Прежде чем опустить письмо в верхний карман кителя, Буриан взглянул на конверт. Его нисколько не удивило, что письмо, судя по конверту, присланное Халмади из общества пчеловодов, переадресовано председателю Бу-дуличу. Это можно было понять. Дома, еще мальчиком, он и сам, бывало, возился с пчелами на отцовской пасеке и знал, что завзятые пчеловоды, объединившиеся в это общество, похожи на сектантов и тщательно оберегают все свои открытия — новые типы ульев, способы вывода роя и тому подобное. Вот я сейчас они, наверное, решили предложить кое-что свое председателю кооператива.
Поскольку никаких особенных тайн в письме быть не могло, он пробежал его глазами.
Однако четыре строчки, нацарапанные на листке бумаги, к пчеловодству никакого отношения не имели. Буриан на секунду задумался.
—Фридешке, Фридешке! — позвал он.
Мальчик здоровался с бабушкой, целуя ее в морщинистую щеку.
—Видишь ли, Фридешке, мы, пожалуй, не успеем заехать к дяде Гудуличу. Придется тебе отнести письмо самому.
Фридешке перескочил через канаву, взял у Буриана конверт и, не удостоив его более ни одним словом, вернулся к бабушке.
Шофер включил мотор и тронул машину.
— Поезжайте потише,— сказал Буриан, достал свою книжечку и записал в нее по памяти следующее: «Геза! После того как вы вчера вечером приезжали к нам на
мотоцикле, здесь случилась большая беда. Вы, наверно, уже о ней знаете. С уважением к вам, Эржебет Халмади, урожденная Сабо».
Выйдя из машины, Буриан направился на ярмарочную площадь, а точнее, на конный базар. Солнце стояло высоко, время перевалило за полдень, и на традиционной площадке переминались с ноги на ногу десятка два коней. По всему было видно, что Буриан опоздал к разгару торгов, но, судя по тем злакам, что везде оставляют после себя лошади, на этот раз товара пригнали не очень много. Буриан спросил у двоих крестьян, знают ли они Таподи. Они не знали. Зато цыгане — перекупщики, без которых не обходится ни одна ярмарка, закивали головами.
— Знаем, знаем! Тот, что с усами, как хвост у черного кролика, а на бровях уляжется котенок? Нет, сегодня он не появлялся. А обычно ни одних торгов не пропускает!
Буриан решил подзадорить цыган:
— Ясное дело, почему не пришел Таподи. Чем вы торгуете? Заезженные клячи, кожа да кости.
— Это, по-вашему, кляча, товарищ офицер? Ошибаетесь. Такие вот больше всего по душе Таподи. А почему он любит тощих коней — этого мы уж не знаем.
— Неужто всех кляч покупает?
— Зачем всех! Он берет с разбором, по какой-то своей бумажке. Повертит лошадь во все стороны, поглядит ее зубы, заставит в поводьях рысью провести, а потом и скажет — нет, не подходит. И так чаще всего.
— Вот что, господа лошадники, а нет ли у кого-нибудь из вашей компании мотоцикла? — неожиданно спросил Буриан.
Оказалось, есть. И не у одного, а у многих. Начали перечислять имена владельцев.
— А что, товарищ лейтенант, разве будут гонки?
— Возможно. Все желающие пусть запишутся у нас, в участке. И машины покажут, чтобы без обмана.
Больше Буриан не добавил ничего, и окружавшие его люди поверили, что местная милиция и в самом деле готовит какие-то гонки на мотоциклах. Кто-то сзади, из толпы, сказал:
— Мы-то думали, он убийцу ищет. А он тут мотогонки организует. Чудеса!
Цыгане-лошадники теперь готовы были судачить с офицером милиции сколько угодно. Однако ему было уже не до них. Из всего услышанного Буриан сделал вывод, что Таподи все же появится на лошадиных торгах, пусть хотя бы к концу ярмарки, но непременно появится. И важно было его не прозевать.
— Пощадите, благородные господа мотоциклисты,— взмолился дядюшка Давид, бросившись на колени и молитвенно сложив руки… А лошадок на карусель ставят парами.
Бабушка проводила внука до конторы кооператива, чтобы Фридешке добросовестно выполнил свое обещание и вручил письмо дядюшке Гезе. Однако председателя в конторе не оказалось.
У бухгалтерши, смиренного вида полненькой коротышки, казалось, шея от любопытства вытянулась на добрый десяток сантиметров. Какие тайны мог скрывать в себе этот конверт, посланный председателю прямо с места убийства, да еще секретный?
Но письмо ей, разумеется, не отдали.
Поразмыслив немного, бабушка и внук взялись за руки, и пошли на главную площадь. По дороге старушка расспрашивала внука о случившемся. Дело в том, что Шайго родители католики назвали Яношем, а позже, когда он переметнулся к реформатам, его стали звать Давидом. Бабушку очень интересовало, покаялся ли вероотступник перед смертью и куда он попадет, в ад или в рай.
Фридешке, словно стесняясь, долго не поддавался понуканиям бабушки, но, наконец, собрался с духом и начал рассказывать. И как!
— Дядюшка Давид умолял их: «Не трогайте, мол, меня, не надо». А они окружили его кольцом и подходили все ближе, ближе…
— Кто они, внучек?
— Эти, как их, мотоциклисты. Все в масках. И каждый на «паннонии». Их было много. Они в рощице прятались. Когда дядя Давид вышел на крыльцо, они как начали палить в него из пистолетов! Он, конечно, скорее, обратно в дом, а они в кусты. И так всю ночь. А когда наступило утро, они надели черные маски, чтобы их никто не узнал, и начали насвистывать, чтобы выманить его из дому. Дядя Давид проснулся и вышел на дорогу посмотреть. Вот тут-то они его и окружили, он даже оглянуться не успел. Дядюшка Давид упал на колени и начал их умолять: «Пощадите, благородные господа мотоциклисты». Даже руки сложил, как на молитве. Вот так, видишь?
— Гм. И кто же тебе все это рассказал, внучек?
Они остановились на тротуаре, и Фридешке с величайшей достоверностью показал, как именно сложил руки дядюшка Давид перед смертью, когда умолял разбойников-мотоциклистов пощадить его.
Бабушка кивнула головой в черном платке — уж очень было, похоже,— но потом с сомнением покачала ею из стороны в сторону.
— Прошлой ночью, милый Фридешке, ты ночевал у меня вместе с отцом. Вы уехали к себе на хутор только утром. Как же так?
Мальчик наивно взглянул на бабушку, не понимая вопроса. Какое значение могла иметь такая безделица! Он об этом даже и не вспомнил.
— Скажи-ка, когда установили на площади карусель? Вчера, поздно вечером. Кто побежал смотреть на нее уже после того, как пастухи пригнали стадо? Ты. Кто за тобой туда ходил? Я. И еще подзатыльников надавать тебе хотела. Ну, что?
Фридешке понурил голову, у него пропала всякая одота продолжать рассказ о дядюшке Давиде.
— Экая у тебя фантазия, внучек! Другому даже и во сне такое не приснится.
Тем временем они уже подошли к реформатской церкви. Бабушка не стала читать нотацию и даже выпустила руку своего внука-фантазера, потому что колебалась, брать ли его с собой к обедне, если ему надо вручить секретное письмо самому председателю Гудуличу. Нет, не стоит, решила она. Мальчик должен выполнить наказ матери.
— Ну а теперь беги, Фридешке. Ты ведь знаешь, где живет дядюшка Геза? — Для достоверности она пальцем указала направление.— Передай ему наше почтение, пожелай доброго здоровья и не забудь взять квитанцию за бочку, которую мы привезли на прошлой неделе в кооперативный винный погреб. Впрочем, если забудешь, тоже не беда. Когда все сделаешь, приходи сюда, в церковь, я оставлю для тебя местечко на скамье рядом с собой.
Мальчик тотчас повеселел, старушка чмокнула его в щеку, и он пустился бежать в указанном направлении. Обернулся на бегу, чтобы помахать бабушке рукой, но она уже скрылась за дверьми церкви.
Теперь его мысли вновь сосредоточились на конверте. Он даже потрогал снаружи карман куртки. Конверт общества пчеловодов успокоительно хрустнул.
По дороге к дому Гудулича, ну, может быть, чуть-чуть в стороне от нее, возвышалась та самая карусель, которую установили вчера. Карусель уже работала, ее сиденья, прикрепленные к вершине здоровенного столба железными цепями, весело крутились под музыку, извергаемую магнитофоном-шарманкой.
Но что это? За одну ночь на площади, где вчера было пустое место, выросла еще одна карусель!. Совсем другая, с расписанными во все цвета радуги деревянными лошадками и позолоченными колясочками и санями. Мастера как раз заканчивали ее собирать. Верхнее и нижнее основания карусели уже были готовы, и рабочие устанавливали парами резвых лошадок. С того места, где остановился Фридешке, он мог наблюдать за обоими сооружениями сразу, стоило лишь немного повернуть голову. Первая карусель вертелась вовсю, а вторая вот-вот собиралась последовать ее примеру.
— И умоляю вас, не говорите мне «вы» таким официальным тоном!… Тут явное недоразумение. И все из-за одной женщины.
— Допустим.
— Осенью из Будапешта приехал к нам ревизор. Наступил вечер. Надоело нам пить вино без закуски, наскучили и карты. «Давай женщин!» — крикнули мы ночному сторожу. Он разбудил какую-то молоденькую кухарку, чтобы она приготовила нам бутерброды.
