в воздухе теплоты.
Я больше никогда не смогу ему верить так, как верила прежде. Он заплатил страшной, чудовищной мерой, но, если честно, он получил только то, что заслужил. Вся моя боль застывала в ледяных, сплетенных узорах, и, мучаясь от этих непрекращающихся страданий, я металась внутри комнаты, словно тень, блуждая от стены к стене…
Я очень долго думала: стоит ли вообще писать об этом, стоит ли рассказывать об этой черной, рвущей меня на части боли… Но потом поняла: так будет понятно и правдиво. Если я стану лгать, что перед встречей с Андреем не испытывала никаких чувств, многие решат, что я повредилась в уме. Тем более что поклялась писать правду. А правда была именно в этом. В ледяных цветах, в черной тени сомнения, караулящей меня на каждой стене. Впрочем, сомнений с каждой минутой оставалось все меньше и меньше. Я собиралась уехать, потому что так и не сумела его простить.
Простить не за ложь, не за измену, не за все то, что мне пришлось пережить, а за невозможность прижаться к теплому, родному плечу, забывая обо всем на свете, к единственному человеку в мире, которому я так мечтала верить.
Я прошла долгий путь, оставляя позади не события и цели, а частички собственного сердца и души. Мои клетки не способны к быстрому восстановлению. Я помогала не человеку, которого люблю, я помогала своему другу и собственной совести, не позволившей бы мне (поступи я иначе) продолжать жить на земле, причисляя себя к племени людей. В самом начале, после ареста Андрея, я знала, что совершилась чудовищная, безумная, жестокая несправедливость. Горе пришло к человеку, рядом с которым я прожила много совсем неплохих лет, достигла пика своей карьеры и самоутвердилась в жизни. Господи, как же я тогда думала: горе пришло к хорошему, доброму человеку так незаслуженно, несправедливо…
Только потом, пройдя весь страшный путь, я поняла: горе пришло не к нему, а ко мне. А он… Он просто так взял и предал меня. Как бы ни называли и ни трактовали измену, я всегда подразумевала под этим только одно: предательство. Он предал меня — но отступила даже боль от осознания этого, когда пришла смерть. И перед лицом этой неминуемой смерти, настоящего горя так незначительны, так мелочны оказались какие-то там расчеты. Именно поэтому я не смогла пройти мимо, остаться в стороне. Он меня предал, но я не смогла его предать! Поэтому я сломя голову бросилась в пропасть.
Не любя. Был самообман, самоотречение, не любовь. Моментами я теряла сознание от невыносимой боли и проваливалась в пустоту от мысли, что мне ничего не удастся изменить и больше ничего нельзя сделать. Я боролась не на жизнь, а на смерть, чтобы его спасти. И в тот момент просто кощунством было сводить с ним счеты или думать о какой-то там любви.
Ознакомительная версия.
