посмотрела в сторону окна. – Он сын строительного магната, и он имеет представление о строительстве. Кроме того, Коля изучает экономику, так что считать он умеет. После того как он пару раз взглянул на стройку, он должен был понимать, что они использовали не самый дорогой материал. Тогда откуда такие большие счета, выставляемые его отцу?
– В общем, с Колей произошел несчастный случай.
– Точно.
– И с тобой тоже.
Она убрала прядку волос со лба:
– Они назвали это предупредительным выстрелом. Когда я снова очнулась, около моей кровати стояла Беате Лихтенбергер. Она сказала, что это был выстрел перед носом. И чтобы я молчала, иначе тут же получу проблемы с наркотиками, а вслед за этим передозировку. – Она сглотнула. – Поэтому меня тоже еще не отпустили. Я уже здорова, но они хотели оставить меня пока здесь. Чтобы контролировать.
Йона увидел, как побледнела Линда.
– А что ты не должна была никому говорить?
– Что Шраттер давно мертв. Из студентов навряд ли кто-то знал об этом. Арон и Тим, а больше… Они думали, что я проговорюсь после всего, что случилось.
У Йоны было чувство, что сейчас они подошли к самой сути. Он наблюдал за Линдой, как она сжимала обеими руками свое одеяло. Она хотела поделиться тем, что знала, но боялась.
– Ты говоришь «После того, что случилось»… – ты имеешь в виду самоубийство Лихтенбергера?
Она помедлила и кивнула:
– Он покончил с собой, потому что тоже брал деньги? Он боялся, что проболтается?
Сначала ему показалось, что Линда не поняла его вопроса, потому что она сидела, глядя словно в пустоту.
– Он не брал денег, – сказала она наконец очень тихо. – Давид покончил с собой, потому что именно он убил Шраттера.
Вообще-то, подобная мысль уже приходила Йоне в голову. Осколки от очков, примерзшие к трупу, голубая оправа. Тем не менее он никогда не считал всерьез, что может произойти именно так.
Линда плакала, но Йона не мог пока уйти. Пока не поймет, как все между собой взаимосвязано.
– Лихтенбергер не взял денег, значит, он вообще не был под подозрением у Шраттера, разве не так? Почему же он тогда его убил?
Она взглянула на Йону заплаканными глазами:
– Я думала, ты умный. Из-за меня, конечно! Давид и я были вместе уже почти год. Чаще всего мы встречались у него, когда Беате была на ночном дежурстве. Или в отеле в городе, над одним из итальянских ресторанов, принадлежавших Рогински. – Она поискала платочек на столике, нашла его и высморкалась. – Кто-то доложил Шраттеру. Я подозреваю, что это был Арон, он не мог смириться с нашим расставанием. А Шраттер был не только педант, но и святоша. Преподаватель и студентка? Ни в коем случае. Он угрожал Давиду не только тем, что вышвырнет его, но и тем, что расскажет все Беате, если тот не прекратит наши отношения.
– Но Давид этого не хотел?
– Нет. – Линда говорила очень тихо. – Мы правда любили друг друга. Он собирался разводиться, как только я закончу учебу. А потом наступил этот вечер.
Йона дал Линде немного времени, посмотрел в окно, пока она еще раз высмаркивалась. Ветер за окном усиливался.
– Шраттер пришел вместе с Рогински к Хельмрайхам. Это было за день или за два до твоего приезда. В понедельник. Он рассказал им обо всем, что обнаружил, и распорядился собрать что-то типа кризисного заседания в ректорате. «Но сначала мы поедем к Лихтенбергеру, с ним мне тоже нужно поговорить», – сказал он.
Йона не был уверен, хочет ли он услышать, что произошло потом. Тело мертвого ректора стояло у него перед глазами – то, как оно лежало рядом с ним, наполовину утонувшее в бетоне.
– Я в этот вечер была у Давида, мы были в гостевой комнате. Я так и не смогла лечь с ним в их супружескую постель. Сразу после десяти внизу позвонили. Я запаниковала, а Давид быстро оделся, побежал вниз и открыл дверь.
Йона ясно представил себе эту сцену. Разгневанный ректор, который допрашивал Лихтенбергера, хотя это дело его вообще не касалось.
– Шраттер требовал от Давида, чтобы тот принял решение, причем немедленно. Он видел его расстегнутую рубашку и сделал правильные выводы. Хотел тут же побежать наверх, чтобы доказать, что я здесь, но Давид не позволил ему. Он преградил ему дорогу. – Она сжала веки, как будто не хотела видеть картину произошедшего. – Я слышала, как рычал Шраттер: «Этот университет – это настоящий свинарник, но я приведу его в порядок!» Затем послышались грохот, лязг, в какой-то момент крик и громкий шум. – Уголки рта у Линды дрогнули, она была близка к тому, чтобы заплакать. – Следующее, что я услышала, был голос Давида. «Линда, оставайся наверху! – крикнул он. – И ни в коем случае не спускайся вниз, пожалуйста». Я сделала то, что он просил, но сквозь окно я видела, как Рогински на своей машине заехал в гараж. Они погрузили там тело Шраттера и поехали к Хельмрайхам. Те живут недалеко, и Мартин сказал, что у них есть этот огромный холодильник-прилавок в подвале. – Теперь у нее дрожали не только руки, но и все тело. – Я все-таки спустилась тогда вниз. Отмывала кровь. С помощью рулона бумажных полотенец. Бумагу я смыла в унитаз. Мне пришлось несколько часов успокаивать Давида – с ним невозможно было разговаривать. Я сказала ему, что вместе мы все выдержим, что никто ничего не узнает, что мы будем держаться все вместе. – Голос Линды становился тише. – И дальше все было вроде хорошо. На следующий день Андреа Гиллес тоже знала обо всем. Она сказала, что спокойно может сделать так, чтобы все думали, как будто ректор находится здесь. Она отвечала за него на электронные письма, просила подождать звонящих, давала справки от его имени. Ее жизнь он тоже превратил в ад, а тут она получила большой кусок пирога. Давид тоже успокоился. Ты видел его, перед тем, как он…
Она замолчала. Вытерла слезы.
– Прошло несколько дней и никто ни о чем не догадывался. Полиция была на нашей стороне: Аккерманн получал хорошее денежное вознаграждение, чтобы влиять на ситуацию в университете. Все было бы хорошо, но затем выяснилось, что кто-то видел то, что сделал Давид. Может быть, сосед, я не знаю. В всяком случае, мне кто-то подсунул записку, которую мне не следовало показывать Давиду.
Она закрыла лицо руками. Йона, знавший прекрасно, что было дальше, чувствовал, как у него перехватило горло. Как по всему телу начала распространяться паника.
– Кто-то написал: «Ты думаешь, никто не знает, что
