Как-то днем в моем гостиничном номере в отеле зазвонил телефон.
— Нам нужно поговорить, — с ходу заявил Джон Гибсон. — Приеду следующим же поездом. — И добавил: — У меня есть гипотеза.
Он явился ко мне в номер с какими-то клочками бумаги, на которых делал свои заметки, сел и объявил:
— Думаю, это все же самоубийство.
Он заново изложил всю собранную информацию, в том числе и ту, которой я делился с ним в ходе моего собственного расследования, и теперь утверждал: все факты указывают на то, что в последние дни своей жизни его друг лишился рассудка. Мало того что никаких следов взлома в жилище Грина не обнаружено, — самым красноречивым фактом была валявшаяся рядом с телом деревянная ложка.
— Он использовал ее, чтобы затянуть шнурок, так же, как затягивают, поворачивая, кровоостанавливающий жгут, — сказал Гибсон. — Зачем убийце ложка? Он справился бы и голыми руками. Мне кажется, — продолжал Гибсон, — что все в жизни Грина пошло не так, как он мечтал, и эта распродажа у Кристи стала последней каплей.
Он еще раз нервно пересмотрел свои заметки, близко поднося их к глазам: без лупы ему трудно было разбирать собственный почерк.
— Это еще не все, — добавил он. — Думаю, он хотел обставить свою смерть как убийство.
Он помолчал, ожидая, как я отреагирую на его слова, затем продолжал:
— Вот почему он не оставил предсмертную записку. Вот почему стер свой голос на автоответчике, послал сестре записку с тремя телефонными номерами и выдумал американца, который якобы его преследовал. Он несколько дней, а то и недель планировал это, создавал, так сказать, базу, подбрасывая нам ложные улики.
Я подумал, что в детективах обычно бывает как раз наоборот — убийство выдают за самоубийство. «Это не самоубийство, мистер Лэннер. Это тщательно продуманное и хладнокровно совершенное убийство»,[7] — заявляет Холмс в «Постоянном пациенте».
Но есть исключение из этого правила: в одном из последних рассказов Конан Дойля, в «Загадке Торского моста» — об этом рассказе Грин тоже писал как-то, — женщина найдена мертвой на мосту. Застрелена в голову, почти в упор. Все улики указывают на единственную подозреваемую — гувернантку, с которой флиртовал муж убитой. Но Холмс сумел доказать, что жену никто не убивал, что она сама, из ревности и ненависти к мужу, покончила с собой и обставила самоубийство так, чтобы погубить виновницу своего несчастья. По психологически точной мотивации преступления это один из самых глубоких рассказов Конан Дойля. Вот как гувернантка рассказывает Холмсу о последнем разговоре с хозяйкой: «Когда я подходила к мосту, она ждала меня. Только теперь я почувствовала, как бедняжка ненавидит меня. Она словно обезумела. Да, я думаю, что она действительно была сумасшедшая, но притом чрезвычайно коварная и хитрая».[8]
Неужели, подумал я, Грин впал в такую ярость из-за утраты архива, что решился на самоубийство да еще подставил при этом американского коллегу, которого считал виновником своей ссоры с Джин Конан Дойль?
Версия Гибсона казалась невероятной, однако она была наименее «невозможной» из всех, что мы могли изобрести. Я рассказал Гибсону о новых уликах, какие мне удалось добыть: о том, как за несколько дней до смерти Грин звонил журналисту и предупреждал, что с ним «что-то» может случиться; о персонаже Шерлокианы, подручном Мориарти, который всегда использовал как метод убийства «гарроту»; о заявлении, сделанном на предварительном следствии сестрой Грина: переданная братом записка с тремя телефонными номерами казалась ей «завязкой трагедии».
Гибсон слушал меня, и его лицо становилось все бледнее.
— Вот видите! — воскликнул он наконец. — Грин инсценировал свою смерть. Создал идеальную загадку.
Перед отъездом в Америку я навестил сестру Грина Присциллу Уэст. Она жила под Оксфордом в трехэтажном здании XVIII века, с огороженным стеной садом. Присцилла показалась мне привлекательной женщиной, с милым округлым лицом, длинными волнистыми темными волосами, в небольших овальных очках. Спокойно и сдержанно она пригласила меня войти, спросив:
— Вы предпочитаете гостиную или кухню?
Так как я несколько замялся, она провела меня в гостиную, обставленную старинной мебелью; на полках стояли детские книги, автором которых был ее отец. Я сказал, что хочу написать о жизни и смерти ее брата, напомнив основной момент: американец сказал мне, что не существует исчерпывающей биографии, а сам Грин явно не откровенничал.
— Ричард действительно был скрытен, — подтвердила его сестра. — Кое о чем мы узнали только после его смерти.
В результате расследования родные Грина и большинство его друзей впервые, например, узнали о том, что годы тому назад у него был роман с Лоренсом Кином, бывшем чуть ли не вдвое моложе его. Семья вообще ничего не знала о сексуальной стороне жизни Грина. «Он никогда не говорил об этом», — сказала сестра. От Присциллы я узнал и другие неожиданные для меня подробности: о том, что Грин ездил на Тибет, что попытался когда-то написать роман, но бросил эту затею.
Я все пытался представить себе его живым, в очках, с пластиковым пакетом в руке, с сардонической усмешкой на губах, но сестра видела распростертое на постели тело брата и не могла уйти от этого воспоминания. Несколько раз она повторила: «Как бы я хотела…» — и каждый раз обрывала себя на полуслове, так и не сказав, чего бы она хотела. Она вручила мне копии речей, которые друзья Грина произнесли на поминальной службе 22 мая, в день рождения Конан Дойля. На обороте программы было записано несколько цитат из различных рассказов о Шерлоке Холмсе.
Присцилла поднялась, чтобы приготовить чай, а вернувшись к столу, сказала, что ее брат завещал свои книги библиотеке города Портсмут, поскольку именно в тех местах Конан Дойль написал два первых рассказа о Холмсе. Грин хотел, чтобы другие ученые имели доступ к его собранию. Коллекция был столь велика, что ее перевозили в течение двух недель, заказав для этого дюжину грузовиков. По некоторым оценкам, стоила она несколько миллионов долларов — то есть намного дороже той цены, по которой продавался столь ценный, по мнению Грина, архив.
— Он не хотел, чтобы человеческая жадность помешала исследователям. Он боролся с этим при жизни, боролся даже самой своей смертью, — сказала Присцилла Уэст.
Совсем недавно выяснилась одна подробность насчет архива — об этом я услышал от Присциллы, а ее брат вовсе не успел этого узнать: перед смертью Джин Конан Дойль, у которой обнаружили рак, разделила архив между собой и тремя наследниками своей невестки Анны Конан Дойль. В результате на аукцион попали бумаги, доставшиеся трем наследникам, а не та ее часть, которую Джин завещала библиотеке. Так что хотя некоторые все равно оспаривали законность аукциона, Британская библиотека смирилась с этим разделом.
Таким образом, важнейшие бумаги Джин передала не в частные руки, а завещала библиотеке; сверх того, на аукционе 19 мая Британская библиотека скупила многие из выставленных на продажу материалов. Если бы Грин это знал!
— Ужас в том, — сокрушался потом Гибсон, — что у Ричарда как раз появился шанс написать биографию, о которой он мечтал. Он получил бы доступ ко всем необходимым материалам, если бы только он еще чуть-чуть подождал.
Но два вопроса все же оставались без ответа. Каким образом, спросил я Присциллу Уэст, на автоответчике ее брата оказался голос американца? Она с сожалением ответила, что это не такая уж загадка. Телефон был куплен в Соединенных Штатах, и в нем изначально имелась стандартная запись; когда Ричард стер свой голос, автоматически стала звучать эта запись с американским акцентом.
Тогда я спросил о телефонных номерах, которые Ричард передал сестре. Присцилла только головой покачала: от них, сказала она, не было никакой пользы. Два телефона принадлежали журналистам, с которыми незадолго до смерти беседовал ее брат, третий — кому-то из служащих аукциона Кристи.
И наконец, я решился спросить, что она сама думает об этом происшествии. Ведь заявил же однажды брат Ричарда, Скайрард Ланселин Грин, лондонской «Обсервер», что «наиболее вероятным» он считает убийство. Да и следователь на дознании утверждал, что убийца мог ускользнуть, заперев квартиру Грина изнутри и создав таким образом иллюзию, будто Грин на момент смерти находился один. Что, если Грин сам впустил убийцу, потому что это был какой-то знакомый? Возможно ли, чтобы человек, пусть даже в состоянии безумия, сумел удавить себя с помощью шнурка от ботинка и деревянной ложки?
Сестра покойного ответила вполне искренне:
— Мы никогда не узнаем, что произошло на самом деле. Это же не детектив — в конце книги разгадки не будет.
Декабрь 2004
