— Сэр? — с неожиданной робостью произнёс вполголоса Грегори.
— Я предпочёл бы не поручать вам этого дела… но у меня никого больше нет, — тихо произнёс Шеппард, кладя руку на плечо лейтенанту. — Поддерживайте со мной постоянный контакт. Я бы очень хотел вам помочь, но сомневаюсь, чтобы в таком деле опыт чего-нибудь стоил.
Грегори отшатнулся. Рука инспектора упала. Они стояли в темноте. Из мрака со стен на них смотрели лица мертвецов. У Грегори возникло ощущение, что сейчас он ещё пьяней, чем в начале вечера.
— Прошу прощения, — произнёс он, — но вам ведь известно больше, чем вы мне сказали, да? — Дыхание у него было прерывистым, как после долгого бега. Шеппард не отвечал. — Вы… вы не можете или не хотите? — продолжал допытываться Грегори и даже не удивился собственной дерзости.
Глядя на него с безмерным сожалением, Шеппард отрицательно покачал головой. А может, это была ирония?
Грегори взглянул на свои руки: в левой он сжимал фотографии, сделанные при жизни, в правой — посмертные. И опять, как и минуту назад, когда он задавал дерзкие вопросы, что-то толкнуло его. Это было словно касание незримого перста.
— Которые… важнее? — почти беззвучно выдохнул он. Только в полной тишине этой комнаты его слова можно было разобрать.
Шеппард, поджав губы, взглянул на него, как-то устало повёл рукой и подошёл к выключателю. Комнату залил яркий свет, всё стало обыденным и привычным. Грегори медленно засовывал фотографии в карман.
Визит близился к концу. И всё-таки, хотя они теперь обсуждали конкретные детали — количество и расположение постов у моргов, патрулирование названных Сиссом городков, полномочия Грегори, между ними оставалась какая-то недосказанность. Несколько раз инспектор умолкал и выжидающе смотрел на Грегори, словно раздумывая, не вернуться ли к теме предыдущего разговора. Но так-таки ничего больше не сказал.
Нижняя половина лестницы тонула в темноте. Грегори ощупью добрался до выхода и тут услыхал, что Шеппард окликает его.
— Желаю успеха! — торжественно напутствовал его главный инспектор.
Лейтенант отпустил дверь, и ветер с грохотом захлопнул её.
На улице сырость и холод пронизывали до костей. Лужи подёрнулись льдом, под ногами хрустела смёрзшаяся грязь, порывы ветра несли тысячи мелких капель, превращавшихся на лету в ледяные иглы. Они впивались в лицо и с сухим шуршанием отскакивали от жёсткой ткани пальто.
Грегори попытался как-то осмыслить происшедшее, но с таким же успехом он мог заняться определением формы невидимых туч, которые ветер гнал над головой. Воспоминания вечера сталкивались между собой и рассыпались на отдельные эпизоды, не связанные друг с другом ничем, кроме охватившего его чувства растерянности и пришибленности. Стены, увешанные фотографиями мертвецов, стол, заваленный раскрытыми книгами… Грегори внезапно пожалел, что не заглянул ни в одну из них, не бросил взгляда в разложенные бумаги. Ему даже в голову не пришло, что это было бы бестактно. Он чувствовал, что дошёл до какой-то границы, за которой исчезает всякая определённость. Каждая деталь, каждый факт готов был раскрыть любое из бесчисленных своих возможных значений, чтобы, когда он попытается уцепиться за него, внезапно развеяться, рассыпаться. И в погоне за истиной он будет погружаться в море многозначительных подробностей, пока не утонет в нём, так ничего до конца и не поняв.
Собственно говоря, кого он собирается привести к Шеппарду — творца новой религии? Чёткость безотказной, обкатанной машины следствия оборачивалась в этом деле против неё самой. Ибо чем больше нагромождалось тщательно измеренных, сфотографированных и запротоколированных данных, тем явственней виделась бессмысленность всей этой конструкции.
Даже если бы ему пришлось выслеживать прячущегося в темноте вооружённого громилу, он бы и тогда не ощущал так остро собственную беспомощность и беззащитность. А что могло означать это сомнение и беспокойство, проглядывавшее в глазах старика инспектора, который хотел бы ему помочь, да не может.
Почему он поручил это дело, разрешение которого (он ведь сам это говорил) может оказаться неприемлемым, ему — начинающему? И только ли для этого он вызвал его так поздно, почти ночью?
Не видя ничего вокруг, не чувствуя стекающих по лицу капель, Грегори шагал, сам не зная куда, шагал, засунув в карманы кулаки. Глубоко вдыхал студёный влажный воздух, и опять перед его глазами возникало лицо Шеппарда — с подрагивающими уголками губ, наполовину скрытое тенью.
Грегори подсчитал, что с той поры, как он вышел из «Европы», прошло без малого три часа — сейчас была половина одиннадцатого. «Ну, вроде протрезвел», — подумал он и остановился. При свете фонаря прочитал название улицы, прикинул, где находится ближайшая станция метро, и направился к ней.
Прохожих стало больше, появились неоновые рекламы, светофоры на перекрёстках подмигивали красными и зелёными огнями. У входа в метро люди шли сплошным потоком. Грегори встал на эскалатор и медленно поехал вниз, погружаясь в волны мерно нарастающего гула. Поток сухого воздуха обтекал тело.
На перроне было значительно теплее, чем наверху. Он пропустил поезд, шедший в Ислингтон, проводил взглядом последний вагон и обошёл вокруг газетного киоска. Потом опёрся спиной о стальную колонну и закурил.
Подошёл его поезд. Двери с шипением раздвинулись. Грегори сел в углу. Дёрнувшись, вагон тронулся. Огни перрона побежали назад, всё быстрей и быстрей, и сменились лампами туннеля, смазанными стремительным бегом поезда.
И опять он вернулся мыслями к разговору с Шеппардом. Ему казалось, что у этой встречи был некий второй, скрытый, куда более важный смысл, который он постиг бы, если бы только смог сосредоточиться. Бездумно смотрел он на освещённые желтоватым электрическим светом лица случайных попутчиков.
Он чувствовал какое-то смутное беспокойство, оно стучало, как кровь, и наконец выразилось в словах: «Случилась беда». Что-то очень скверное и непоправимое произошло этим вечером… или днём… И вдруг поток мыслей оборвался. Грегори прищурил глаза. Ему показалось, что в противоположном углу вагона, возле дверей, сидит знакомый. Да, это лицо он где-то встречал. И теперь, не отрываясь, он смотрел на него. Обрюзгшее лицо, черты мятые, какие-то губчатые. Ну где же он видел этого старика?
Старик крепко спал, привалясь головой к перегородке, шляпа сползла ему на лоб, и тень от неё постепенно закрывала лицо. Вагон мерно качался, тело спящего безвольно подрагивало в такт раскачиванию вагона. В какой-то момент рука его сползла с колен и, мотаясь, точно длинный свёрток, повисла — большая, бледная, набрякшая.
А вагон нёсся всё быстрей, тряска усилилась. Вдруг нижняя челюсть спящего отвалилась, и рот его приоткрылся.
«Спит как убитый», — подумал Грегори и тотчас почувствовал леденящий страх. На миг у него перехватило дыхание. Ну конечно же! Фотография этого человека — сделанная после смерти — лежала у него в кармане.
Поезд резко затормозил. Кросс-роу. Вошли несколько человек. Огни на перроне дрогнули и стали отставать. Поезд покатил дальше.
Снова блеснули рекламы и световые табло. Грегори даже не взглянул на название станции, хотя ему давно пора было выходить. Он неподвижно сидел и напряжённо смотрел на спящего. Раздалось пронзительное шипение; двери закрылись, горизонтальные линии светящихся трубок плавно поплыли назад, исчезли, вагон, набирая ход, мчался по тёмному туннелю.
Кровь стучала в висках, заглушая грохот колёс. Вагон превратился в белесое, наполненное вращающимися искрами жерло, на дне которого покоилась голова старика. Как загипнотизированный, Грегори смотрел в тёмную щель полуоткрытого рта. В конце концов ему начало казаться, что это бледное одутловатое лицо излучает опалесцирующий свет. Он стал на ощупь расстёгивать пуговицы пальто, чтобы достать пакет с фотографиями. Вагон затормозил. Похоже, это уже Камберуэлл…
Несколько человек встали, какой-то солдат, направляясь к выходу, споткнулся о вытянутую ногу спящего. Тот сразу очнулся, ни слова не говоря, поправил шляпу, поднялся и кинулся к дверям.
Грегори вскочил. Соседи удивлённо посмотрели ему вслед. Он выпрыгнул из тронувшегося вагона, придержав закрывавшуюся с пронзительным шипением дверь. Краем глаза заметил разгневанное лицо дежурного по станции и услыхал на бегу его возглас:
— Эй, молодой человек!
В лицо ударила струя холодного воздуха. Грегори остановился, сердце бешено колотилось. Старик из вагона шёл в толпе к длинному железному барьеру выхода. Грегори отступил назад и прислонился к газетному киоску, в котором горела яркая электрическая лампочка. Потянулись секунды ожидания.
Старик ковылял, понемногу отставая от основной волны пассажиров. На одну ногу он прихрамывал. Намокшие поля шляпы свисали ему на глаза, пальто было мятое, у карманов вытертое. Выглядел он как последний нищий. Грегори бросил взгляд на зажатую в ладони фотографию. Ни малейшего сходства…
