– А очень просто. Меня из тюряги освободили аккурат в августе. Я, конечно, домой. Туда-сюда. А тут и немцы пришли. Я в подвале отсиделся, а когда наши-то напирать стали, гляжу, немцы на вездеходе этом подъехали. Я не знаю, куда они делись, но я машину эту спер и в сарае спрятал. Потом с Музыкой связался. Дальше вы знаете. А машинка-то эта стояла. Ну, я ее Матросу за две косых и продал.
– Силен, – рассмеялся в темноте Никитин.
Они, подсвечивая фонарем, шли по высокой траве, сырой от росы.
– Далеко? – спросил Данилов.
– Пришли. Светите.
В свете фонарей глянцево блестела листва густого орешника. Банин раздвинул ветки, разбросал какие-то доски, и они протиснулись на маленькую полянку в густых зарослях орешника.
Банин снял дерн – под ним была крышка люка. Он дернул за кольцо, и она без скрипа поднялась. Видимо, хорошо смазывал Банин петли. Данилов наклонился, посветил фонарем. Вниз уходила маленькая лесенка.
– Свети, – скомандовал он Никитину и осторожно начал спускаться.
Данилов очутился в подземном сооружении, напоминающем немецкий дот, который он видел в сорок первом под Москвой.
– Давай, давай, – раздалась веселая скороговорка Никитина.
– Я сейчас свет зажгу. – Банин чиркнул спичкой и зажег керосиновую лампу под потолком.
И теперь Данилов увидел, что стоит в достаточно широком коридоре, обшитом потемневшими от сырости досками.
– Кто же этот дворец построил?
– Немцы, – хмуро ответил Банин. – Они Музыку навроде партизана здесь оставляли, да только тому война до феньки была. Он пограбил, как нужно, и хотел сначала в Ташкент свалить, а там через границу в Иран пробиться.
Банин толкнул одну из дверей.
Данилов посветил фонарем и обмер. В пирамиде стояли хорошо смазанные автоматы ППШ, в ящиках на полу – патроны и пистолеты.
– Значит, ты на следствии об этом умолчал? – повернулся он к Банину.
– А чего говорить. Я об этом блиндаже случайно узнал. Проследил Горского. Думал, здесь деньги да рыжевье[8].
– Зови, Никитин, понятых, протокол писать будем. А ты, Банин, решил стволы в деньги обратить?
Банин ничего не ответил, только безнадежно махнул рукой.
Все, кто ранним утром находились в райотделе, высыпали во двор. Ящики с оружием и патронами накрыли брезентом. Вызвали из дому следователей, и они начали допросы.
– Я пойду посплю пару часов, – сказал Данилов Ефимову, – вы уж тут без меня задокументируйте все.
– Идите, Иван Александрович, – сказал Ефимов, – а то на вас лица нет.
Данилов вышел на пустую Советскую улицу. Было около шести, город уже начал просыпаться. Показалась первая телега с будкой, на которой было написано «Продукты», загремела по булыгам бочка ассенизатора, вышла из калитки старуха и уселась на лавочку возле забора.
Новый день начинался.
Данилов открыл ключом дверь на террасу, разделся и пошел в палисадник, где хозяева сообразили самодельный душ.
Вода, подостывшая за ночь, приятно холодила, смывала усталость и нездоровый запах болота.
Потом он вытерся, выпил стакан молока, лег в постель и уснул.
Проснулся он сразу. Сработала годами приобретенная привычка. В комнате кто-то был.
Данилов открыл глаза и увидел начальника райМГБ капитана Кожанова и стоящего в дверях Никитина.
– Вы, полковник, – подчеркнуто вежливо сказал Кожанов, – чутко спите. Прямо волчий сон.
– Вы, капитан, пришли, чтобы сказать мне это?
– Разговор есть.
– Тогда выйдите, я оденусь.
Кожанов хмыкнул и вышел из комнаты.
– Коля, – крикнул Данилов, – возьми у хозяйки кипяточку!
Никитин принес горячей воды. Данилов побрился, умылся, вынул из шкафа белый китель с колодками и знаком, смочил лицо одеколоном.
Он вышел на террасу и увидел, как уставился Кожанов на ряды орденских планок и на знак «Почетный чекист».
– Слушаю вас, капитан. – Данилов сел, закинув ногу на ногу.
– Нехорошо получается, товарищ Данилов. – Капитан строго поглядел на него. – Нехорошо получается: арестовываете моего человека.
Лицо Кожанова начало покрываться красными пятнами, голос чуть не срывался на крик.
– Чаю не желаете? – спокойно спросил Данилов.
– Чего?.. Как?..
– Чаю, я спрашиваю, не желаете?
– Я сюда не чаи пришел распивать, – рявкнул капитан.
– Но-но… Тихо, – Данилов стукнул ладонью по столу, – вы коней-то попридержите, капитан…
– Каких коней? – Кожанов вскочил. – При чем здесь кони…
– Я сказал, тихо, капитан, – все так же не повышая голоса, перебил его Данилов, – излагайте дело.
– Вы взяли моего человека.
– Я его, капитан, за десять лет беру второй раз. И всегда по делу.
– На что вы намекаете?
– Я взял не только Банина, но и обезвредил склад оружия, который вполне мог быть использован для террористических целей. Десять лет двенадцать автоматов и двадцать три пистолета ждали своего времени. На вашей территории, между прочим. Как вы это объясните?
– Какое оружие? – севшим от волнения голосом спросил капитан.
– А вы, как я вижу, на службе не бываете, иначе вам бы утром дежурный доложил об этом событии.
– Где взяли оружие?
– Прямо рядом с домом, где жил и трудился ваш агент. Удивляюсь, капитан, как вы не знали об этом? А может быть, знали? Тогда возникает законный вопрос: для чего пряталось это оружие? И вопрос этот, думаю, вам зададут.
Кожанов встал и молча вышел. Хлопнула калитка. Взревел на улице мотор «победы».
– Лихо вы его, – сказал Никитин.
– А ты как думаешь, – зло ответил Данилов, – он же собирался нам дело пришить. Так что, Коля, давай чаю попьем и дуй в Москву в УМГБ к Свиридову.
Ему повезло. Он подсел на проходящий скорый, который остановился на станции, чтобы сдать больного.
Никитин сразу же прошел в вагон-ресторан, заказал две бутылки пива, салат оливье и шницель де-воляй.
В прекрасном расположении духа ехал он в Москву, тем более что там у него появились некоторые дела. В сорок третьем в Ленинграде он познакомился с замечательной девушкой Олей. Ну, познакомился, погулял с ней, и расстались.
А в пятидесятом в райцентре, куда он приехал в отпуск, соблазненный рассказами Ефимова о богатых грибных местах, случайно встретил ее в клубе.
Оля окончила библиотечный техникум и получила направление в районную библиотеку.
Конечно, странно, что не нашлось ей работы в Ленинградской области, но начальство считало, что молодые специалисты должны уезжать подальше от дома.
Так что отпуск тот Никитин провел в любовном угаре. Отношения их длились уже два года, и они твердо решили пожениться этой осенью. Почему Оля выбрала для женитьбы именно сентябрь, оставалось тайной. Но Никитин радостно согласился. Он вообще впервые соглашался практически со всем, что предлагала ему подруга.
Оля сдавала экзамены на заочное отделение Московского библиотечного института и поэтому жила в комнате Никитина в Столешниковом.
От вокзала Никитин доехал на троллейбусе до Советской площади, зашел в магазин «Соки – воды», не торопясь выпил малинового сока, постоял в прохладном, облицованном кафелем зале и вышел на улицу.
Что говорить: Москва, она и есть Москва. Особенно видно это после маленького райцентра. Вон толпа нарядная просто плывет по улицам. Мужчины в красивых костюмах, женщины в ярких платьях. Никитин перешел на другую сторону, жалея, что не может зайти в кафе «Отдых», прошел мимо «Арагви», у входа в который, несмотря на дневное время, толпились веселые сограждане в ожидании шашлыков и цыплят табака.
И начал спускаться в Столешников. На углу Пушкинской встретил Витю Чернова, начальника розыска «полтинника», так в просторечии именовалось 50-е отделение. Он рассказал о бандочке, громившей московские магазины и сберкассы. Естественно, что Никитин читал сводки, но масса пикантных подробностей была весьма интересна.
Столешников, как всегда, клубился народом. Что и говорить, был это самый веселый московский переулок. И публика здесь была специфическая. Нарядная и праздная. Наверное, нигде в Москве не приходилось столько красивых женщин и элегантных мужчин на один квадратный метр площади.
Еще бы! Две роскошные комиссионки, два магазина «Меха», «Ювелирный», скупка драгоценностей, роскошное кафе «Красный мак».
А во дворах куча частных мастерских. Кепочники, ювелиры, часовщики, заправка авторучек. Чего здесь только не было.
Сюда слетались московские щипачи и мошенники. Здесь, у магазина «Подарки», брал Никитин Колю Савушкина с подельниками. Они поджидали, когда выйдет из ресторана «Аврора», который тоже был рядом, на Петровских линиях, подгулявшая компания, и, показав пистолет и ножи, раздевали веселых московских граждан. Коля Савушкин был психолог – не зря учился в МГУ. В «Аврору» послушать джаз знаменитого Лаци Олаха[9] собиралась вся трудовая деловая московская бражка. Особый тон задавали артельщики и торгаши. Но в «Аврору» ходили и спортсмены, и артисты, и золотая молодежь Москвы.
