Пробовал он и отыскать для них хоть сколько-нибудь правдоподобное объяснение, напрягал фантазию, пытаясь вложить в эти загадочные звуки какое-то реальное содержание, но вскоре убедился в полной своей беспомощности.
Прежде он засыпал, едва коснувшись головой подушки, и спал до утра как убитый, а людей, жалующихся на бессонницу, выслушивал с вежливым недоумением, граничащим с недоверием. В доме же супругов Феншо Грегори начал глотать снотворное.
Раз в неделю, по воскресеньям, он обедал с хозяевами. Приглашали на обед, как правило, в субботу. И вот однажды во время церемонии приглашения ему удалось заглянуть в спальню мистера Феншо. Грегори потом очень жалел об этом, ибо старательно выстроенная гипотеза, будто хозяин по ночам ставит какие-то механические опыты или рукодельничает, рухнула. В огромной комнате, кроме широкой кровати, шкафа, ночного столика, умывальника и двух кресел, не было ничего — ни приборов, ни досок, ни воздушных шаров, ни бочек, ни ящиков. Даже книг не было.
Воскресный обед проходил тоскливо. Мистер и миссис Феншо принадлежали к категории людей, которые не имеют собственных мыслей и мнений и пользуются оценками и суждениями, почерпнутыми из «Дейли кроникл». Они были умеренно вежливы, говорили о ремонте, которого требует дом, и о том, как трудно раздобыть на это денег, или рассказывали о дальних родственниках, принадлежащих к индийской, а следовательно, романтической ветви семейства. Разговоры за столом были настолько тривиальными, что упомянуть о ночных звуках или путешествиях на табуретке казалось абсолютно невозможным; у Грегори не повернулся бы язык задать вопрос на эту тему.
Грегори полагал, что если бы он не топтался на месте, а узнал или хотя бы создал мало-мальски правдоподобную гипотезу относительно ночных занятий хозяина, то это сразу бы избавило его от мучительной пытки бессонницей. Но ни одна разумная мысль, объясняющая происхождение загадочных звуков, не приходила в голову. Однажды, немножко обалдев от снотворного, которое, вместо того чтобы усыпить, вызвало какое-то тяжёлое отупение, он тихонько встал и вышел на террасу. Однако стеклянные двери спальни мистера Феншо были тщательно задёрнуты тёмными шторами. Дрожа от холода, Грегори вернулся и залез под одеяло, чувствуя себя как побитая собака. Ощущение было такое, словно он совершил поступок, которого будет стыдиться всю жизнь.
Днём он почти не вспоминал о загадочных ночных происшествиях: его целиком захватывала работа. И только иногда, когда встречался в Скотленд-Ярде с Кинзи, ему казалось, что тот смотрит на него как-то выжидающе, с насторожённым любопытством, но Грегори не решался затрагивать эту тему — очень уж всё это казалось малозначительным. Постепенно и незаметно Грегори изменил распорядок дня: стал приносить домой протоколы и засиживался над ними до полуночи, а то и позже, и это помогло ему удержаться от окончательного падения в собственных глазах, к чему, надо заметить, он был уже близок. В часы бессонницы у него рождались самые противоестественные мысли, а несколько раз он готов был просто-напросто сбежать куда-нибудь в отель или пансион.
По возвращении от Шеппарда ему особенно остро хотелось покоя. Хмель прошёл, остался только неприятный терпкий привкус во рту, да глаза резало, будто под веки попал песок. Пустая лестница тонула во мраке. Он быстро проскочил гостиную, в которой льдисто поблёскивали по углам тёмные зеркала, и с облегчением захлопнул за собой дверь комнаты. Привычно — это уже стало рефлексом — замер, прислушиваясь. В такие минуты он действовал автоматически, инстинктивно. Дом словно вымер. Воздух в комнате был душный, застойный. Грегори включил свет, распахнул настежь дверь на террасу и взялся за приготовление кофе в маленькой электрокофеварке. Голова раскалывалась. Казалось, боль, притаившаяся, пока он был занят делами, вырвалась на волю. И ко всему прочему не покидало ощущение, будто случилась беда. А ведь ничего страшного не произошло. Ну сбежал от него человек, отдалённо напоминающий покойника с фотографии. Шеппард поручил дело, которое он и без того хотел вести. При этом инспектор наговорил массу непонятных вещей. Но, в конце концов, это только слова, а потом ведь Шеппард тоже имеет право на странности. Может, он под старость стал мистиком. Что ещё? В памяти всплыла сцена в пассаже — встреча с самим собой — и Грегори невольно улыбнулся: «Да, сыщик из меня…» «Даже если я и завалю это дело, ничего страшного не произойдёт», — подумал он. Вытащил из ящика толстый блокнот и записал на чистой странице: «МОТИВЫ. Деньги — религия — секс — политика — сумасшествие».
Потом поочерёдно вычеркнул все позиции за исключением одной — «религия». Выглядело это совершенно по-идиотски. Грегори швырнул блокнот, опустил голову на руки. Кофеварка пронзительно шипела. Это наивное перечисление мотивов, в общем-то, было не такой уж и глупостью. Снова начала кружить пугающая мысль. Он пассивно ждал. Нарастало тоскливое ощущение, что вот опять перед ним разверзается что-то непонятное, тьма, и он беспомощно, точно червяк, будет копошиться в ней.
Грегори передёрнуло. Он встал, подошёл к столу, раскрыл растрёпанный том «Судебной медицины» на странице, отмеченной закладкой. Глава называлась «Трупное разложение».
Он попытался читать, но уже через минуту просто бездумно скользил глазами по строчкам. И тут перед его взором встал кабинет Шеппарда, стены с изображениями застывших мёртвых лиц. Он представил, как инспектор расхаживает там от окна к двери, один в пустом доме, как останавливается у стены и смотрит… Грегори снова вздрогнул: «Похоже, я дошёл до точки. Начинаю подозревать Шеппарда». Кофеварка пронзительно свистела, кипяток бурлил под стеклянным колпаком, кофе был готов.
Он захлопнул книгу, налил чашку кофе и, стоя в дверях, выпил его несколькими глотками. Кофе обжигал рот, но Грегори не замечал этого. Над городом висело мутное зарево. Машины проносились по асфальту, затемняя полосы отражённых, как бы втопленных в чёрное стекло огней. Из глубины дома донёсся слабый шорох, словно мышь прогрызалась сквозь фанеру, но он знал, что это никакая не мышь. Он чувствовал, что проигрывает, хотя игра ещё не началась.
Грегори вышел на террасу. Опершись о каменную балюстраду, поднял глаза к небу. Оно было усыпано звёздами.
Грегори проснулся с уверенностью, что во сне нашёл ключ к этому делу, но, как ни старался вспомнить, ничего не получалось. За бритьём сон внезапно всплыл в памяти: он был в Луна-парке и стрелял из длинного красного пистолета в медведя, который после каждого попадания вставал на задние лапы и рычал. Потом оказалось, что это вовсе не медведь, а доктор Сисс, бледный, в чёрной пелерине. Грегори целился в него из пистолета, который вдруг стал мягким, как резина, и вообще был совсем не похож на пистолет, но он всё равно нажимал пальцем там, где должен быть спусковой крючок. Что было дальше, он не помнил. Побрившись, он решил позвонить Сиссу и договориться о встрече. Когда он уходил из дома, миссис Феншо сворачивала длинную дорожку в холле. Под табуреткой сидела одна из кошек. Грегори так и не смог научиться различать их, хотя, когда кошки были вместе, видел, что они совсем разные.
Позавтракал он в баре на площади, а потом сразу позвонил Сиссу. Женский голос ответил, что доктора нет в Лондоне. Это расстроило все планы. Выйдя из бара, он побрёл по улице, глазея на витрины, около часа бесцельно болтался по этажам универмага Вулворта и лишь в двенадцатом часу поехал в Скотленд-Ярд.
Был вторник. Грегори прикинул, сколько дней осталось до срока, названного Сиссом. Ознакомился с донесениями из провинции, тщательно просмотрел метеорологические сводки и долгосрочный прогноз погоды для южной Англии, поболтал с машинистками и договорился с Кинзи сходить вечером вместе в кино.
После кино опять надо было как-то убивать время. Штудировать «Судебную медицину» не хотелось, но не из лени, а потому, что иллюстрации в учебнике вызывали гадливость. Конечно, в этом он никому и никогда не признался бы. Грегори понимал: надо ждать. Хорошо бы найти какое-нибудь занятие, тогда время не тянулось бы так томительно. Однако это было не просто. Он выписал номера томов «Криминологического архива», которые следовало взять в библиотеке, посмотрел в клубе по телевизору футбольный матч, дома часа два покорпел над книжками и отправился спать с убеждением, что день прошёл зря.
Утром Грегори проснулся с твёрдым намерением заняться статистикой. Он купил несколько учебников, из книжной лавки поехал в Ярд и там проболтался до обеда, потом спустился в метро на Кенсингтон-гарден и попытался развлечься, как в студенческие времена. Вскочил в первый подошедший поезд, вышел тоже на первой попавшейся станции и так в течение часа мотался по городу, подчиняясь случайным импульсам. В девятнадцать лет такая игра с самим собой захватывала. Он не мог понять, как это получается, что вот он стоит в толпе и до последней секунды не знает, поедет этим поездом или нет. Он ждал какого-то внутреннего сигнала, толчка, иногда говорил себе: «Сейчас не тронусь с места» — и прыгал в вагон, когда двери уже захлопывались. А то решительно приказывал: «Сяду в следующий поезд!» — и вскакивал в тот, что стоял перед ним. Тогда его страшно занимали загадки так называемого «случая», и свою психику он попытался превратить в лабораторию по изучению случайности и самого себя — правда, без особых результатов. Но, видно, в девятнадцать лет даже такой способ проникновения в тайны психики может быть интересным. Зато теперь он убедился, что стал человеком, совершенно лишённым фантазии, и через час (под конец он уже принуждал себя к новым пересадкам, так как знал, что делать всё равно нечего) решил — хватит. Около шести заглянул в «Европу», но, увидев в баре Фаркара, вышел, прежде чем тот его заметил. Вечером снова сходил в кино на какой-то скучнейший фильм, а потом занимался дома статистикой, пока метровой длины уравнения не нагнали на него сон.
