Большую часть дня я провел, пытаясь заглянуть в щель. Мне пришлось упереться одной ногой в крышку рундука, ухватиться руками за края люка и немного подтянуться. Таким образом я сумел поднять голову достаточно высоко, но обзор был бы куда лучше, окажись щель на пару дюймов пошире или мои глаза — посередине лба. Все, что я ухитрился увидеть, пригнув голову и подсматривая в щелку одним глазом, это главным образом кучу снастей, шкивов и свернутых парусов, массу зеленой морской воды и темную полосу земли далеко на горизонте.
За весь день детали картины не претерпели изменений, только расплывчатая линия берега постепенно приобретала более ясные очертания, но мне не надоедало смотреть.
Я исследовала непосредственной близости крепления самого люка, которые, как я понял через некоторое время, были слегка переделаны в преддверии моего визита. Металлические стержни, которые поддерживали люк в открытом состоянии, крепились на шарнирах и уходили внутрь люка, когда его закрывали. С внешней стороны крышка была снабжена двумя массивными выносными петлями, позволявшими полностью откинуть ее и положить плашмя на палубу.
Внутри каюты имелись два крепких зажима, чтобы задраивать люк снизу, и два таких же снаружи, чтобы запирать его сверху.
Пока конструкция полностью соответствовала замыслу кораблестроителей.
И тем не менее ко всему этому приделали дополнительные приспособления, не позволявшие человеку, находившемуся в каюте, широко распахнуть люк, сняв его с шарнирных опор. В обычных условиях это не составляло труда. По идее, люки парусного отсека должны открываться легко и широко, чтобы можно было убирать и вынимать паруса. В нормальных обстоятельствах не имело смысла создавать себе лишние проблемы. Но сейчас над люком, вдоль и поперек палубы, протянули два куска цепи; концы каждой крепились к уткам, которые, по-моему, совсем недавно привинтили к палубе. Цепи держали крышку люка на подпорках, подобно оттяжкам такелажа, крепко и надежно. Я подумал: если мне удастся сдвинуть эти цепи, я сумею выбраться. Если бы только у меня было подходящее орудие, чтобы их отодвинуть. Парочка «если» величиной с Эверест.
Я мог просунуть кисть руки сквозь трехдюймовое отверстие, но не всю руку явно недостаточно, чтобы дотянуться до уток, не говоря уж о том, чтобы снять цепи. Что касается рычагов, отверток, молотков и напильников, в моем распоряжении находились лишь бумажные стаканы, непрочный пакет и пластиковая бутылка из-под воды. Я испытывал танталовы муки, в течение многих часов любуясь на недосягаемую свободу.
В промежутках между длительными сеансами балансирования под потолком я сидел на крышке уборной и читал книгу — детективный триллер с главным героем, мастерски владевшим приемами карате. Он прорубил бы себе путь из парусного отсека за пять минут.
Вдохновленный его примером, я предпринял очередную атаку на дверь каюты. Она даже не дрогнула под моим натиском. Очевидно, мне следовало осваивать карате наряду с психиатрией. Может, в другой раз повезет больше.
День промелькнул быстро. Смеркалось. Призрачная полоска суши неуклонно приближалась, обретая ясные очертания, но я понятия не имел, что это за земля.
Моряк вернулся, спустил сумку и подождал, пока я повешу на веревку две пустые.
— Спасибо, — крикнул я, когда он потянул сумки наверх, — за книгу и носки.
Он кивнул и начал закрывать люк.
— Пожалуйста, не надо, — заорал я.
Моряк помедлил и посмотрел вниз.
Похоже, в тот день звезды благоприятствовали заключенным, поскольку он снизошел до первого объяснения.
— Мы заходим в порт. Не надрывайся зря, поднимая шум, когда мы встанем. Мы бросим якорь. Никто не услышит тебя.
Он захлопнул люк. Я ел нарезанную ломтиками консервированную ветчину и горячую вареную картофелину в отупляющей темноте, наполненной грохотом. Я пытался подбодрить себя мыслями о том, что путешествие близится к концу: конечно, они больше не захотят держать меня под замком. Наверное, завтра я получу свободу. А после этого, возможно, узнаю кое-какие ответы.
Я решительно подавил мрачные опасения. Двигатель сбавил обороты, впервые ритм его работы изменился. На палубе раздались топот, крики, якорь с громким плеском погрузился в воду. Якорная цепь оглушительно загремела, словно путь ее пролегал прямиком через парусный отсек: она, без сомнения, находилась по ту сторону обшивки.
Двигатель заглушили. Наступила полная тишина. Скрип и шорохи прекратились. Больше никакого ощутимого движения. Я надеялся, что покой принесет облегчение, но текло время и произошло как раз обратное. Даже отрицательный раздражитель, оказывается, лучше никакого. Лишь время от времени мне удавалось забыться кратким сном. Час за часом я лежал, не смыкая глаз, задаваясь единственным вопросом: может ли человек по-настоящему сойти с ума, очутившись в полной изоляции?
День был в самом разгаре, когда моряк открыл люк в следующий раз.
Пятница, позднее утро. Он спустил сумку, дождался обмена, вытянул веревку и принялся задраивать отверстие.
Я невольно сделал слабое движение руками, словно умоляя. Он замешкался, глядя вниз.
— Я не могу позволить тебе увидеть, где мы, — обронил он.
Он почти извинялся, почти признавал, что мог бы обращаться со мной получше, если бы не выполнял приказ.
— Подожди, — заорал я, когда он надвинул крышку.
Он снова остановился, приготовившись, по крайней мере, выслушать.
— Неужели нельзя загородить люк со всех сторон, если ты не хочешь, чтобы я увидел землю? — воскликнул я. — Оставь его открытым…
Он обдумал предложение.
— Посмотрим, — сказал он, — позже.
Этого «позже» пришлось ждать невыносимо долго, но моряк вернулся и действительно открыл люк. Пока он закреплял его, я спросил:
— Когда вы намерены выпустить меня?
— Не задавай вопросов.
— Я должен, — вспылил я. — Мне необходимо знать.
— Хочешь, чтобы я закрыл люк?
— Нет.
— Тогда не задавай вопросов.
Вероятно, это может показаться проявлением слабости, но я прекратил расспросы. За восемь дней он не дал ни одного стоящего ответа. Если я начну упорствовать, то добьюсь лишь того, что останусь без света, без ужина, и настанет конец проблескам человечности с его стороны.
После его ухода я слазил наверх на разведку и обнаружил, что он окружил люк баррикадами из пухлых валиков свернутых парусов. Поле моего зрения сократилось примерно до восемнадцати дюймов.
Для разнообразия я улегся на верхнюю койку и попытался представить, что это за порт — безнадежно близкий и который я могу узнать. Небо было нежно голубым, солнечные лучи пробивались сквозь высокие, дымчатые облачка.
Стоял теплый, по-настоящему весенний день. В воздухе кружили морские чайки.
Эта картина пробудила во мне столь яркое воспоминание, что я не сомневался: если бы я смог увидеть то, что скрыто за свернутыми парусами, перед моим взором предстала бы гавань и взморье, где я играл ребенком. Возможно, безумное плавание не имело цели и яхта бороздила Ла-Манш туда и обратно, а сейчас мы благополучно вернулись домой в Райд, на остров Уайт.
Я отбросил утешительную мысль. С уверенностью можно было сказать только одно: это место находилось не за Северным полярным кругом.
Снаружи иногда раздавались разнообразные звуки, но все они слышались в отдалении и не несли никакой полезной информации. Я перечитал американский триллер и поразмышлял о бегстве.
День уже клонился к вечеру, когда моряк появился с ужином; на сей раз он не стал закрывать люк, как только я завладел сумкой. В тот вечер я наблюдал, как сгущаются сумерки и наступает ночь, и дышал чистым воздухом. Даже маленькая милость может обернуться великим благодеянием, решил я.
26 марта, суббота. В утренней сумке лежал свежий хлеб, свежий сыр и свежие помидоры. Кто-то сходил на берег за покупками. Еще в сумке нашлась дополнительная бутылка воды и обмылок. Я взглянул на мыло и начал гадать, дали мне его по доброте или потому, что от меня воняло. А потом в душе вдруг ярким пламенем вспыхнула надежда: неужели они надумали освободить меня и дали мне мыло для того, чтобы я вышел на волю чистым.
Я снял с себя всю одежду и вымылся с головы до ног, использовав носок вместо мочалки. После недели бесплодных экспериментов с соленой морской водой из уборной я испытывал сказочное физическое удовольствие, хорошенько намыливаясь. Я вымыл лицо, уши и шею и был бы не прочь узнать, как выгляжу с бородой.
После водной процедуры, надев рубашку и белье, которые давным-давно нуждались в стирке, я позавтракал.
Потом я прибрал каюту, свернул одеяло и свою лишнюю одежду, аккуратно сложил вещи.
А потом я еще очень долго не решался признать, что моя трепетная надежда беспочвенна. Никто не пришел, чтобы выпустить меня.
